Читаем без скачивания Зарубежная фантастическая проза прошлых веков (сборник) - Ирина Семибратова

Парламентер в сопровождении двух трубачей двинулся вверх по Черч-стрит, сияя на солнце своими золотыми позументами.

— Как они будут вести себя в случае согласия? — спросил Баркер, чтобы хоть чем-нибудь нарушить гнетущее молчание.

— Я знаю Вэйна как свои пять пальцев, — рассмеялся Бэк. — Даже если он решит сдаться, он все равно пришлет к нам герольда в красном одеянии с пламенным Львом Ноттинг-Хилла. Даже поражение может доставить ему удовольствие, поскольку оно романтично и выдержано в смысле стиля.

Король, пробравшийся вперед, впервые за все время нарушил молчание.

— Я не удивлюсь, — сказал он, — если он презрит вас и вовсе не пошлет герольда. По-моему, вы не так уж хорошо знаете Вэйна.

— Вы находите, ванте величество? — отозвался Бэк. — В таком случае не сочтите меня нахалом, если я позволю себе облечь мои политические выкладки в наиболее доступную форму. Я отвечаю десятью фунтами против вашего шиллинга, что он пришлет герольда с согласием на сдачу.

— Хорошо, — сказал Оберон. — Может быть, я и ошибаюсь, но в одном я уверен: Адам Вэйн скорей умрет в своем городе, чем сдастся. А до тех пор, пока он не умрет, вы никогда не будете чувствовать себя безопасно в Ноттинг-Хилле.

— Состоялось, ваше величество, — сказал Бэк.

Снова воцарилось долгое молчание. Бесконечные ряды войск не двигались, и только неугомонный Баркер расхаживал взад и вперед по фронту.

Вдруг Бэк нагнулся вперед.

— Пропали ваши деньги, ваше величество, — сказал он. — Так я и знал. Вон идет герольд Адама Вэйна.

— Неправда! — крикнул король, всматриваясь вдаль, — Вы лжете, тварь! Это красный омнибус!

— Нет, это не омнибус, — спокойно сказал Бэк. Король ничего не ответил, ибо по середине широкой, безмолвной Черч-стрит медленно шел герольд Красного Льва, сопровождаемый двумя трубачами.

В душе Бэка таились кое-какие задатки благородства. В минуту успеха он хотел быть великодушным по отношению к Вэйну, которым он искренне восхищался; по отношению к королю, которого он публично поднял на смех; и в особенности по отношению к Баркеру, который формально именовался вождем великой южнокенсингтонской армии, созданной стараниями Бэка.

— Генерал Баркер, — сказал он, кланяясь, — не угодно ли вам будет принять неприятельских парламентеров?

Баркер, в свою очередь, поклонился и вышел навстречу герольду.

— М-р Адам Вэйн, ваш начальник, получил наше предложение сдаться? — спросил он.

Герольд молча и чрезвычайно торжественно кивнул головой.

Баркер слегка откашлялся и продолжал более бодрым тоном:

— Каков ответ вашего начальника?

Герольд снова отвесил глубокий поклон и заговорил несколько монотонным голосом:

— Вот его ответ. Адам Вэйн, волей короля Оберона и милостью божьей лорд Верховный правитель вольного города Ноттинг-Хилла, приветствует Джеймса Баркера, лорда Верховного правителя Южного Кенсингтона и доблестного вождя великой армии Юга. Исполненный дружеских чувств и всяческого уважения к союзной конституции, он предлагает Джеймсу Баркеру, а также всей его армии сложить оружие.

Не успел герольд закончить свою речь, как король выбежал вперед. Глаза его сияли. Вся остальная огромная аудитория несколько секунд безмолвствовала, словно пораженная громом. Наконец она пришла в себя — и громовой раскат хохота потряс площадь.

— Лорд Верховный правитель Ноттинг-Хилла, — продолжал герольд, — не намерен в случае вашей сдачи использовать свою победу в целях принятия против вас каких-либо репрессивных мер, вроде тех, что замышлялись против него. Он не ограничит ваших свободных законов, он оставит вам ваши вольные города. Он будет уважать ваш правительственный строй, он будет чтить ваши знамена. Он не посягнет на веру Южного Кенсингтона, как не посягнет он на древние обычаи Бейзуотера.

— Определенно в этой шутке замешан король! — воскликнул Бэк, хлопая себя по ляжке. — Какова наглость? Прямо прелесть! Выпьем по стаканчику, Баркер!

Расщедрившись от полноты чувств, он в самом деле послал солдата в ближайший ресторан и достал два стакана.

Когда смех мало-помалу улегся, герольд возобновил свою монотонную речь:

— Если вы согласитесь сдаться, сложить оружие и разойтись по домам под контролем наших войск, за вами будут сохранены все ваши права. На случай же отказа лорд Верховный правитель Ноттинг-Хилла повелел мне сообщить вам, что он только что занял кэмпденхиллскую водокачку, которая помещается как раз над вами, и что по истечении десяти минут, т. е. в тот момент, когда он узнает от меня о вашем отказе, он намерен открыть главный резервуар и затопить долину, в которой вы стоите. Боже, храни короля Оберона.

Бэк уронил стакан — большая лужа вина расползлась по мостовой.

