Читаем без скачивания Неведомому Богу. Луна зашла - Джон Стейнбек

Он отодвинулся, отпустив её юбки.

— Удивительно, Джозеф, почему я раньше не замечала сосен на холмах. Сейчас я чувствую себя как дома. Ведь я родилась в Монтерее, среди сосен. Ты увидишь их, Джозеф, когда мы поедем туда, чтобы обвенчаться.

— Сосны там необыкновенные; как-нибудь после нашей свадьбы я возьму тебя туда.

Элизабет осторожно слезла с дерева, и снова стояла рядом с ним. Заколов волосы булавками, она пригладила их своими проворными пальцами, которые настойчиво искали выбившиеся пряди и укладывали их на старое место.

— Когда я соскучусь по дому, Джозеф, я смогу поехать к тем соснам, и это будет всё равно как съездить домой.

10

Венчание, исполненная недобрых предчувствий церемония, состоялось в Монтерее, в небольшой протестантской часовне. Церковь так часто была свидетельницей того, как во время бракосочетания перестают существовать два здоровых полнокровных тела, что в этом ритуале она, казалось, празднует двойную мистическую смерть. И Джозеф, и Элизабет чувствовали мрачность всего происходящего. «Терпите», — словно призывала церковь, и её музыка звучала как беспросветное пророчество.

Элизабет посмотрела на своего сгорбившегося отца, который был ослеплён христианской обстановкой, оскорблявшей то, что он называл своим разумом. В заскорузлых пальцах его рук не было благословения. Она быстро перевела взгляд на стоящего рядом с ней человека, который с каждой секундой становился ближе к тому, чтобы стать её мужем. Лицо Джозефа было неподвижным и строгим. Ей было заметно, как напряглись мускулы его рта. Внезапно Элизабет стало жалко Джозефа. Она подумала с чуть тревожной грустью: «Если бы моя мать была здесь, она могла бы сказать ему: «Её зовут Элизабет, и она — славная девушка, потому что я люблю её, Джозеф. Она будет и хорошей женой, когда научится. Надеюсь, ты сбросишь свою напускную суровость, Джозеф, чтобы почувствовать нежность к Элизабет. Ведь это — всё, чего она хочет, и это не такая уж невозможная вещь».

Неожиданно в глазах Элизабет блеснули слёзы. «Я должна немного помолиться, — сказала она, постепенно понижая голос. — Господи Иисусе, помоги мне, ведь я так боюсь. Я должна была всё узнать о себе, но прошло столько времени, а я ничего не узнала. Будь добрым ко мне, Господи Иисусе, хотя бы до тех пор, пока я не пойму, кто я такая». Ей захотелось, чтобы где-нибудь в церкви оказалось распятие, но церковь была протестантской, и, когда она представила себе Христа, у него была молодое, обрамлённое бородой лицо и пронзительный, озадачивающий взгляд Джозефа, который стоял рядом с ней.

Странный страх сковал разум Джозефа. «Какая гадость, — подумал он. — И почему с неё должна начинаться наша свадьба? Я думал, что здесь, в церкви, может находиться красота, которую человеку дано увидеть, а тут просто какой-то шабаш». Он расстроился. То, что Элизабет должна была наблюдать столь неудачное начало церемонии бракосочетания, огорчало его.

Элизабет, взяв его под руку, прошептала: «Ну, вот и всё. Теперь мы должны выходить. Медленно поворачивайся вместе со мной». Она помогла ему развернуться, и, когда они сделали с возвышения первый шаг, сверху, как бы сопровождая их, зазвенели колокола. «Вот, наконец, и Бог появился на венчании, — с дрожью в голосе заметил Джозеф. — Вот он, наконец, бог из железа>.Он чувствовал, что помолился бы, если бы знал, как сделать молитву действенной. «Они связаны между собой, свадьба и этот славный звон железа». Он подумал: «Они — мои, я знаю. Милые колокола, как они отдаются в теле в такт бешено бьющемуся сердцу. Они — в солнечных лучах, ударяющих в колокол неба поутру, в глухом стуке дождя по открытому чреву земли и — я знаю точно — во вспышках молний, с грохотом прорезающих измождённый воздух. А иногда — в тёплом приятном ветре, качающем верхушки деревьев в жёлтый полдень».

Он оглянулся и шёпотом сказал: «Хороши колокола, Элизабет. Они — святые».

Она вздрогнула и с удивлением посмотрела на него, ибо её видение не исчезло, и лицо Христа все ещё было лицом Джозефа. Натужно улыбаясь, она призналась себе: «Ведь я молюсь своему собственному мужу».

Когда они вышли, шорник Макгрегор совсем загрустил. Он неуклюже чмокнул Элизабет в лоб.

— Не забывай отца, — сказал он. — Впрочем, не удивлюсь, если ты так и поступишь. В наши дни такое — почти обычай.

— А ты приедешь на ранчо повидаться с нами, отец?

