Читаем без скачивания Повелитель Вселенной - Памела Сарджент

Тэмуджин долго молчал. Хулан подумала что он велит монаху уйти, даже, может быть, выгонит его из стана.

— Отпразднуем это, — сказал Тэмуджин. — Для вас Поставят два шатра. Я должен еще послушать тебя, когда ты отдохнешь.

«Гордость», — подумала Хулан. Пригласив мудреца издалека, Тэмуджин не может признать, что его путешествие было напрасным.

После пира Тэмуджин распрощался с гостями, но Хулан и Елу Цуцая задержал.

— Вы разочарованы, мой хан, — сказал киданец.

— Вы еще сомневаетесь.

— Я тоже надеялся, но никогда не сомневался в мудрости Учителя. Меня радует, что вы все еще хотите учиться у него. То, что он говорит, может помочь вам быть мудрым правителем. Все ваши войны подходят к победному концу — наступает время строить.

— Империей, завоеванной верхом, — сказал Тэмуджин, — нельзя править верхом. Вы мне часто говорили это. — Он вздохнул. — Интересно, долго ли мне жить и править.

— Вы еще бодры, — сказал Цуцай, — и чувствуете себя лучше, чем многие люди, которым за пятьдесят. Жить вам еще долго.

— Можете идти, мой друг, — сказал хан.

Киданец ушел. Хулан ждала, когда муж отпустит ее.

— В последний раз я молился на Бурхан Халдун, — сказал он наконец, — и гора молчала. Это молчание ужаснуло меня. Я не мог узнать волю Неба. Я давно не слышал духов, а на этой земле сны мои порой…

Он согнулся в своем позолоченном кресле.

— У меня было такое чувство, будто меня поглотила земля, будто меня заперли в ловушке, и душе моей невозможно было летать. Я увидел небытие. Мне пришло в голову, что душа человека может умереть с его телом, что после этой жизни ничего нет. Монах был моей единственной надеждой избежать такой участи.

— Я не все поняла из того, что он говорил нам, — сказала она, — но он еще говорил о духе, который живет во всех людях.

Рот его покривился.

— И еще он сказал, что мир не был создан для нас, словно мы делаем то же самое, что и табун лошадей, ищущий новое пастбище, или стая птиц, летящая на юг. Он говорил о духе внутри нас, но в последнее время я его не ощущаю.

Он встал, качнулся и тяжело опустился в кресло. Его морщинистое лицо выглядело измученным.

— Когда-то со мной говорил Тэнгри. Во сне я слышал, что мне ясно нашептывали духи. Призраки моих предков представлялись мне такими, будто они и в самом деле живут на земле. Однажды я слышал, как они говорили со мной устами шамана Тэб-Тэнгри, и даже когда я разрешил Тэмугэ решить его судьбу, я все еще надеялся, что Тэб-Тэнгри сможет воспользоваться своей магией, даже если это грозило бы мне смертью, потому что тогда бы я убедился, что его утверждения оправдываются. — Он отпил из кубка и уронил его. — Когда я увидел его сломанное тело, я понял, что мертвые молчали всегда, что он не обладал способностью общаться с ними, что, видимо, никакие призраки с нами не говорят. С тех пор я не знал покоя. Я молился и не получал ответа. Я искал утешения в радостях жизни, и они ускользали от меня. Я думаю о могиле и трепещу.

От его отчаяния она осмелела.

— У тебя такие видения, — сказала она, — и все же ты посылаешь людей без счета на смерть. Я надеялась лишь на то, что души мертвых в конце концов обретут немного счастья, а теперь ты говоришь, что не веришь в это и думаешь, что их нет совсем.

— Нас мало, — возразил он, — а нашим врагам нет числа. Мы можем победить их только тем, что заставим их бояться оказывать сопротивление. Ко я должен признаться, что я меньше радуюсь их смертям, чем мог бы. Я мог бы стать счастливым, поверив в их полное исчезновение, в пустоту, ожидающую их.

— Ты думал, они исчезнут, — сказала она, — а сам ты, возможно, будешь жить вечно. Не думала я, что человек может вместить подобное зло. Если бы я поверила, что именно это ожидает нас, я хотела бы, чтобы все люди радовались, пока живут.

— В таком случае ты дура, Хулан. Если все кончается с жизнью, то не все ли равно, что мы делаем здесь.

— Не все равно, — прошептала она. — Теперь ты не получишь своего эликсира. Тебе придется бояться смерти, на которую ты обрек так много других людей. Для тебя это, наверно, подходящее наказание.

— Как ты меня ненавидишь, — сказал он.

— Я тебя не ненавижу. Мне жаль тебя. Ты будешь бояться смерти остаток своей жизни, и все будет напоминать тебе, как много смертей ты принес в этот мир.

— Пошла прочь с моих глаз, — сказал он. Она думала, что он ударит ее, но его словно привязали к креслу. — Чтобы я тебя никогда не видел, пока ты будешь думать и говорить то, что сказала сейчас. Не хочу видеть твоего лица.

