Читаем без скачивания Правек и другие времена - Ольга Токарчук

Через шесть месяцев безумств Мария Шер объявила Помещику, что уезжает в Америку. Она говорила, что там все новое, полное размаха и энергии. Что там можно творить собственную жизнь, точно футуристическое полотно. После ее отъезда Помещик Попельский заболел странной, имевшей множество симптомов болезнью, которая для удобства была названа водянкой. Целый месяц он пролежал в постели, где мог предаваться страданиям в полном покое.

Он пролежал целый месяц не столько из-за болей или слабости, сколько потому, что вернулось все, о чем он старался забыть в последние годы: мир движется к концу, а действительность распадается, как трухлявое дерево, материю изнутри подтачивает плесень, и это происходит без всякого смысла и ничего не значит. Тело Помещика капитулировало — оно тоже распадалось. Так же произошло и с его волей. Время между принятием решения и началом действия раздувалось и становилось непреодолимым. Горло Помещика Попельского опухло, оно было точно заткнуто кляпом. Все это означало, что он еще жив, что в его теле пока еще происходят какие-то процессы, течет кровь, бьется сердце. «Все-таки добралось до меня», — думал Помещик и пытался из постели ухватиться за что-нибудь взглядом, но взгляд его стал липким, он блуждал по предметам в комнате и садился на них, как муха. Шлеп! — присел на груде книг, которые Помещик велел принести себе, но так и не читал. Шлеп! — пузырек с лекарством. Шлеп! — какое-то пятнышко на стене. Шлеп! — вид неба за окном. Ему было мучительно смотреть на людские лица. Они казались ему такими подвижными, такими переменчивыми. Нужно было быть очень внимательным, чтобы на них смотреть, а у Помещика Попельского не хватало сил на внимательность. Он отводил глаза.

У Помещика Попельского было непреодолимое и отвратительное ощущение, будто мир течет мимо него, вместе со всем, что в нем есть хорошего и плохого. Любовь, секс, деньги, душевные порывы, далекие путешествия, красивые картины, мудрые книги, прекрасные люди — все это проходит где-то стороной. Время Помещика заканчивается. Тогда во внезапном отчаянии у него появлялось желание сорваться и нестись куда-то. Но куда, зачем? Он падал на подушки и давился невыплаканными слезами.

И снова весна принесла какую-то надежду на спасение. Уже начав ходить — правда, с тросточкой, — он встал на берегу своего любимого пруда и задал себе первый вопрос: «Откуда я пришел?» И поежился тревожно. «Откуда я взялся, где мои истоки?» Он вернулся домой и с трудом заставил себя читать. О древности и предыстории, о раскопках и критской культуре, об антропологии и геральдике. Но это знание ни к чему не приводило, так что он задал себе второй вопрос: «А что вообще можно знать? И какова польза от добываемого знания? И можно ли познать что-то до конца?» Он думал и думал, а по субботам дискутировал на эту тему с Пелским, который приезжал поиграть в бридж. Ничто не вытекало из этих дискуссий и размышлений. Через некоторое время ему уже не хотелось открывать рта. Он знал, что скажет Пелский, и знал, что скажет сам. У него было ощущение, что они говорят все об одном и том же, повторяют свои реплики, словно играя роли, и, как мотыльки, приближаются к свету, а потом прячутся от очевидности, которая могла бы их спалить дотла. Так что наконец он задал себе третий вопрос: «Как следует поступать, как жить? Что делать надо, а чего нет?» Он прочитал «Государя» Макиавелли, книги Торо, Кропоткина, Котарбинского. Все лето он так много читал, что почти не выходил из своей комнаты. Обеспокоенная всем этим, Помещица Попельская подошла однажды вечером к его рабочему столу и сказала:

— Говорят, что тот раввин из Ешкотлей — целитель. Я была у него и попросила, чтобы он пришел к нам. Он согласился.

Помещик улыбнулся, обезоруженный наивностью жены.

Но разговор выглядел не так, как он себе представлял. Вместе с раввином пришел молодой еврей, потому что раввин не говорил по-польски. У Помещика Попельского не было никакого желания откровенничать с этой причудливой парочкой о душевных страданиях. Поэтому он задал старцу три своих вопроса, хотя, по правде говоря, не рассчитывал на ответ. Молодой юноша с пейсами перевел четкие и ясные польские предложения на коверканный, гортанный язык раввина. И тогда раввин обескуражил Помещика.

— Ты собираешь вопросы. Это хорошо. У меня есть для твоей коллекции еще один, последний вопрос: Куда мы идем? Что является целью времени?

Раввин встал. На прощание подал Помещику руку очень культурным жестом. А через несколько секунд, уже у двери, тихо пробормотал, и юноша перевел:

— Время некоторых племен дополняется. Поэтому я дам тебе кое-что — оно теперь станет твоей собственностью.

