Читаем без скачивания Наш Современник, 2005 № 07 - Журнал «Наш современник»

Через два месяца его расстреляли так же беспощадно и скоро, как и нашего Валентина, на опушке леса. Где их могилы — неизвестно.

Мой однокашник с матерью вернулся в Калугу, где никто не знал, что случилось с его отцом. На всякий случай они придумали историю об уголовном деле и всю жизнь хранили семейную тайну. Мать моего друга несколько лет тому назад умерла.

— Что мне делать, Станислав?! — с надрывом спросил меня мой ровесник, прораб-пенсионер, небритый беззубый старик с провалившимся ртом. — Я один знаю правду. Я для внучки всю жизнь свою описал: как рос, как учился, как в армии служил, как для родины газовые трубы по полям и болотам прокладывал… Но она вдруг спросит: «Дедушка, а кем был твой отец?». Да и дочь моя тоже о нём ничего не знает. Что мне им сказать? Правду писать стыдно — к немцам пошёл служить, решил, что они нас завоюют… А неправду писать — не хочу… Но ты о нашем разговоре никому ни слова!

Мы задумались, выпили молча по одной и по другой. И тогда я сказал:

— Напиши, что во время войны, когда посёлок освобождали наши, он вышел из дому и не вернулся. И всё… Пропал!

Мой друг закурил, выпил третью рюмку и благодарно обнял меня.

— Спасибо, друг! А ведь так оно и было. Вышел и не вернулся.

Сотрудничество с оккупантами считалось в наших семьях позором. Подобного рода факты люди скрывали не только потому, что это было опасно, но потому что — стыдно…

Борис Фёдорович Глазунов в 1945 году был выдан союзниками нашему СМЕРШу, получил всего лишь десять лет (по горячим следам расстреливали на месте!), в лагерях работал по специальности на инженерно-технических работах и вопреки всем ужасам ГУЛАГа, о которых пишет его племянник, отсидел свой срок весьма вольготно. Получал с воли от родных книги, «заказывал папиросы, чай, печенье, консервы и т. п. обязательно определённых сортов и в определённой упаковке» («Россия распятая», стр. 427), занимался математикой — решал теорему Ферма, изучал астрономию, увлёкся физикой — развенчивал теорию относительности, посылал свои работы в Академию наук и даже на имя Сталина, после чего «к нему в лагерь приезжали специалисты с воли».

Вышел на свободу после смерти Сталина.

А тщеславный племянник дяди-коллаборациониста посвятил ему в книге воспоминаний целую главу, где, по словам поэта, «не отличая славы от позора», попытался изобразить дядю борцом с тиранией и чуть ли не героем. Совершить такой подлог в стране, которая до конца света будет считать Девятое Мая самым великим днём своей истории, по-моему, дело не только постыдное, но и безнадёжное.

Мою родную Калугу немцы захватили в первых числах октября 1941 года. Думали, что навечно. А потому через месяц начали при помощи наших коллаборационистов издавать еженедельную городскую газету «Новый путь». Девизом газеты в левом верхнем углу были слова: «Против большевизма за свободу и хлеб». В противоположном углу стояло многозначительное клише: «1-й год издания». Но, увы, этот «1-й год издания» закончился через двадцать дней. Строители тысячелетнего рейха успели издать лишь 4 номера, а 30 декабря наши войска вышвырнули их из города.

Я внимательно изучил ксерокопии этих номеров, подаренных мне калужскими архивистами. Газетёнка убого-пропагандистская. Геббельсовская. На первой полосе победоносные реляции фашистского Верховного командования. Даже в номере от 6 декабря, когда наши опрокинули немцев и погнали на запад, газетка всё ещё пишет: «В окрестностях Москвы германские войска продолжают дальнейшее наступление». Ну конечно, здесь же рассказы о том, как великая и гуманная немецкая армия освобождает русский народ от «жидов и большевиков», прославление великого фюрера, поношение изверга и палача Сталина, душераздирающие исповеди сдавшихся в плен советских солдат и офицеров о том, как ужасно они жили в колхозах, как голодали во время учёбы в военных училищах… Заодно газета предупреждает крестьян, что землю ещё делить рано, что пока нужно весеннюю страду продолжать по-колхозному, засевать не частные наделы, а общественные поля.

Я вспомнил этот непотребный листок, когда прочитал «книгу-исповедь» Ильи Глазунова. Наш «профессиональный историк» с пафосом сообщает, что за два первых месяца войны в немецкий плен попали 5 миллионов наших солдат и офицеров.

Но даже сам фюрер, хвастая победами на Восточном фронте, был скромнее. В своей речи от 11 декабря 1941 года, произнесённой в рейхстаге и напечатанной в калужской газетке, он с восторгом заявил, что за пять с лишним месяцев войны «к 1 декабря было взято 3 806 865 пленных».