— Я не боюсь смерти, Тэмуджин.

— Тогда бойся того, что я сделаю с твоей жизнью, если ты когда-нибудь надерзишь мне. Бойся страданий, которые я причиню тем, кого ты любишь, еще до твоей смерти.

Хан всегда сдерживал свои обещания. Она встала и тихо вышла из большого шатра.

Хан перевел свой лагерь к подножью Снежных Гор, чтобы избежать летней жары. Стоило Хулан увидеть его в отдалении, как она отворачивалась и закрывала лицо, зная, что случится, если он увидит ее. Она не выходила из своего шатра, когда он посещал Кулгана. Ее сын, по крайней мере, не потерял его благосклонности.

Чан-чинь и его ученики приходили туда вместе с ханом, который пользовался каждым благоприятным случаем, чтобы послушать поучения монаха. Хулан часто думала об этом ласковом старце и об утешении, которое могли бы принести его слова, но не осмеливалась приблизиться к его шатрам или пригласить его к себе. Муж услышит об этом и запретит мудрецу разговаривать с ней. Тэмуджин будет познавать Путь, а ей больше никогда не слышать о нем. И это тоже было частью ее наказания.

Перед тем, как хан снова встретился с Чан-чинем, пришла весть о восстании на юге. Дао был забыт, в лагере забегали люди, готовящиеся к походу. Хан собирался выступить с армией для подавления мятежа.

Она не пошла с другими женщинами провожать войско: сын не попрощался с ней. Чан-чинь, по слухам, попросил, чтобы его оставили. Хан разрешил монаху вернуться в Самарканд. Через два дня после выступления армии старый мудрец покинул лагерь. У нее не было случая поговорить с ним в отсутствие хана.

У Хулан по-прежнему была охрана, ее служанки и рабыни, стада и повозки с добычей. Тэмуджин не стал бы подвергать ее опале публично, поскольку это лишь показало бы, что, делая ее любимой женой, он ошибался. Она всегда будет его хатун, получающей свою долю от грабежа и считающейся другими его любимой женой, которая вдохновляет его на кровавые подвиги. И это тоже было частью ее наказания.

112

Осенью, когда хан победил своих последних врагов на юге, люди его свернули лагерь. Они обогнули разрушенный Балх, пересекли Аму-Дарью по понтонному мосту и разбили лагерь южнее Самарканда. Оккупационные войска наряду с киданьцами и мусульманами, которые должны были управлять завоеванными землями, оставались, но большинство монголов возвращалось на родину.

Из Самарканда прибыли делегации и повозки с провиантом. К шатру Хулан доставили кувшины с красным вином, свежесорванный миндаль, дыни, переложенные доставленным с ближайших гор льдом, шелка и драгоценности. К северу от лагеря поставили балдахин, под которым хан наконец решил возобновить отложенный разговор с даоским мудрецом.

Сухая и ясная погода еще держалась, когда монахи прибыли в сопровождении А-ли-сюня, киданьца, губернатора Самарканда, которому предстояло переводить. Хан удалил из-под балдахина почти всех, когда Чан-чинь был готов начать свою проповедь. На этот раз привилегию слушать учение монаха получили только трое из людей Тэмуджина — А-ли-сюнь, Лю Ван и Чинкай.

Старцу не удалось дать хану вечную жизнь, и вер же Тэмуджин захотел понять его Учение. Люди толковали об изменениях, которые произошли с Чингисханом. Когда он не сидел с монахом, то выслушивал своих советников и принимал послов; единственным отдыхом его были редкие выезды на охоту с ловчими птицами. Он воздерживался от посещения шатров своих женщин, и Хулан вспомнила, что Чан-чинь советовал ему спать одному.

Хан, говорили некоторые, стал более задумчивым. Хулан догадывалась, что его одолевало отчаяние, и он надеялся в конце концов обмануть смерть.

— Ты беременна, — сказала Хулан, разбиравшаяся в таких вещах.

Зулейка, зашивавшая что-то, оторвалась от работы.

— Я уже догадалась, госпожа.

Кулган брал девушку в свой шатер месяца два тому назад. Она шла покорно, не протестуя, и поэтому Хулан не возражала. Зулейка была всего лишь рабыней, и у Хулан теперь не было власти воспротивиться сыну. Девушка была с ним три ночи, она быстро ему надоела, как и прочие его партнерши.

— Я рада, — сказала Хулан. Другие рабыни смотрели на Зулейку прищуренными глазами, соображая, какая выгода будет девушке от этого. — Ты подаришь моему сыну первого ребенка. — Хулан вспомнила о том времени, когда впервые почувствовала Кулгана под сердцем. Ребенок утешит ее — вот во что верила Хулан. У нее будет кто-то, кого она будет любить всецело, и кто отплатит ей за это любовью к ней. — Самое большое счастье для женщины — это иметь ребенка, — пробормотала она, но ее слова ничего не значили даже для нее.