Читаем без скачивания Дороги товарищей - Виктор Николаевич Логинов

— Да ведь вокруг ни души, я знаю.

— Ничего ты не знаешь. Никогда так не думай. Время такое.

Фоменко сел на трубу, закинул ногу за ногу.

— Ну, я слушаю: где был, откуда? Только коротко.

— А вы… а ты? — спросил Саша.

— Я — после, Саша. Я — это потом. И вообще неважно.

«Так, — подумал Саша. — Я по-прежнему мальчик, которого нужно учить. Ну что ж, подождем, посмотрим».

Он коротко рассказал, где был и каким путем очутился в Чесменске.

— Ты в дом к этому Радецкому заходил, я видел. Зачем? — в упор спросил Фоменко.

— Вы мне не доверяете? — обиделся Никитин.

— Ты дурак, Саша, — ласково сказал Фоменко. — Мы где? На стадионе? В буфете за кружкой пива? Соображаешь?

— Переодеться заходил. Случайно.

— Да, брат, случайно. Это хорошо. Я сам рад. Искать бы тебя, подлеца липового, пришлось. Ты не вдыхай, не затягивайся… курильщик. Подержал во рту — выпусти. Конспиратор!

Саша бросил папиросу и растер ее каблуком.

— Ну ее к черту! Накурился. Ну, я слушаю.

— Погоди. Вот что. К этому Радецкому не ходи больше — влопаешься. Понял?

— А что? Он…

— Да. — Фоменко усмехнулся. — Не ходи. Забудь сюда дорогу — и все. Слушай адрес: Белые Горки, Интернациональная, 5. Пять. Пять пальцев на руке. Запомнил? Ну, вот. Хозяин — мужчина средних лет, бритый. Скажешь, что ты от Андрея. Твою фамилию он знает. Все.

— И что?

— Отправляйся туда.

— И?..

— И живи спокойно.

«Ясно, — подумал Саша. — Сергей Иванович беспокоится о моей судьбе».

— Спокойно жить нельзя, — сказал он вслух. — Это для меня не подходит.

— Я сказал — спокойно? Ты не понял: спокойно в партизанском отряде. И ты, и вся твоя группа из Валдайска. Есть задание переправить вас в Белые Горки.

— Сергей Иванович там?

— Не знаю. Я, брат, ничего этого не знаю.

«Ясно, — опять подумал Саша, — Сергей Иванович мне и шагу ступить не даст. Все считают меня мальчиком и беспокоятся о моей судьбе!»

— Ну, а чье задание? — спросил Саша.

— Бога, — спокойно ответил Фоменко.

«Ничего он мне не скажет. Ну и ладно! Посмотрим еще, посмотрим, какой я мальчик!»

— Как мне объяснить матери?

— Она эвакуировалась.

— Точно?

— Абсолютной уверенности нет.

— Что еще?

— Этого хватит.

«Не доверяет! Ладно!»

— А теперь…

Фоменко не договорил. Над насыпью появился бородатый старец. Он опирался двумя руками на палку.

— Не знаю, кто вы… — помолчав, начал он, внимательно оглядывая Андрея Михайловича и Сашу. — На всякий случай скажу: немцы входят с той стороны в поселок.

На лице Фоменко не дрогнул ни один мускул.

— Немцы? — весело переспросил он. — Они-то нам и нужны. Спасибо, старикан!

Старик с презрением посмотрел на него, плюнул и скрылся.

— Видишь, — Фоменко подмигнул Саше, — живые-то души есть, оказывается! Давай, Саша. Я надеюсь, что уже завтра ты будешь в Белых Горках.

«Посмотрим», — подумал Саша.

Они расстались тут же, возле трубы. Фоменко взбежал на насыпь, обернулся на прощание — и Саша снова остался один.

