Читаем без скачивания Преступления страсти. Коварство (новеллы) - Елена Арсеньева

– Но каким же образом… – Сильвестр оживился, его черные глаза заблестели.

– А то уж мое дело! – загадочно откликнулся Курбский.

Судно царское шло по Шексне, приближаясь к Волге. По течению двигаться было легко, и расшива летела, как стрела. День выдался прозрачный и солнечный, как в раю. Звенели в вышине птицы. Митя играл на руках у Насти-Фатимы, тянулся к облачкам, повисшим в небе и причудливо менявшим под ветром свои очертания. Потом пенные гребешки привлекли его, и нянюшка подошла ближе к борту расшивы.

– Ах, красота… какая красота! – вздохнул Иван Васильевич, умиленно оглядываясь и подталкивая жену, у которой от яркого солнечного света слипались глаза. – Ну ты посмотри, ну посмотри же!

Анастасия огляделась. И впрямь чудо как хорошо кругом: широкое приволье сизой от ветра реки, по которой бегут белые барашки, широкое приволье береговой излучины, окаймленной вдали нежно зеленеющим березняком, и над всем этим – огромное, просторное небо, пронизанное, словно серебряной нитью, жаворонковой трелью…

Но вдруг словно бы чьи-то холодные пальцы стиснули сердце царицы.

Она обернулась, ища испуганным взором сына. На миг от души отлегло. Да вот же он – играет, гулит на руках у Насти!

Анастасия с облегчением перевела дух.

Вдруг Настя-Фатима покачнулась, поднесла ко лбу руку, словно у нее закружилась голова. Вскрикнула испуганно, наклонилась над бортом – и, не успели стоящие невдалеке люди шагу шагнуть, перевалилась вниз, канула в воду вместе с царевичем, которого крепко прижимала к себе.

Оба сразу пошли ко дну и даже не всплыли ни разу.

* * *

Прошел год. Потрясенный гибелью сына царь постепенно приходил в себя. Доверие его к Избранной раде, к советникам своим упрочилось. Он составил новое духовное завещание, в котором оказал величайшее доверие своему двоюродному брату Владимиру Андреевичу, князю старицкому и верейскому, объявив его, на случай своей преждевременной смерти, не только опекуном нового царя (у царицы недавно родился сын, названный Иваном), не только государственным правителем, но и наследником трона, если царевич Иван скончается в малолетстве.

Но лишь для поверхностного, непосвященного взгляда монаршая милость к Старицким вызвана была волею самого Ивана Васильевича. На самом деле она явилась результатом той кропотливой работы, что «избранные» царя вели с ним после смерти первого его сына, медленно, по обломкам, воссоздавая здание былого доверия и послушания государя своим мудрым советникам, которые желали – всей душой жаждали! – спасти царевича Дмитрия, и благочестивый Максим Грек его предупреждал, однако никто ничего не смог сделать с непреклонной волей царя: он упорствовал в своих заблуждениях и в результате сам навлек беду на себя и свою семью. И виновата в том только Анастасия…

Новая победа над духом царя была полная. Вместе с написанием духовной в пользу Старицкого он дал Адашеву чин окольничего. Сильвестр от всякого внешнего возвышения отказался: ему более чем довольно было восстановления былой власти над государем – ради того он и жил. А князь Курбский был послан с полками на взбунтовавшуюся луговую черемису и башкир…

В этом, конечно, трудно усмотреть монаршую милость. Можно не сомневаться, что Анастасия вылила на голову князя Андрея Михайловича ушаты грязи: ведь именно Настя-Фатима, некогда подаренная ей Курбским, сделалась причиною гибели царевича! И хоть на царя подействовал довод Курбского, дескать, бедная нянька и сама погибла, не сбежала ведь, учинив злодейство, а стала жертвой того же несчастного случая, вернее – Божьего промысла, все же Иван Васильевич не мог смотреть равнодушно на князя Андрея. Но, с другой стороны, Курбский был воин, а где место воина, как не на войне?

Адашев очень жалел об отсутствии Курбского. Сам он всегда испытывал к Анастасии Романовне глухую неприязнь, зачастую мешавшую ему принимать верные решения. Да и не был он знатоком женской души. А вот Курбский, красавец и щеголь, словоблуд и блудодей, таковым знатоком был. И особенно тонко чувствовал он именно душу Анастасии, как будто его былая любовь к ней, обратившаяся со временем в ненависть, пролагала между ним и Анастасией некие странные духовные тропы, протягивала некие незримые нити, благодаря которым он точно знал, когда, в какую минуту и чем можно причинить ей боль.

Вот чего сильнее всего боялся Адашев – жалости царя к жене. Слишком уж сражена была она смертью первого сына, слишком больна после тяжелых родов, чтобы вызывать в муже ту неприязнь, которую тонко пробуждали в нем советники. Им тоже приходилось помнить о христианском милосердии к больной, поверженной женщине, хотя бы внешне выказывать его признаки. Князь Андрей, конечно, чего-нибудь измыслил бы, но его нет.

Приходилось ждать его возращения, в одиночку сдерживая царские замыслы. А тот был одержим расширением границ России. Советники же его полагали, что всяк сверчок должен знать свой шесток.

У Ивана Васильевича давно чесались руки проучить Стекольну (так он в злости называл Стокгольм) и Ливонский орден, который не пропускал Россию к новым северным землям и к морю. Казалось, решение о походе на Ливонию принято, однако Сильвестр и Адашев с Курбским да Курлятьевым-Оболенским легли костьми, чтобы переубедить царя.

– Ты, царь, чрезмерно возгордился легкими успехами под Казанью, коли дерзаешь идти воевать, не уничтожив в тылу своем опасного врага, – твердили они в один голос. – Гляди, как бы твоя алчность не навлекла на тебя большую беду. Прежде чем идти воевать Ливонию, надо покорить Крым и, довершив начатое под стенами Казани, до конца уничтожить татарское разбойничье гнездо!

Для Анастасии эти намерения были как нож острый. Она знала: в Ливонский поход царь отправит своих воевод (Курбского, Шуйского, Басманова, Данилу Адашева), а в далекий Крым сам поведет войско, как водил на Казань. Опять расставаться с ним? Опять ночей не спать в страхе за него – и, значит, за себя и детей? Всю силу своей любви и влияния на мужа Анастасия употребила для того, чтобы втихомолку «куковать» ему по ночам: нельзя, неразумно тащиться в Дикую степь! Слишком сильный противник крымчаки. Ничего война с ними не даст России, кроме лишней траты сил и расхода человеческих жизней. Хотя для Анастасии, конечно, имела значение только одна-разъединственная жизнь – ее мужа…

Порою царице становилось жаль государя. Он был мастером быстрых, порою мгновенных решений, но там, где требовалось долго взвешивать «за» и «против», невольно уподоблялся остановившемуся вдруг маятнику, не знающему, в которую сторону качнуться – вправо или влево. В палатах жены Иван Васильевич был уверен: надо посылать войско только на Ливонию. Но стоило поговорить с «избранными», особенно с Курбским, как ореол покорителя злокозненного крымского хана начинал грезиться ему, да так явственно, что блеск его застил глаза.