— Но… но… — пролепетал он. Потом последним, великолепным усилием собрал весь свой здравый смысл и взглянул фактам прямо в лицо.

— Придется сдаться, — сказал он. — Мы ничего не можем сделать с шестьюдесятью тысячами тонн воды, которая хлынет на нас с крутого откоса. Придется сдаться. Наши четыре тысячи все равно что четыре человека. Ты победил, галилеянин. Перкинс, можете налить мне еще стакан вина.

Так сдалась великая армия Южного Кенсингтона и так основалась Ноттингхиллская империя.

Остается еще добавить, что после одержанной им победы Адам Вэйн приказал прибить к башне кэмпденхиллской водокачки огромную золотую доску с длиннейшей эпитафией, в которой указывалось, что башня эта представляет собой памятник героическому вождю Бейзу-отера Вилфриду Лэмберту. На верхушке ее была поставлена статуя того же Лэмберта, причем скульптор, изваявший ее, погрешил против истины, сделав герою нос несколько меньше, чем он был в действительности.

Книга пятая

Глава I. Ноттингхиллская империя

Вечером третьего октября, ровно через двадцать лет после великой победы, даровавшей Ноттинг-Хиллу власть над всем Лондоном, король Оберон, как встарь, вышел из Кенсингтонского дворца.

За исключением одной-двух прядей, серебрившихся в его волосах, он внешне изменился очень мало, ибо лицо его всегда было старообразным, а походка медлительной и как бы расслабленной.

Но если он и выглядел стариком, то отнюдь не по причине каких-либо физических или духовных немощей. Происходило это потому, что он с каким-то странным, настойчивым консерватизмом продолжал носить длинный сюртук и цилиндр довоенной эпохи. «Я пережил потоп, — говаривал он. — Я пирамида и соответственно с этим должен вести себя».

Он шел по улице, и кенсингтонцы в своих живописных синих туниках почтительно приветствовали его и провожали взглядами, полными любопытства; им казалось странным, что люди носили когда-то такое диковинное платье.

Король (или же, как его теперь называли близкие друзья, «дедушка Оберон») совершал свою ежедневную прогулку. Он остановился у Южных ноттингхиллских ворот — всего этих огромных сооружений из стали и бронзы было девять — и мечтательно посмотрел на украшавшие их барельефы с изображениями давно забытых битв, изваянные рукой самого Чиффи.

— Ах, — вздохнул он, качая головой и стараясь выглядеть старше, чем он был на самом деле. — Ах! Я помню те времена, когда здесь не было ворот.

Он прошел под Оксингтонскими воротами, украшенными огромным Красным Львом на желтом щите с девизом «Nothingyll». Стража в красных с золотом туниках отсалютовала ему алебардами.

Закат уже отгорел; на улицах мерцали фонари. Оберон остановился и долго смотрел на них, ибо его глаза — глаза художника и эстета — никогда не уставали любоваться этим гениальным произведением Чиффи. В память Великого боя фонарей каждый фонарь был увенчан фигурой, которая держала в одной руке меч, а в другой нечто вроде железного колпака или огнетушителя, словно готовясь опустить его на светильник при первой попытке армий Юга или Запада вторгнуться в пределы города. Фонари эти напоминали ноттингхиллским детям, играющим у их подножия, о грозных днях войны и чудесном спасении родины.

— В одном отношении старик Вэйн был прав, — промолвил король. — От прикосновения меча вещи становятся прекрасными. Весь мир стал благодаря ему романтичным. И подумать только, что когда-то меня считали шутом за то, что я твердил о романтике Ноттинг-Хилла! Охо-хо-хо (кажется, так это говорится), у меня такое чувство, словно все это происходило на какой-то другой планете.

Завернув за угол, он очутился на Пэмп-стрит, перед теми самыми четырьмя лавками, которые двадцать лет тому назад посещал Адам Вэйн. От нечего делать он зашел в бакалейную лавку м-ра Мида. Как и все на свете, м-р Мид заметно состарился; его длинная, пышная рыжая борода, дополнявшаяся ныне усами, сильно поседела и выцвела. Он был одет в длинную синюю хламиду, богато изукрашенную коричневыми и пурпурными восточными узорами и вышитую сложными рисунками, которые символизировали редкостные товары, прибывавшие к нему со всех концов земли. На шее его на золотой цепи висела бирюзовая звезда Голубого Руна, которую он носил в качестве гроссмейстера ордена бакалейщиков. Вся лавка отличалась той же мрачной пышностью красок, что и наружность ее владельца. Расстановка товаров была та же, что и встарь, но теперь в ней чувствовалась забота о гармонии красок и очертаний, которой так часто пренебрегали легкомысленные бакалейщики былых времен. Все товары были выставлены напоказ, но не так, как выставил бы их древний бакалейщик, а скорей, как утонченный коллекционер выставляет свои сокровища. Чай лежал в больших голубых и зеленых вазах, украшенных девятью великими речениями китайских мудрецов. В других вазах — более скромных и мечтательных, переливчато-оранжевого и лилового цвета — хранился индийский чай. В гладких серебряных ларцах лежали мясные консервы. На каждом из этих ларцев был выгравирован примитивный, но полный ритма барельеф — раковина, бычьи рога, яблоко, указывавший на его содержимое.