Читаем без скачивания Оранжевое небо - Светлана Новикова

Вмешаться? Во что? Ах да... Когда-то он ненавидел ябеду

Ухватову и лупил ее при каждом удобном случае. А теперь вот Лесик, его сын...

- Лесик, за что ты вчера на него нажаловался?

- Он выбросил мой портфель из окна.

- Но почему ты не наподдал ему?

- Он сильнее меня.

- Откуда ты это взял? Ты же ни разу с ним не подрался. Только все жалуешься. Попробуй, дай ему разок как следует, не бойся!

Попробовал. Пришел с носом, разбитым в кровь. Плакал.

- Не буду я драться! Не буду! Не умею я! Не хочу! Не заставляйте меня! Я лучше в школу ходить не буду!

Пришлось вмешаться. Много слов не понадобилось. Он еще не забыл, как говорят с задирами. Мальчишка отстал от Лесика. Не бил больше, не дразнил, но как-то обидно с тех пор вовсе не замечал.

Вообще дети не любили их Лесика. Взрослые любили, хвалили, он умел им нравиться. А дети были к нему равнодушны.

Как же так получилось? Вот Наташка совсем другая. Росли они вместе, а выросли разные. На Лесика никогда не надо было кричать. Он всегда слушался с первого раза. Его хвалили за послушание, и он тихо радовался. Когда бывали гости, он не шумел, не лез к ним, не привлекал к себе внимания, сидел чинно и ждал, когда его попросят рассказать стишок или спеть, и тогда вежливо спрашивал: "Как спеть - по-детскому или по-оперному?" И пел чистым, звонким голосом, старательно снижая его на низких нотах: "Кабы мне дождаться чести, на Путивле князем сести, я бы знал, как жить..." Гости умиленно слушали, бурно выражали восторги, а сердца родителей таяли от счастья.

Ну, Вероника понятно, она женщина, но он-то что же?

- Лесик, а ты попробуй не ябедничать. Никогда!

Лесик смотрел виновато и молчал. Сердце его сжалось. Вот тогда-то он и очнулся от блаженного умиления и ощутил вину перед сыном. Чему-то они не научили его. Оперное пение среди детей не могло иметь успеха. Они ценили совсем другие таланты и не щадили того, у кого их не было. Он поговорил с женой, они засуетились, стали принимать меры. Но то ли момент был упущен, то ли меры эти не годились для их Лесика, только не покидало его ощущение несуразности всего, чему они пытались научить сына. Вроде тех монументальных колонн, которые они приставляли к скромному фасаду маленького районного кинотеатрика. Может, пусть бы уж лучше он пел, как умел.

"...Я б не стал тужить. Я бы знал, как жить..."

- Не умеешь ты жить, Инкьетусов. Что ты все выступаешь? Тебе что, больше всех надо? Пусть это волнует начальство. Они за это дополнительные деньги получают, за это волнение. За ответственность, как они говорят. А тебе зарплату платят не за волнение, а за выполнение. Ну, чего голову повесил? Веселей, веселей. Все перемелется - и будет мука, макароны, лапша. А также вермишель.

Веселый человек Оползнев. Всегда знал, как надо жить. И все ему в жизни удавалось. Даже талант не помешал. Когда надо было, он его припрятал, чтобы не раздражать начальство понапрасну. Дан приказ: шагай в ногу, не отставай и не опережай. Точно так, как нам сердце велело: ать-два-левой, ать-два... Кто там шагает правой? Кому сказано: ать-два-левой! Соблюдай порядок и чистоту рядов. Не мешай общему делу. Мы же не просто так идем. У нас впереди цель. А вокруг - кипит работа, и силам нету счета, и в сердце радость входит вдруг с тобой!

- Очуметь можно от этих транзисторов. Да еще без конца эти опереточные дуэты. Пойдем, Егор, сядем вон на ту скамеечку, там потише.

- А мне и тут хорошо, среди народных масс. Ощущаешь себя частицей чего-то эдакого, великого. Я счастлив, что я этой силы частица. А ты разве не счастлив?

- Не жалуюсь.

- Ты, Оползнев, создан для счастья, как птица для полета.

- Да перестань ты, ей-богу. Я пришел к тебе как к старому товарищу...

- С приветом. Ты пришел ко мне с приветом. К старому товарищу, который с приветом. И ты хочешь рассказать ему, что солнце встало. Что оно вообще всходит и заходит, а в душе моей темно. Зато в твоей душе всегда светло, как в жаркий июльский день на картине Брюллова "Итальянский полдень", не правда ли? Ах, и дамочка там с пышными плечами глядит влюбленными очами и делит нежными руками кисть винограда пополам, что по рублю за килограмм.

- Может, хватит, а? Я же к тебе с серьезным предложением. Мы сейчас такое дело затеваем, будем проектировать целый город.

- Да что ты пристал ко мне с этим проектом? Я же теперь поэтом стал. Не заметил, что ли? Вот недавно я сочинил стихотворение и посвятил его тебе. Вот послушай:

Милый друг, иль ты не слышишь, что житейский шум трескучий

Только отклик искаженный торжествующих созвучий?

- Красиво, да? А дальше еще лучше:

Милый друг, я умираю, оттого что был я честен...

- Что? Это не я сочинил? А кто же? Евтушенко, поди. Вот он всегда, подлец, успеет опередить. Ладно, у меня еще есть. Как раз на злобу дня. Только не перебивай!

Не дорого ценю я громкие права, от коих не одна кружится голова...

- Это я про водительские. А дальше... О! Сейчас ты поймешь, что я гений.

Я не ропщу о том, что отказали боги мне в сладкой участи оспоривать налоги...

- Да куда же ты, друг?

Ну вот, ушел, не захотел слушать. Ну, и фиг с ним. Наверное, обиделся, что я так пренебрежительно отозвался о водительских правах. Потому что он недавно машину купил. "Жигули". Ему теперь без машины нельзя. Он уже дождался чести и сел князем. Не на самом Путивле, но неподалеку. Сидит теперь, рядит, все дела вершит. Девок ему в терем, правда, не сгоняют, но они и так, сами набегут. И кликать не надо. Такие вострухи стали, прямо невозможно. Ко мне вот тоже одна вострушка прицепилась. Длинноногая, пряменькая, мордашка свеженькая, кожица розовая, только запудривает зря и глаза чересчур чернит. Ну, это она по молодости. Потом поймет, в чем ее главная прелесть.

Так вот эта вострушка начала глазки мне строить - зырк-зырк, хвостиком в коротюсенькой юбчонке передо мной - туда-сюда. Скажет чего-нибудь - ах-ах, ох-ох. Как тут быть? Совсем-то уж не реагировать невозможно. Когда для тебя так стараются, волнует как-то. А она - дальше больше. Не заметил и как, оказались мы с нею вдвоем. Сначала-то много народу всякого было, а потом все куда-то подевались. Постепенно редело-редело в комнате, и вот остались мы с нею одни. Я сижу, думаю: что делать? Исконный русский вопрос. Другие нации, говорят, уже давно его для себя разрешили. Вот и вострушка моя оказалась прямо на западный манер. Пока я в сомнениях маялся, раз - и на коленки ко мне взобралась. Пришлось вопросы всякие отложить и...

Все вышло прямо по-европейски. Развеселилась моя девочка, хохотать стала громко, петь, танцы новомодные показывать, когда не все тело, а разные его части по отдельности двигаются. Так интересно! Ну, уж и я повеселился.

Плохо ли, когда вот так все?