Читаем без скачивания Добудь Победу, солдат! - Сергей Абенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как он и предполагал, гитлеровцы пошли в атаку, пустив впереди танки, и Чердынский насчитал девятнадцать, но, наверное, их было больше. Пехоту удалось отсечь, и нужно было жечь танки, и Феликс бросился назад, в балку, за зажигательными бутылками. Он побежал обратно и за пазухой позвякивало стекло – бутылки бились друг о друга и жидкость могла вспыхнуть – она загоралась от взаимодействия с воздухом, но он не думал об этом и на бегу отметил, что в траншее появились бронебойщики с ПТР-ми, это хорошо, подумал он. Ему не удалось больше поджечь хотя бы один танк, потому что немцы стали отходить, и оставшиеся машины стали медленно отползать назад, стреляя на ходу, и подобраться к ним не было возможности. Теперь надо было выбивать пехоту, засевшую в траншеях, и завязался ближний, гранатный бой.
Когда начался артобстрел и в небе загудели приближающиеся бомбардировщики, Чердынский понял, что немцы отходят, они не стали бы бомбить своих, а если кто-то и остался в этих траншеях, то они все равно были обречены. В каком-то переходе он увидел Ольгу, она перевязывала раненого, и он остановился. Она коротко и зло взглянула на него и продолжила делать свое дело, но Феликс не знал, что сказать ей, да и времени не было, и он побежал дальше.
Ольга посмотрела ему вслед и прошептала: – Давай, беги, гад! Это я не тебе, – сказала она раненому, у которого было раздроблено колено, и он вскрикивал от боли и скрипел зубами, пока она обрабатывала рану. Она была зла на всю группу, и когда увидела Чердынского, обида, испытанная утром, опять вспыхнула в ней с прежней силой. Потому что проснулась она, когда бой был в разгаре, и где-то совсем близко хлопали гранатные разрывы и трещали пулеметные очереди, и она разозлилась на разведчиков, за то, что они не разбудили ее, но тут же обругала себя – сама виновата. Выскочила из блиндажа и побежала в школу, поднялась на третий этаж, но на НП никого не было, и она помчалась вниз, ругая себя за то, что потеряла столько времени. Конечно, сама виновата, подумала она, но и они хороши, проявили заботу. И этот их командир, индюк надутый, конечно, это он приказал не будить ее. Не нуждаюсь я ни в какой заботе, я вам не девочка, я такой же боец, подумаешь, разведчики выискались. Ей пришлось вернуться в блиндаж за санитарной сумкой, и на сумке лежал новенький автомат ППШ и сначала ремень все время съезжал с плеча, но потом она перекинула его наискось, через грудь, и теперь он не мешал ей.
Глава 10
Раненых все несли и несли, и уже негде их было складывать, под навесом не осталось места. Тяжелые кричали и стонали, но большая часть терпеливо ожидала своей очереди на операцию и перевязку. Ольга уже валилась с ног, когда Нина отозвала ее в хоз-палатку и спросила участливо:
– Что, намаялась, подруга? Ты хоть ела сегодня? – Нина наклонилась и достала из мешка с бинтами сверток. – На, вот, тут крупа и еще кое-что, кухню то разбомбило, и нам выдали сухой паек. Отдашь этому, сержанту усатому, как его?
– Николай Парфеныч!
– Вот, он дядька хозяйственный, сообразит какой-нибудь ужин. Тебе надо горячего поесть, не то опадешь с лица, замуж никто не возьмет! А у нас раненых кормить нечем.
– Причем тут замуж? – возразила Ольга. – Не собираюсь я замуж!
– Давай, иди, все так говорят, а потом раз, и в дамках! Ночуй там, а то здесь загоняют тебя насмерть! Сегодня бронекатера должны прийти, будем раненых отправлять. Давай, беги, некогда мне тут с тобой!
Ольга вошла в блиндаж разведчиков, и все поднялись ей навстречу, и она поняла, что ее ждали. Она передала Загвоздину продукты и без сил опустилась на ящик. В блиндаже терпко пахло чаем, и Николай Парфеныч налил полную кружку и поставил перед ней. Она отхлебнула и закрыла глаза, и ей показалось, что именно этого ей не хватало. Вдруг она, вспомнив, спросила сержанта:
– А где моя сумка санитарная?
Парфеныч подал ей сумку и она, пошарив, вынула банку сгущенки, и Санька радостно потер руки.
– Вот, забыла совсем, Нина еще вчера угостила.
Чердынский пробил ножом две дырки в крышке банки и протянул Ольге. Она наклонила банку и смотрела, как густая струя молока складывается аккуратными волнами и опускается на дно кружки. Она передала банку нетерпеливо ожидавшему Саньке и стала мешать алюминиевой ложкой и чай сначала помутнел, потом посветлел и стал светло-коричневый. Ольга отхлебнула и сказала:
– Мамочка моя, как вкусно! Как какао! Молоко смягчило горечь, и запахло корой самшитового дерева, такой запах был у трубки, которую отец привез из Испании. Она пила небольшими глотками и думала, что ей, как всегда, повезло, и блиндаж их – самый уютный блиндаж на свете, и люди вокруг свои, родные. Николай Парфеныч, поглаживая усы, спросил:
– Нравится? Азербайджанский, плиточный! Я, видишь ли, в Азербайджане служил долгое время, там и пристрастился к этому напитку.
– И где же вы берете такой чай?
– Да это старый запас, уже к концу подходит, всего две плитки осталось. Когда в Орловке стояли, отбили один домишко, магазин, там-то случайно и наткнулся в подвале, ну и прихватил. Немцы все растащили, а чай бросили. Они чай, ёфты-кофты, не пьют, все больше кофе.
– Как вы пьете эту гадость? – вмешался в разговор Санька. – Во рту вяжет, хуже столярного клея!
– Ну, да! – сказал Чердынский. – чего ты только не пробовал! Для тебя хуже смерти, когда язык склеенный!
– Не-е, – сказал Санька, не обратив внимания на замечание. – При таком питании много не навоюешь! Голодаю я!
– Ты же полведра пшенки смолотил, Саня! Другой бы помер от заворота!
– А что пшенка? Ты же сам говорил, что у меня сильная