ЮНОША ИДЕТ ПО ГОРОДУ…

Мимо железнодорожного депо, мимо разрушенного вокзала — через покосившийся висячий мост над истерзанными бомбежками путями, мимо бравых краснощеких немецких часовых возле здания Дворца железнодорожников идет юноша в коротких, выше щиколоток брюках, в старых, изрядно стоптанных башмаках и надвинутой на лоб клетчатой кепке с большим козырьком. Он идет не быстро, иногда смотрит себе под ноги, а чаще — по сторонам. В фигуре его — не то покорность, не то презрение: подымет юноша голову, взглянет в упор — презрение, ссутулит плечи, потупит взгляд — покорность. И никто не догадается взглянуть в его почерневшие от ненависти глаза.

Отовсюду слышен шум чужих моторов, чужая речь, чужим запахом несет от походных кухонь, расположенных прямо в скверах, на клумбах, от госпиталей, под которые уже заняты школы, даже от самих оккупантов, которые шныряют туда-сюда, высокие и низенькие, тощие и толстые, словно приехавшие из дальних мест на праздник. Юноша различает, что здесь не только немцы; он слышит и другой — незнакомый — язык: румыны ли, венгры ли? Может, итальянцы… Один из них, высокий, тощий, иссиня-черный, как жук, задевает юношу плечом и смеется, хохочет. А юноша не оглядывается. Сжав зубы, он идет вперед, изредка прижимая руку к карману брюк. И никто из немцев не догадается заставить его вывернуть карманы.

Юноша идет по городу.

Он видит: развалины, еще горячие, курящиеся дымком; уцелевшие дома с бумажными крестами на стеклах, тихие, молчаливые дома, — все вымерло, кажется, в них: машины, не наши, с надписями не по-русски — странные, словно не похожие на человеческие; солдат в мундирах зеленого и серого цветов; офицеров, затянутых в материю и кожу, беспечных, как на пикнике; субъектов в гражданском, странно одетых; один, в котелке и с черной бабочкой, прошел мимо — Сашу так и обдало запахом нафталина; субъектов в полувоенном, с мордами, просящими кирпича, — у этих молодчиков блудливые глаза; девчонку лет осьмнадцати, крашеную, бесстыдно семенящую рядом с молодым красивым черненьким офицериком, — этакая легкомысленная, прыгающая походочка и сверкающие ужасным счастьем глаза…

Юноша остановился и долго глядел на девчонку, свою ровесницу, и рука его была крепко прижата к карману.

Жизнь, нелепая и неправдоподобная, страшная жизнь в полуразрушенном, полусгоревшем городе!

А это кто?

Некий тип в гражданском с белой повязкой на рукаве плаща. И на белой повязке — черная буква П. Полицай! Он стоит возле подъезда какого-то дома, а из подъезда слышен плач женщины и крики детей.

Юноша идет по городу. Никто его не останавливает. Никому нет до него дела.

Он долго стоит у пепелища. Совсем недавно здесь был его дом. Он даже может точно указать, где стояла его кровать и где была кровать его матери. Теперь ни кроватей, ни комнат — ничего, ничего… пустая мрачная кирпичная коробка, груды щебня, скрюченные в восьмерки металлические балки. И куст почерневшей от копоти сирени, единственный куст, каким-то чудом уцелевший в палисаднике.

Юноша что-то ищет среди развалин. Что он ищет? Может быть, какой-нибудь предмет — чтобы оставить его на память. Но он не находит ничего.

На черной закопченной стене юноша куском кирпича пишет: «Смерть фашистским оккупантам! Будем бороться до последнего! А. Н.» — и, не оглядываясь, идет прочь.

Ветер швыряет в лицо его пепел пожарищ. Ветер шепчет слова мести. Ветер предсказывает юноше, что схватка — скоро.

Юноша идет по городу. Рука его прижата к правому карману.

Глаза все видят, все замечают. Глаза темны от горя и ненависти. Страшные глаза — в них лучше не заглядывать пришельцам из чужих стран.

Куда