— Не приеду, — сердито ответил он. — Обязательства делают человека слабее, а удовольствия приносят весьма небольшие.

— Мы будем рады увидеться с вами, если вы приедете, — сказал Джозеф.

— Ну, вы будете ждать долго, вы и ваши ранчо с тысячами акров земли. Скорее я встречу вас обоих в аду, чем приеду вас навестить.

Через некоторое время он отвёл Джозефа в сторонку, чтобы не слышала Элизабет, и сказал уныло:

— Вы меня сильнее, потому вы мне и не по вкусу. Сейчас я хотел бы, чтобы вы мне понравились, да не могу, потому что я — человек слабый. То же самое с Элизабет и её сумасшедшей мамашей. Обе они знали, что я — человек слабый, и я терпеть не мог их обеих.

Джозеф посмеялся над шорником, почувствовав к нему жалость и симпатию.

— То, что вы сейчас делаете, — не слабо, — заметил он.

— Да уж, — воскликнул Макгрегор, — сильно. Умом-то я понимаю, как быть сильным, но не могу этому научиться.

Джозеф запросто толкнул его в предплечье.

— Мы будем рады увидеться с вами, когда вы приедете.

Тотчас же губы Макгрегора сердито сжались.

Сев на поезд в Монтерее, они поехали по длинной долине Салинас, серо-золотому проходу между двумя грядами гор, словно напрягшихся мускульной силой. Из окон поезда им было видно, как иссушающая сила ветра, который проносился по долине в сторону моря, пригибала к земле колосья до тех пор, пока они не ложились подобно шерсти хорошо ухоженной собаки; как он нёс кучи беспорядочно скрученных сорняков ко входу в долину; как своим дуновением он гнул деревья всё время в одну сторону, из-за чего они вырастали кривобокими. На небольших станциях Чуалар, Гонзалес и Гринфилд они увидели возы с зерном, стоящие у дороги в ожидании того, когда тяжёлые мешки с них перегрузят на склады.

Поезд двигался вдоль широкого жёлтого русла пересохшей реки Салинас, по горячему песку которого безутешно бродили голубые цапли в поисках воды, где можно поймать рыбу, и озабоченно рыскал теперь серый койот, с опаской оглядываясь на поезд; с другой стороны неровными внешними проявлениями какой-то великой сокрушительной силы вставали горы.

В Кинг-сити, небольшом городке, расположенном возле железной дороги, Джозеф и Элизабет покинули поезд и направились к платной конюшне, где были оставлены лошади Джозефа, на которых им предстояло ехать. Ощущение новизны, яркости окружающего мира и неожиданного молодого задора охватило их, когда они выехали из Кинг-сити на дорогу, ведущую в долину Богоматери. Новое платье было уложено в дорожную упаковку, находившуюся в кузове. Поверх одежды они надели длиннополые накидки, предназначенные для того, чтобы защитить их от дорожной пыли: лицо Элизабет покрывала тёмно-синяя вуаль, из-под которой она смотрела вокруг, цепко фиксируя в памяти всё окружающее. Сидя рядом друг с другом и глядя вперёд на рыже-коричневую дорогу, Джозеф и Элизабет испытывали смущение, казалось, что они играют в какую-то воображаемую игру. Досыта накормленные ячменём лошади, которые хорошо отдохнули за четыре дня, задрав головы, пустились вскачь, но Джозеф, осадив, немного сдержал их, приговаривая: «Постой, Голубая! Постой, Милок! Вы ещё устанете, прежде чем мы доедем до дома».

Проехав ещё несколько миль, они уже смогли увидеть то место, где поросшая с обеих сторон ивами речка, которая протекала и мимо их собственного дома, делала большой изгиб и впадала в широкую реку Салинас. Ивы уже пожелтели, а листва дуба, выглядывавшего из зарослей, казалась угрожающе-красной. У места слияния рек Джозеф остановился посмотреть, как сверкающая вода из Нуэстра-Сеньора устало уходит под землю, ещё раз появляясь в белом песке своего нового русла. Это свидетельствовало о том, что под землёй речная вода протекает чистой и пригодной для питья, в чём можно было убедиться, раскопав песок на несколько футов в глубину. Даже в пределах взгляда, брошенного на место слияния рек, было много вырытых в водоносном слое реки ямок, из которых мог пить скот.

Так как день был очень жарким, Джозеф расстегнул свою накидку и размотал шарф, прикрывавший его воротник от пыли; поворачивая свою чёрную шляпу, он протёр кожаный ремешок на ней носовым платком.

— Не хочешь ли слезть, Элизабет? — спросил он. — Можно окунуть ноги в воду, и будет полегче.

Но Элизабет покачала головой, и такое покачивание закутанной головы выглядело странным.

— Нет, со мной всё в порядке, дорогой. Когда мы доедем до дома, будет очень поздно. Я хочу ехать.