Читаем без скачивания Лучшие годы - псу под хвост - Михал Вивег

— Встаньте, дети! — воскликнула товарищ учительница Елинкова, когда ее коллега из старших классов появилась в дверях.

— Садитесь, дети! — улыбнулась товарищ учительница Шперкова. — Я пришла послушать, как хорошо вы читаете.

Когда вроде бы случайно дошла очередь до Квидо, ему достались три короткие фразы о зеленой горошине. Непроизвольно имитируя Владимира Шмераля в роли Пия XIII, он вдумчиво прочел их.

Учительницы переглянулись.

— Не хотел бы ты со старшими детьми читать хорошие стихи? — спросила Квидо товарищ учительница Шперкова.

— По правде говоря, не знаю, — ответил Квидо. — В конце концов, это исполнительское искусство, а я хочу попробовать написать что-то свое.

— Писать ты можешь и после выступлений, — несколько опешив, сказала товарищ Шперкова. Хотя она и была уже о нем наслышана, все же личная встреча с ним — нечто другое.

— Не знаю, — сказал Квидо. — Еще подумаю.

— Ну хорошо, подумай, — сказала учительница Шперкова несколько чопорно.

Ее коллега заговорщицки подмигнула ей.

— Вы могли бы выступать на пару с Ярушкой, — предложила она Квидо. — Ярушка тоже прекрасно читает.

Интерес Квидо к декламации — как справедливо предположила учительница — несколько возрос.

— Может, она не захочет.

— Как это — не захочет? — засмеялась учительница, порадовавшись своей педагогической удаче. — Ярушка, поди сюда!

Ярушка, послушно подбежав, остановилась перед учительницами. Ее косички еще с минуту раскачивались. Квидо улыбнулся, но Ярушка на него не смотрела.

— Ярушка, ты хотела бы читать хорошие стихи?

Ярушка робко кивнула и опустила глаза.

— Хотя ангажемент двух первоклассников в истории кружка был беспрецедентным, Шперкова не колебалась, — рассказывал впоследствии Квидо. — Ярушка и я в тот же день были приняты.

Когда Квидо еще на веранде «Караулки» немного смущенно напяливал на себя голубую рубашку с октябрятским значком, мать его даже не улыбнулась, напротив, выглядела весьма серьезной.

— Это будет в школе? — спросила она.

— На собрании, — сообщил Квидо.

— Ну-ну.

Отец Квидо зашел на веранду с целой охапкой плашек, из которых задумал смастерить ящик для обуви.

— Почет и уважение красному флагу! — сказал он, заметив приготовления Квидо.

Жена окинула его выразительным взглядом.

— А что вы будете читать? — поинтересовалась она.

— Разное, — сказал Квидо не очень охотно.

— Естественно, в суть проблемы я тогда еще не вдавался, — рассказывал спустя годы Квидо, — но уже чувствовал, что в этой декламации есть какая-то лажа.

— А ты что прочтешь?

— «И гордым будь!»[23]

— «И гордым будь, что выстоял, что ложью не осквернил уста и грудь свою», так ведь? — вспомнила мать Квидо собственное детство, наполовину проведенное на радио в ансамбле Дисмана.[24] — Н-да, — задумчиво сказала мать Квидо. — А кто прочтет «Ленин — маяк, Ленин — набат»?[25]

— Ярушка, — сказал Квидо и покраснел.

Для всех присутствующих на собрании, а стало быть не только для коммунистов, участие пионеров — поющих и декламирующих — столь самоочевидно, как лимонад на столах, но маленький Квидо, который в революционных стихах Неймана и Скалы находил столь же мало смысла, как и в простых фразах букваря, читал их с таким вдохновенным проникновением, какого до сей поры они не знали.

— Кто этот чокнутый малец?

— Да это отпрыск адвокатши и того инженера.

— Чешет как по писаному!

— Во дает!

— Вы только поглядите на этого шпингалета!

— Ну и навострился, паршивец!

Пусть иные реплики и были весьма нелицеприятными, одно было несомненно: люди заметили вдохновенного чтеца и запомнили.

— С этого собрания меня и запомнили, — объяснял потом Квидо брату. — Так сказать — в благоприятном контексте. Благоприятном — для отца! Оба они делали ужасно снисходительный вид, какой напускают на себя родители, когда их чадо выбирает безвкусную игрушку, — им самим она ни капли не нравится, но, коль скоро он выбрал ее, не хотят ему в ней отказывать. Однако отцу это пришлось весьма кстати — и потому он мне не мешал, да, слово найдено: они просто не мешали мне. Я, братишка, выполнял за них грязную работу один раз «И гордым будь!» для коммунистов завода, два раза «Песнь мира»[26] на уличном комитете — и папаша мог лететь в Лондон!