Помещика позабавил этот таинственный тон и серьезность еврея. Впервые за много месяцев он с аппетитом съел ужин и начал подтрунивать над женой.

— Ты хватаешься за всякие чудодейства, думая, что вылечишь этим мой организм от болезни. Видимо, лучшее лекарство от водянки — это старый еврей, который отвечает вопросом на вопрос.

На ужин был заливной карп.

На следующий день к Помещику пришел юноша с пейсами и принес довольно большой деревянный ящик. Помещик отворил его, заинтригованный. Внутри было несколько отделений. В одном лежала старая книга с латинским заголовком: «Ignis fatuus, или Поучительная игра для одного игрока».

В следующем отделении, выстланном бархатом, находилась восьмигранная игральная кость из карельской березы. На каждой грани было определенное количество очков, от одного до восьми. Помещик Попельский никогда не видел такой игральной кости. В остальных отделениях лежали миниатюрные латунные фигурки людей, животных и предметов. Снизу он нашел в несколько раз сложенный и истершийся на сгибах кусок ткани. Все более удивляясь этому диковинному подарку, Помещик раскладывал ткань на полу, пока она не заняла почти все свободное пространство между письменным столом и книжными полками. Это была какая-то игра, вроде настольной, в форме большого круглого лабиринта.

Время Водяного Оляпки

Водяной когда-то был крестьянином, которого звали Оляпкой. Оляпка утонул в пруду в один из дней сентября, когда выпитая водка слишком разжижила ему кровь. Он возвращался на телеге из Воли, как вдруг испуганные лунными тенями лошади опрокинули телегу. Крестьянин упал в мелководье, а лошади отошли, пристыженные. Вода у берега пруда была теплая, нагретая августовским зноем, и Оляпке приятно было в ней лежать. Он не заметил, что умирает. Когда эта теплая вода ворвалась в легкие пьяного Оляпки, он охнул, но так и не протрезвел.

Запертая в пьяном теле ошарашенная душа, душа с не отпущенными грехами, без карты дальнейшего пути к Богу — осталась, словно пес, при остывающем в камышах теле.

Такая душа слепа и беспомощна. Она упрямо возвращается к телу, потому что не знает другого способа существования. Но тоскует по тому краю, откуда она родом, в котором пребывала испокон веков и откуда ее вытолкнули в мир материи. Она помнит его и лелеет эти воспоминания, горько плачет и тоскует, но не знает, как туда вернуться. Ее охватывают волны отчаяния. Тогда она покидает уже гниющее тело и сама, наугад, ищет дорогу. Она слоняется на перепутьях и большаках, пытает удачу на шоссейных дорогах. Принимает разные формы. Входит в предметы и животных, порой даже в людей, пребывающих в неполном сознании, но нигде уже ей не удается найти приют. В мире материи она изгой, мир духа тоже ее не принимает. Ведь чтобы войти в мир духа, нужна карта.

После этих безнадежных скитаний душа возвращается в тело или к тому месту, где она его покинула. Но холодное мертвое тело является для нее тем же, чем для живого человека — пепелище дома. Душа пытается пошевелить мертвым сердцем, неподвижными мертвыми веками, но ей не хватает сил, а может, решимости. Мертвое тело, сообразно божьему порядку, говорит «нет». Так тело человека становится ненавистным домом. А место смерти тела — ненавистной тюрьмой души. Душа утопленника шелестит в тростнике, притворяется тенью, иногда заимствует у тумана какую-нибудь форму, благодаря которой стремится войти в контакт с людьми. Она не понимает, почему люди ее чураются, почему она будит в них ужас.

Так и душа Оляпки думала, в своем заблуждении, что все еще является прежним Оляпкой.

Со временем в душе Оляпки родилось какое-то разочарование и ненависть ко всему человеческому. В ней перепутывались какие-то остатки старых, человеческих, а может, даже звериных мыслей, какие-то воспоминания и образы. Поэтому она верила, что отыграет еще раз момент катастрофы, момент смерти Оляпки или кого-то другого, и это поможет ей освободиться. Вот почему она так страстно желала снова вспугнуть каких-нибудь лошадей, опрокинуть какую-нибудь телегу и утопить какого-нибудь человека. Так из души Оляпки родился Водяной.

Водяной избрал себе резиденцией лесной пруд с дамбой и мостками, а также весь лес, прозванный Воденицей, и луга от Паперни аж до Выдымача, где особенно густо ложился туман. Он скитался по своим владениям, бессмысленный и пустой. Только иногда, когда встречал человека или животное, его оживляло чувство злости. Его существование тогда приобретало смысл. Любой ценой он старался причинить встреченному существу какое-нибудь зло, меньшее или большее, лишь бы зло.