Читаем без скачивания Ветчина бедняков - Ирина Лобусова

— Но ее на работе пока нет, — вежливо уточнил дежурный, — Жуковская никогда так рано не приходит!

Часы в большом вестибюле показывали без пяти десять утра.

— если вы хотите, я могу пропустить вас в вестибюль, вы подождете ее. Предупреждаю, ждать придется долго.

— Когда же она приходит на работу?

Дежурный посмотрел на нее как-то странно (и почему он смотрел так странно, она все никак не могла понять).

— Ну… когда в двенадцать… когда к часу… а может вообще не прийти. Я не знаю. Она по — разному приходит.

— Простите, — она удивленно моргнула, — речь идет о капитане Жуковской? О работнике милиции?

— Так я о ней и говорю!

Моргнув еще раз, она сказала, что подождет на улице, а потом зайдет еще. Вышла на улицу и с наслаждением подставила свое лицо потокам холодного соленого ветра. Короткий разговор утомил ее больше, чем она ожидала. Здание милицейских контор располагалось, по видимому, на одной из центральных улиц. Это был длинный проспект, по которому ездили троллейбусы, микроавтобусы и много машин. Она даже не ожидала троллейбусов в таком маленьком городке! Люди были одеты намного проще, чем в ее родном городе. Достав мобильник, она позвонила сыну. За него ответила подруга, сообщив, что Костик в школе и у них все в порядке, и что до ее возвращения Костик поживет у нее. Сказав в двух словах, что еще не встретилась с Жуковской, закончила разговор. Некоторое время ее мозг занимала следующая мысль: где она будет ночевать, если Жуковская не явится на работу, но быстро отбросила эту мысль прочь. Подумаешь! Найдет какую-то приличную гостиницу и снимет номер. Вряд ли в этом городе астрономические цены, а деньги у нее пока есть. Еще некоторое время ее мысли текли в спокойном, но беспорядочном направлении, до тех пор, пока….

К зданию медленно и плавно подъезжал огромный серебристый автомобиль. Это была красавица «мазда» самой последней модели, и стоила эта прелесть больше, чем все машины, которые за час проехали по проспекту, вместе взятые. Роскошная иномарка так не вязалась с убожеством провинциального городка, что она застыла на месте, раскрыв от удивления рот. Машина плавно пересекла тротуар и остановилась прямо возле главного входа в здание. Дверца открылась, и второй раз за этот день у нее перехватило дух. Из машины выходила молодая женщина (лет 25–27, максимум 28) в длиннющей норковой шубе, из самого что ни на есть натурального меха. Шуба была такой длинной, что волочилась по земле. Зная цену на меховые изделия, она присвистнула… Это изделие тянуло не на одну тысячу долларов! Судя по небрежности, с которой женщина не обращала внимание на край шубы, вытиравший уличную пыль, эти тысячи долларов не имели для нее никакого значения. Черные волосы девушки были уложены в короткую прическу по самой последней моде. В ушах сверкали маленькие бриллианты. Косметика была наложена идеально. Тонкие шпильки сапожек аккуратно ступили на тротуар. Девушка была очень красивой — той холодной ухоженной красотой, которая отличает моделей, дорогих проституток или молодых жен старых богачей. Вся ее фигура так не подходила к серому зданию милиции, что на этот диссонанс засматривались даже прохожие. Ухоженным длинным коготком девушка захлопнула дверцу машины, включила сигнализацию и вошла внутрь. Шуба волочилась за ней длинным хвостом. Прошло минуты три. Внезапно девушка вновь показалась в дверях, прошла по ступенькам и направилась прямо к ней, не меняя холодного, надменного выражения лица.

— Виктория Алексеевна? — девушка улыбнулась пренебрежительной улыбкой, — давно ждете? Я Жуковская. Давайте поднимемся ко мне в кабинет.

И, не оглядываясь, пошла к дверям. Подхватив свою легкую дорожную сумку, не приходя в себя от удивления, она осторожно направилась за ней по ступенькам. 