— Перегибаете палку, — сказал редактор Квидо. — Как всегда, перегибаете палку. Да и есть ли вообще смысл терять на это время, — присовокупил он.

— Ясно, перегибаю, — сказал Квидо. — Но этим хочу вам показать, какие компоненты могли взаимодействовать тут наряду со всем прочим. Для вас это, возможно, прозвучит бессмысленно, но я по-прежнему убежден, что моя декламация стихов для коммунистов, покупка собаки у Шперка и отцовский футбол были, я бы сказал, тремя источниками и тремя условиями его последующей короткой карьеры.

3) — Так как живется-можется, товарищ? — смеялся Шперк, подсев на минутку к отцу Квидо в заводской столовой.

— Хорошо, спасибо, — сказал отец Квидо. — В самом деле, несравнимые вещи — прежняя веранда и теперешнее жилье.

Хотя он и был искренно благодарен Шперку, ему, однако, неприятно было показывать людям, что он с ним на дружеской ноге.

— Флаги были у тебя, видел, — ухмылялся Шперк.

— Были, — сказал отец Квидо.

— Но вообще-то тебя не видно, — напомнил ему Шперк. — Ты в футбол играешь? Мне нужен кто-нибудь в «Б».

— Я уж вам говорил, что никогда не играл, — пожал плечами отец Квидо. — Разве что в армии, но об этом лучше не вспоминать.

— Ну ладно, — улыбался Шперк, — значит, футбол исключается?

— Разумеется. Упаси бог!

— Ну, будь по-твоему, — сказал Шперк. — Нет так нет. Но собаку ты должен у меня купить — уговор дороже денег.

— Ну что вы! — испугался отец Квидо. — Я же вам говорил: жена травмирована собаками.

— Да брось ты! — хохотнул Шперк. — За три тыщи такую овчарку! Деньги не к спеху, не бойся!

— Не о том речь. Жена как огня боится собак. Это я серьезно. Как-то одна искусала ее, она даже в больницу попала, кошмар какой-то! — в отчаянии импровизировал отец Квидо. — Какая там еще собака!

— Говорю же тебе — не собака это! — сказал Шперк несколько раздосадованно. — Щенок! Завтра зайди ко мне!

— Значит, ты считаешь, — сказала в тот вечер мать Квидо своему мужу, — что я, у которой при виде непривязанного пса любой породы преждевременно начинаются месячные, горю желанием приобрести для нас собаку, причем именно овчарку?

— Нет, я далек от этой мысли, — удрученно сказал отец Квидо.

— Или ты считаешь, что наш Квидо мечтает об этом? Квидо, у которого при неожиданном собачьем лае начинается непроизвольное мочеиспускание, а то и хуже того?

— Нет, я и этого не считаю, — вздохнув, сказал отец Квидо.

— Или, может, о здоровенной овчарке мечтает маленький Пако? Он что, выразил тебе свое желание в какой-нибудь форме?

— Нет, совсем нет!

— Стало быть, в нашей семье о собаке мечтаешь ты один!

— Да не мечтаю я о собаке, — возразил отец. — Я хочу лишь получить приличную работу.

— Постой, — удивилась жена, — объясни мне, пожалуйста. Значит, ты не хочешь эту собаку? Ты тоже не хочешь ее? Выходит, никто из нас не хочет ее, но, несмотря на это, она будет у нас? Несмотря на это, ты завтра пойдешь за ней? Почему?

— Я же объясняю тебе: чтобы я мог делать свое дело!

— И чтобы ты мог делать свое дело, ты должен купить у Шперка за три тысячи это косматое дозволение?!

— О боже! — простонал отец Квидо. — Разве я виноват в этом?

Сразу было ясно, что редактора осенила какая-то мысль.

— Так его перетак! — воскликнул он. — Только теперь до меня дошло! — Он громко хлопнул себя по бедрам и энергично поднялся с кресла. — Я все время вас журю за минимальную самоцензуру, возмущаюсь, что вы придерживаетесь лишь минимальных ограничений, но на самом-то деле для вас не существует вообще никаких ограничений. Вы вообще не признаете никакой цензуры!

— Да, — вынужден был согласиться Квидо, — пока действительно я не очень, но…

— Стало быть, — перебил его редактор, — вы как бы бьете наотмашь, режете правду-матку, ни с кем и ни с чем не церемонитесь и даже готовы смириться с тем — ибо не так уж вы наивны, чтобы не понимать этого, — что я буду потом по-иезуитски вычеркивать из вашего текста все эти штучки, не так ли? Что вы на это скажете?

— Да вроде бы так, — сказал Квидо, идя на попятную.

— То-то же! — воскликнул редактор и драматически понизил голос: — Однако потом, потом черкать уже не получится!