Это тоже большая ложь, но все же не глазуновского масштаба. Что же касается Сталина, то проклятья на страницах оккупационной прессы («изверг», «главарь кремлёвской банды», «Сталинские лесные банды») и в глазуновской «исповеди» написаны как бы одной и той же рукой. Да и по части всяческих сплетен, исторических анекдотов и вымыслов оба издания стоят друг друга.

Аналогичная картина возникает, когда и у Глазунова и у Бунескула (главный редактор «Нового пути», предложивший, как и дядя Глазунова, немцам своё сотрудничество и расстрелянный СМЕРШем) речь заходит о сталинском ГУЛАГе. Глазунов, ссылаясь на Солженицына, считает, что в советских лагерях до войны отсидело более 60 миллионов человек. Более объективная фашистская газета ограничивается 30-ю миллионами.

На самом же деле настоящие, профессиональные историки (и советские, и российские, и зарубежные) сходятся на том, что с 1921 по 1950 год в наших лагерях побывало от двух с половиной до трёх миллионов заключённых, из которых по политическим статьям сидело 900 тысяч. Для сравнения скажем, что на сегодня в Российской Федерации (а населения в ней почти в 2 раза меньше, чем в СССР) содержится более миллиона ЗК.

Оба издания возносят до небес столыпинскую реформу и проклинают колхозы.

В газетной колонке под названием «Тройник Сталина» автор сообщает о том, как он встретился на территории освобождённой России с приехавшим из Парижа русским эмигрантом N. И тот рассказал ему потрясающую историю, объясняющую секрет немецких военных успехов.

Оказывается, в 1935 году в Париж приехал советский чекист. Его задачей было найти двойника Сталина. Одного уже нашли на Кавказе. Но этого было мало. Нужен был ещё один, чтобы три машины с тремя Сталиными (один настоящий — два фальшивых) одновременно выезжали из трёх разных ворот Кремля и сбивали с толку террористов, готовивших покушение на Сталина. Нашли «парижского Сталина» — полковника дикой Кавказской дивизии. Заключили с ним контракт, привезли в Москву. Дальше цитирую:

«И что же происходит? Через два месяца убивают первого двойника, того кавказского… месяца через три — новое покушение, и ухлопывают, как вы думаете, кого? Да! Самого настоящего Сталина! Остаётся, значит, наш полковник! Что же он делает? Поставил к стенке Тухачевского, Егорова и тысячу разных там краскомов. Всех самых опасных! Ворошилова и Будённого он оставил… Ведь они опасны не для врага, а для своей же армии… Гениально? Потом рубанул с плеча по головке компартии… А когда Германия справилась на Западе, толкнул в войну с ней Советскую Россию. Ну, результат вы знаете… Вот голова! Немцы к Москве подошли…».

Ну, чем это слабее, нежели рассказы Глазунова и Аркадия Райкина о ритуальном сожжении царской головы на кухне Кремля, или о поездах смерти в Каракумах, или о сталинском «зверинце» в Сухановке?

А вот ещё сюжет из калужской газетки. Якобы сын Молотова Георгий Скрябин попал в немецкий плен 2 ноября 1941 и выступил «27 ноября в Берлине перед представителями мировой печати», и обратился по радио к русскому народу.

Несколько отрывков из его выступления:

«Дорогой мой народ! От всего русского сердца я хочу передать вам братский, чисто русский привет. Я, сын Молотова, понял, что такое счастье жизни, которая не отдаётся за этих поганых жидов и большевиков…».

«Нам усиленно вдалбливали в голову, что Гитлер идёт истреблять русский народ. Это ложь большевиков и жидов… Жидам у нас было хорошо… жиды России сговорились с жидами всех стран, с английскими капиталистами. Вместе они хотели напасть на Германию… Теперь жиды в страхе бегут за Урал в Сибирь. И там они будут беспощадно раздавлены».

Вот в такого рода антисемитском жанре наши калужские коллаборационисты, конечно, недосягаемы. В своей «исповеди», несмотря на всю ненависть к сталинской эпохе, Илья Сергеевич, когда речь заходит о евреях, тушуется и держится в пределах здравого смысла или, может быть, интернационального воспитания, так или иначе повлиявшего на него в социалистическую эпоху. И не переходит запретную для каждого «порядочного человека» чёрту.

И ещё об одном парадоксе уходящей истории. Интересно было бы понять: почему с этой геббельсовской зоологической антиеврейской ненавистью к Сталину и к советской эпохе по своим аргументам и, главное, по яростному накалу чувств один к одному совпала через шестьдесят с лишним лет после победы ненависть многих нынешних фанатиков-русофобов.