Глава 8

«Вика, прости меня. Я больше ничего не могу сделать. Это единственное, что остается: мысленно проститься с тобой и уйти навсегда. Твое лицо осталось в моей памяти таким, как было в нашем детстве. Две смешные девчонки с косичками, которые держатся за руки и счастливо улыбаются в объектив… Ты, наверное, не поверишь в это, но я любила тебя, Вика. Я любила тебя, смешную маленькую сестренку, мою крошку, ту самую, которой ты была в нашем детстве. И которая изредка возвращалась ко мне в моих снах. Я всегда просыпалась после таких снов с головной болью, разбитая, ощущая на губах только горький аромат слез и еще более едкий вкус разбитых надежд. Я никогда не хотела причинить тебе боль, но если причинила — прости меня за это. Поверь, все мои глупые поступки были не со зла. Я любила тебя слишком сильно… Наверное, я всегда ревновала к тому, что отнимало тебя. Глупость, правда? Человек не может оставаться в своем детстве. И я, как долгая вереница неудачников, не прошла это испытание — испытание своей взрослостью. Я была неудачницей. Меня бесило, что ты это знаешь. Моя любимая сестренка, я пишу это письмо, чтобы попрощаться с тобой и объяснить, почему я должна уйти. Я должна уйти потому, что другого выхода для меня не существует. Мои дети исчезли. Наверное, они мертвы, и я уже не могу переносить эту боль, не могу сидеть в пустой квартире с мыслью, что мне уже нечего делать. Моя смерть будет облегчением для всех. Я устала жить с непрекращающейся болью в сердце. Эта боль убивает, подталкивает меня к краю. И все, что мне остается, только пойти за ней. Помоги мне, сестренка, подари свое прощение и молись обо мне так, как ты молилась, когда думала, что у тебя есть сестра. Молись ради нашего детства: единственного светлого отрывка жизни, который остался в моей памяти. Где две смешные девчонки держались за руки и доверчиво смотрели в жизнь. Из двух этих девочек выросли известный хирург и уличная проститутка. Хирург и улица — как страшно, правда? Конечно, тебе стыдно было иметь такую сестру. Прости меня и за это тоже. Помнишь нашу дачу, где мы жили каждое лето? Помнишь, как мы любили сидеть на веранде в домике и пить чай со своим самым любимым лакомством — малиновым вареньем? Малиновое варенье… Ты не поверишь, что я вижу его цвет, чувствую его запах до сих пор. Это было самое лучшее время — там, на даче в Алтеево. Мне жаль, что оно ушло безвозвратно, и я никогда не могла его вернуть… Ну, вот и все. Времени остается так мало, ведь я твердо решила сделать все, что я сделаю. Если вдруг мои дети найдутся (если твои молитвы помогут, а я знаю, ты будешь молиться, ведь я так прошу тебя об этом!), прими их — ты будешь им лучшей матерью, чем я. Из меня вышла плохая сестра, плохая женщина, ужасная мать. Ты сама прекрасно понимаешь, что я никому не принесу пользы, если останусь на этом свете. Веревочная петля единственное, чего я достойна. Прими мой выбор. Я иду к нашим маме и папе, и буду хранить тебя с неба. Прости за все. Читай это письмо, как последнее утешение (когда станет обо мне горько), и делай то, что я тебя попросила — молись. Рядом с этим письмом будет лежать мое завещание. Я завещаю тебе квартиру, которую недавно купила. Это завещание я написала в здравом уме и твердой памяти (кажется, так принято писать?). Мне пора. Я ухожу. Помни меня и прости. Целую в последний раз. Твоя Светик.

P.S. Что бы обо мне не говорили, помни, что я поступила правильно! Другого выхода у меня нет».

— Я представляю, как вам тяжело.

Голос раздался, когда молчание стало невыносимым. Но этот голос не заставил ее оторвать руки от лица. Она сидела так очень долго, уронив склоненную голову в руки, а в памяти огненными письменами горели строки этого страшного письма. Каждая строка, как Апокалипсис. Колоссальным усилием воли ей удалось спрятать слезы. Плакать не время. По крайней мере, не здесь, не сейчас.

— Я представляю, как вам тяжело! — голос очень приятный, мелодичный. И в нем действительно звучит сочувствие. Но только почему от него на сердце скребут кошки? Почему режет мозг, как звук ржавой пилы?

Она опустила руки вниз, подняла голову и посмотрела на роскошные цветы, которые стояли на подоконнике небольшого уютного кабинета. Два керамических вазона: китайская роза (роскошная, цветущая) и какой-то густой куст, разросшийся в ширину, с мелкими желтыми цветочками между листьев. Как странно… Женщина, сидевшая в кабинете перед ней, не производила впечатление любительницы комнатных растений. Несмотря на изумительно красивое молодое лицо (еще более красивое при ближайшем рассмотрении), на модную прическу, искусно выполненный макияж и дорогой костюм, было в ней что-то отстраненное, холодное. Такую женщину легче представить в дорогом ресторане, ночном клубе, в компании представительного, богатого мужчины средних лет… Мужчина, разумеется, чужой муж. Это было очень просто представить. У нее были и вид, и повадки хищницы. В конце концов, ее проще было вообразить в казино, за рулем роскошного автомобиля, на модном курорте в шезлонге, чем мирно поливающей домашний цветок. Но тем не менее эти два вазона с цветами были именно здесь, в ее кабинете. Она подумала, что жизнь вообще полна парадоксов. И самый большой парадокс в том, что эта модная красавица — следователь. При чем не просто следователь, а капитан уголовного розыска (такое вообще не вообразить!). Поймав на себе вопросительный взгляд, поспешила кивнуть. Лицо женщины оттаяло (она ждала именно такой реакции на свое сочувствие).