Читаем без скачивания Храм фараона - Зигфрид Обермайер

— У моего народа было совсем по-другому. Каждый парень после обрезания становился воином и служил вождю и племени. Мои братья еще совсем маленькими упражнялись в стрельбе из лука, метании камней и владении копьем. Каждый свободный мужчина гордился тем, что может быть хорошим и нужным племени воином. Однажды я слышала, как моя мать сказала: «Горе с этими мужчинами, они только и рвутся на войну. Слишком долгий мир для них — сущее наказание». — Она вздохнула. — Может быть, этим и объясняется, что мой отец решился на бессмысленное восстание против египтян. Сегодня я понимаю, что не было ни малейшей надежды на успех. Они должны были жестоко поплатиться за это, мужчины моего племени…

— То, что ты рассказываешь, Такка, свидетельствуют, как сильно отличаются большие народы от малых. Племя из нескольких тысяч человек, чтобы выжить, нуждается в готовности всех мужчин обороняться с оружием в руках против захватчиков. Безусловно, в этом есть смысл, если только захватчики не намного более сильный и многочисленный народ. У большого народа есть отдельные профессиональные слои, и в конце концов потомственные пекарь, башмачник, плотник или каменотес не могут понять, зачем им еще и уметь обращаться с оружием. Их профессия отнимает у них все время, требует всех сил, они живут ею и кормят этим свою семью, они учат ремеслу своих детей и учеников. Поэтому у нас сословие воинов стало независимым и профессиональным. Это занятие привлекает, конечно, прежде всего людей, не знающих иного, созидательного ремесла, искателей приключений, склонных к насилию. Кстати, вряд ли найдешь среди простых воинов прирожденных египтян. Напротив, ты встретишь шазу — кочевников из пустынь, ливийцев, наемников ширдану, выходцев из диких северных стран и, не в последнюю очередь, людей твоего племени. Без нубийских наемников Куш не удалось бы покорить так быстро.

— Мой отец воспринимал это всегда как страшный позор.

— Такова человеческая природа, — ответил Пиай, пожав плечами. — У твоего отца не было никакой причины стыдиться из-за этого.

Такке хотелось перейти к другой теме, но она не знала, как ей начать, чтобы не разозлить Пиайя.

Сегодня утром прибыли корабли с плодами, зеленью и специями, и Такка заказала себе большую корзину, чтобы в ее хозяйстве имелось все необходимое. Она уже собиралась домой, но вдруг нос к носу столкнулась с бывшим слугой Пиайя, которого мастер уволил.

— Эй, маленькая нубийка, как тебе нравится у нашего великолепного хозяина? — Он издевательски хохотнул. — Мастер уже взял тебя к себе в постель?

— Тебя это не касается, — отрезала Такка.

Но тот бесстыдно ухмыльнулся:

— Особо-то не воображай, большой мастер не привык к телу черных рабынь, совсем наоборот…

— Что значит «наоборот»? Ну, начал — так скажи, что так давит твою печень, или закрой рот.

Бывший слуга подошел ближе, и Такка почувствовала, что изо рта у него воняет гнилью, редькой и чесноком. Брызжа слюной, он прошептал ей в ухо:

— «Наоборот» — это значит, что его любимая была с самого верху.

Мужчина указал на восток, на золотого восходившего Ра:

— Она оттуда, понимаешь? Ах, да ты же происходишь из жалкого Куша, откуда тебе иметь об этом представление? Во всяком случае, твой господин должен был за это поплатиться. Потому что нельзя безнаказанно играть с Солнцем. Можно и сгореть…

Бывший слуга отвернулся и замолчал, и Такка почувствовала в этом молчании всю глубину его презрения к «глупой нубийке». Проглотив обиду, она молча смотрела на корзину, наполненную чечевицей, огурцами, луком, салатом, тремя дынями и несколькими гранатами. Писец пометил перечень снеди: «хозяйство архитектора Пиайя».

Теперь Такке не давало покоя, что имел в виду человек, говоря о Солнце и любимой «с самого верха». Она собралась с духом.

— Господин, я хотела бы спросить еще кое-что из того, что касается тебя, потому что я не понимаю, что имеют в виду люди. Каждый знает, что я работаю у тебя, и я слышу замечания, такие как «твой Пиай слишком близко подошел к солнцу и загорелся, но он за это поплатился…» Они говорят о любимой «с самого верха» и о чем-то подобном. Это вещи, на которые я ничего не могу возразить, потому что я ничего не понимаю. Я хотела бы защитить тебя, хотела бы иметь возможность обороняться…

Пиай потрепал Такку по щеке и почувствовал, как приятно касаться теплой мягкой девичьей кожи. «Надо бы делать это почаще», — подумал он, а затем сказал равнодушно:

— То, что ты слышишь, — смесь насмешки, злорадства и зависти. Я объясню тебе простыми словами, в чем дело. Намек на солнце, от которого я «загорелся», относится к дочери Благого Бога, да будет он жив, здрав и могуч, с которой меня связывала… связывает дружба… Я рассказывал тебе, что царь носит титул сына Солнца. Вот откуда этот намек. Фараон не одобрил нашу дружбу и по праву. Он наказал меня за это каторжными работами, но позднее помиловал. С тех пор я снова здесь и довожу свою работу до конца. Больше тебе ничего и не надо знать, Такка, и я прошу тебя никогда больше не спрашивать меня об этом. Не обращай внимания на сплетни, а если досужие болтуны будут тебе надоедать, спроси, как их зовут. После этого они тотчас закроют рот, поверь мне.

Юная Такка была под впечатлением: мастер Пиай мужественно взял на себя ответственность за эту связь «совсем наверху», пострадал за это, был разлучен с любимой, может быть, даже навсегда. Он почтил своим доверием маленькую нубийскую рабыню, посвятил ее в свои дела, и теперь она прикроет рот каждому, кто осмелится насмехаться над ее хозяином. Одновременно у нее возникла потребность утешить его, помочь ему пережить разлуку. Такка не изучала искусство соблазнения, потому что в ее племени не говорили об этом с необрезанными девушками. Она действовала так, как велело ей ее сердце и женская природа. С некоторых пор она чаще смотрелась теперь в тусклое бронзовое зеркало, при помощи которого Пиай каждый третий день сбривал щетину. Он имел право на цирюльника, но старался не затруднять людей, если мог справиться сам.

Такка смотрела на других женщин, как они красятся. Она достала немного ароматной воды, которой обрызгивала себя, перед тем как Пиай приходил домой, и теперь, поскольку настали жаркие месяцы времени Шему, носила легкое, очень короткое платье, тонкие складки которого едва прикрывали ее маленькую твердую грудь.

Однажды она спросила Пиайя, не будет ли он возражать, если она дома, конечно же, только дома, из-за жары будет носить лишь набедренную повязку. Если это ему помешает…

— Нет-нет, это мне не мешает. Молодые рабыни при дворе Благого Бога, да будет он жив, здрав и могуч, тоже ничего больше не носят, и никто не находит в этом ничего зазорного.