Читаем без скачивания Испытание - Нисон Александрович Ходза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По шаткой скрипучей лесенке ребята взобрались на чердак.
— Там в углу мешки лежат, подстелите, — напутствовала их тетя Саня. — О балку не стукнитесь!
Они растянулись на мешках и оба тяжело вздохнули. "Что же делать дальше? Жить до конца войны на чердаке у тети Сани? А вдруг война протянется все лето? Не сидеть же безвылазно на чердаке два-три месяца!" Много тревожных мыслей одолевало мальчиков, но в конце концов они заснули так крепко, что не слыхали ни предутренней голосистой переклички петухов, ни возни тети Сани, которая брякала подойником, направляясь на рассвете доить Краснуху.
Спросонья мальчики не сразу поняли, где они находятся. Но вот заскрипела чердачная лесенка — и в проеме показалась голова тети Сани.
— Проснулись, сыночки? Слезайте потихоньку. Выпейте молочка парного с хлебушком…
Мальчики спустились в кухню. Единственное оконце, выходящее во двор, было плотно завешено.
— Покушайте молочка, небось давно не пили! — тетя Саня глядела на ребят, подперев голову широкой загорелой ладонью.
Юрась придвинул к себе кружку, но, едва он поднес ее ко рту, стукнула калитка.
— Сиволоб, наверно! — сказал испуганно Владик.
Тетя Саня слегка приподняла занавеску и тут же отдернула ее целиком.
— Вот он! — вскрикнула она, бросившись в сени. — Господи! А вы говорили!..
Юрась и Владик подбежали к окну и увидели торопливо шагавшего по двору… Тимофея Петровича.
— Батя! — закричал Юрась и выскочил вслед за тетей Саней.
Тетя Саня уже открыла дверь, и Юрась повис на шее отца.
— Татусь! Татусь! — повторял он, целуя колючие впалые щеки отца. — А я думал… я думал!.. — Слезы застилали ему глаза. — Ты пришел… я знал, что ты придешь…
Исхудавший, постаревший Тимофей Петрович, крепко прижимая к себе Юрася, гладил дрожащей рукой взлохмаченные волосы сына.
— Иди, иди, Петрович, в комнату, — сказала тетя Саня. — Неосторожно ты… среди бела дня по деревне…
Они вошли в кухню, и тут тетя Саня вдруг заплакала.
— До чего же тебя довели… На себя не похож. Тут Юраська глупости разные говорил: будто тебя наши в тюрьму посадили. Как же это ты у немцев оказался? И ходишь среди бела дня, ровно несмышленыш. Ребята и те догадались ночью прийти, а ты… Не знаешь разве, что теперь с партийными делают?
Бледное лицо Тимофея Петровича совсем побелело.
— В тюрьме я действительно был, — проговорил он с трудом. — Об этом — потом. Не думал я, сынок, что так с тобой встречусь… И Владика не думал здесь увидеть… Как это получилось, что Спивак не эвакуировал вас? Он же мне слово дал…
Перебивая друг друга, Юрась и Владик рассказывали Тимофею Петровичу о своих приключениях: как они добирались домой, как узнали о войне, как ходили в Гладов.
— А потом, когда нас остановили у тюрьмы, — рассказывал Юрась, — я тебя увидел в окне… за решеткой…
— Значит, ты меня тогда видел?
— Видел… Кто тебя посадил в тюрьму? За что?
— Об этом потом, сынок. Но почему же Спивак не эвакуировал вас? Как он мог забыть свое обещанье?!
— Мы от него сбежали! — ребята поведали, что случилось с ними после возвращения из Гладова.
Тимофей Петрович слушал, низко опустив голову. Когда он поднял глаза, Юрась увидел, что отец с трудом сдерживает гнев.
— Как же ты посмел, — заговорил Тимофей Петрович, — как же ты посмел ослушаться Якова Максимыча? Ты знаешь, что значит ослушаться приказа во время войны? Отвечай! Молчишь? Нечего сказать?
— Есть, есть что сказать! Есть… — слезы застилали глаза Юрася. Он никак не мог справиться с волнением. — Мне есть что сказать! Я не мог… не мог оставить тебя…
— Грех тебе, Петрович, — вмешалась тетя Саня. — За что попрекаешь? За любовь сыновью?..
— Ну, хорошо, хорошо, — Тимофей Петрович старался говорить спокойно. — Потом разберемся. А тут еще Владик… С ним-то как быть? Ведь он… Стоит на него посмотреть… Немцы сразу догадаются, что он…
Тетя Саня, которая все время не отрывала глаз от узкого просвета в оконной занавеске, прервала испуганным шепотом Тимофея Петровича:
— Сиволоб! Староста! И полицай с ним! Не иначе, проследили тебя, Петрович! Теперь и мне конец!..
— Владик — на чердак! Живо! Замри там! — приказал Тимофей Петрович. — А ты, Юрась, пойди в горницу, посиди…
— А тебя куда? — тетя Саня проворно откинула крышку подпола.
— Не надо, Александра Ниловна, — сказал Тимофей Петрович. — Меня не тронут. Да, может, они и не к вам…
— Как не тронут? Партийцев всех забирают! Так и есть, сюда повернули!
— Ну и ладно. — Он придвинул к себе не допитую Юрасем кружку молока.
Тимофей Петрович казался спокойным, но тетя Саня заметила, как дрожит в его длинных сильных пальцах горбушка хлеба.
Распахнув дверь, староста без стука вошел в дом и остановился на пороге. За спиной его маячила голова полицая.
— Здравствуйте, люди добрые! — приветствовала их Александра Ниловна. — Может, молочка желаете парного?
— Здравствуйте и вам! — не глядя на нее, буркнул Сиволоб. — С молочком обожди! — он шагнул к Тимофею Петровичу, который продолжал сидеть, прихлебывая молоко. — Кто таков? Документы!
— Без документов знаю, что краснопузый! — злобно сказал полицай. — Марченко это. Лесник! Известный коммунист! — Полицай снял с плеча охотничий карабин.
Тимофей Петрович вспомнил: этого парня из соседней деревни он задержал зимой за кражу леса, и вора осудили на два года тюрьмы.
— Собирайся! — приказал староста. — Пойдешь снами. И ты, старуха, собирайся. Мы тебе категорично объясним, как скрывать коммунистов!
Тимофей Петрович встал и сунул руку в карман пиджака.
— Руки вверх! — заорал полицай, наставляя карабин.
Тимофей Петрович поднял руки и сказал покорно:
— Зря, Панове, испугались. Хотел документы свои показать. Чтобы ясно все было, значит…
— Каки таки документы? Где твои документы?
— В пиджаке…
— Скидывай пиджак и отходи в угол! — приказал староста.
Стоя под прицелом полицая в углу, Тимофей Петрович наблюдал, как Сиволоб шарит по карманам его пиджака.
— В левом, пан староста, — сказал он, — документы в левом кармане.
— Молчать! — угрожающе крикнул полицай и сдвинул на затылок засаленную фуражку.
Сиволоб нацепил на тонкий хрящеватый нос очки и положил бумаги на стол. Читал он долго, старательно, и бледные кривые губы его при этом все время шевелились. Наконец он прочел последнюю строчку, обнюхал печати, подписи и уставился на Тимофея Петровича так, точно перед ним был не человек, а призрак.
— Отпускай руки, пан Марченко, — выдохнул он наконец. — А ты, Гармаш, убери свою оружию. Не подлежит пан лесник задержанию…
— То есть
