Читаем без скачивания Век лета - Джеймс Блиш

После этого у него даже не осталось достоинства, чтобы придержать люк, который упал, ободрав его колючками; Тлам не обратил на это внимания и, похоже, даже не заметил.

Он встал и, моргая, оглядел поляну, напряженный, неуверенный. Ясно, что ситуация была беспрецедентной - ничего подобного в своей жизни он и представить не мог. В таком положении его не примет ни одно племя; он не сможет долго прожить один в диком лесу; непонятно почему, он выбрал изгнание - и теперь ему некуда было идти.

Следует ли Мартелсу взять его под контроль сейчас? С одной стороны, Мартелс нуждался в его врожденных знаниях и опыте жизни в джунглях; с другой стороны, дай ему волю, и Тлам, с его складом ума, может запросто совершить харакири или, в лучшем случае, впасть в самоубийственную апатию. Да, это был выбор Гобсона.

Сам Тлам решил больше не ждать и не подвергаться оскорблениям просыпающейся деревни. Он уныло побрел в чащу. В памяти Мартелса всплыли стихи Гете о мизантропе, которые Брамс включил в "Рапсодию для альта": "Травы встают за ним; пустыня его принимает". Но отнюдь не Тлам отверг людей, а они его, и вина целиком лежала на Мартелсе.

И исправить ничего было нельзя. И тогда, в ответ на громкий крик ужаса и отчаяния, который издал Тлам, Мартелс направил его на юг, к Терминусу... и стране Птиц.

Наконец-то, началось настоящее путешествие.

7

По мере продвижения на юг Тлам становился все более напряженным, что Мартелс почувствовал по чуть возросшему мышечному тонусу туземца, когда они достигли местности, которую Тлам считал страной Птиц. Но в течение нескольких последующих дней они не встретили ни одной Птицы; чередовавшиеся ходьба, поиски укрытия, сон, добыча пропитания и снова ходьба, стали обыденностью, которую Мартелс позволял Тламу диктовать. Никакой сторонний наблюдатель не заметил бы диалектического противоречия между притуплявшимся отчаянием Тлама и растущим нетерпением Мартелса, которые являлись центром их внутренней жизни.

Затем они увидели Птицу. Это было маленькое существо серовато-коричневого цвета, до удивления похожее на воробья, но Тлам при виде ее мгновенно остолбенел, как кролик при виде удава. Птица, в свою очередь, раскачивалась вверх-вниз, цепляясь когтями за самый кончик низко расположенной ветви, задирала голову и распускала перья, а временами принималась их чистить. Ее взгляд казался совсем бессмысленным, и через некоторое время она безразлично чирикнула, вспорхнула и исчезла в сумраке влажного леса, как оперенная пуля.

Трудно было поверить, что такое создание могло представлять какую-то опасность, но вирус рака тоже невелик. После ее исчезновения Тлам несколько минут сохранял неподвижность, а затем пошел с еще большей осторожностью, беспрерывно бросая взгляды во се стороны с почти птичьей быстротой. Он не ошибся; на следующий день они увидели еще трех похожих на воробьев Птиц, а еще на следующий день, пять. А на следующее после этого утро они, проснувшись, увидели угольно-черное существо, похожее на громадную ворону, расположившееся вне досягаемости дубинки, которое смотрело на них блестящими немигающими глазами, вытянув шею так, что она походила на змею.

Находись Мартелс в своем теле, он вздрогнул бы, вспомнив "Макбета" и Эдгара Аллана По, но хозяином, по крайней мере номинально, оставался Тлам, который вновь застыл. По совершенно разным причинам ни одно из двух сознаний не удивилось, когда клюв Птицы раскрылся, горло сморщилось и задергалось, и она произнесла голосом, похожим на скрежет гвоздя по стеклу:

- Иди домой.

- У меня больше нет дома, - с отчаянием ответил Тлам. Я изгнан из своего племени и всех человеческих племен.

- Иди домой, - повторило черное как сажа существо. - Меня тянет к твоим глазам. Король обещал их мне, если ты не уйдешь.

Странно, но страх Тлама не стал сильнее; возможно, это была стандартная угроза - а может, если он не бывал здесь раньше, он и так был перепуган до предела. Мартелсу на память пришла строчка из "Города жуткой ночи" Джеймса Томпсона: "Нет надежды, нет и страха". Туземец сказал лишь только:

- Я не могу.

- Король слышит.

- Ну и пусть.

- Иди домой.

- Я не могу.

Этот обмен словами грозил превратиться в ритуал и явно не давал новой информации. Мартелс пробился сквозь паралич Тлама и заставил его идти, позволив, впрочем, туземцу в значительной степени сохранить свою настороженность. Птица не последовала за ними, даже не шелохнулась, но Мартелс каким-то образом ощущал, что ее немигающий взгляд сверлит затылок Тлама.

Однако через некоторое время Мартелс почувствовал удивительное сопротивление дальнейшему движению - удивительное не только потому, что он полагал, что Тлам, как и он сам, будет рад убраться подальше от Птицы, но и из-за его неожиданной силы. С некоторым интересом он почти полностью ослабил контроль; если для такого сильного сопротивления имелась причина, Мартелсу необходимо было ее узнать.

Тлам, медленно пятясь, забрался в чащу и привалился спиной к большому дереву, хорошо укрытому со всех сторон, но так, что спереди и сверху оставалось свободное пространство. Движения его были осторожнее, чем когда-либо, как будто он подозревал, что не вполне свободен, и ожидал, что им вновь овладеют в любой момент. Однако, Мартелс, не вмешиваясь, дал ему расположиться по своему вкусу.

Некоторое время туземец просто отдыхал; но наконец, он произнес почти беззвучным шепотом:

- Бессмертный Квант, или дух, посланный Квантом, услышь меня.

Мартелс промолчал, хотя у него было глубокое неловкое чувство, что ему следует ответить, хотя бы для того, чтобы туземец продолжал говорить. Но очевидно, Тлам ничего иного, кроме молчания, и не ожидал. Повторив призыв, он продолжал:

- Я не имею ни малейшего понятия, почему ты прогнал меня от себя и сделал так, что меня изгнали из моего племени. Еще меньше я знаю, почему ты загнал меня, как жертву, глубоко в страну Птиц. Я не сделал ничего, чтобы заслужить твою ненависть; само мое безумие в твоем храме могло быть вызвано только тобой, о бессмертный, поскольку мои предки явно такого не одобрили бы. Скажи мне, чего ты хочешь? Что я сделал такого, за что должен умереть? Что за судьбу ты мне уготовил? Как мне исполнить твои желания? Ответь, бессмертный Квант, ответь, ответь!

Речь эта была не лишена достоинства, но Мартелс не мог дать ему ни ответа, ни надежды на справедливость. В свете собственных целей Мартелса Тлам находился еще ближе к положению жертвенного животного, чем он сам полагал. Ни у одного из них не было будущего, но ничто из возможных объяснений Мартелса не сделало бы это будущее светлее для Тлама. Мартелсу оставалось только хранить молчание.