Читаем без скачивания КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Владимир Орлов

А Дашу, действительно, видят в компании с Прокопьевым. Она, правда, уверяет, что приезжает из Долбни ради того, чтобы побродить по московским улицам или встретиться с бывшими товарками и со своей херсонской подружкой Настей, продавщицей бананов и цветной капусты, но Людмиле-то Васильевне понятно, что к чему. Тянет ее к Прокопьеву, тянет. И дурного в этом нет. Может, что и выйдет у них путное.

Сам же Прокопьев на неуверенного в себе мямлю-простака теперь не был похож. И дело даже не в их с Дашей отношениях, а скорее - в его профессиональных удачах. Позже я имел разговор с Сергеем Максимовичем в Щели, и он рассказывал мне о них. Но при этом я чувствовал, что нечто его всерьез смущает или тяготит. Я спрашивал, могу ли я в чем-либо ему помочь. «Нет… Вряд ли… - сказал Прокопьев. - Просто случилась одна странность…». Странность заключалась вот в чем. К нему явилась Нина Дементьевна Уместнова. То ли во сне (Прокопьев в размышлении о заказанном ему приспособлении для зимних чисток крыш мог и задремать в теплоте кресла). То ли наяву. Она сидела напротив него, сняв каскетку и дав свободу прекрасным своим волосам. Говорила она, а Прокопьев слушал. Была она объемной реальной женщиной, но порой как бы колыхалась и превращалась в плоскостное изображение самой себя. «Я хочу выплакаться, - заявила Нина. - Вы считаете меня игрушкой в затеях неких злых сил. Скорее всего так оно и есть. Я не знаю, что и где меня породило. Но здесь, в Камергерском, началось преображение меня. Или вернее - приобретение мной сущностей земной женщины, в том числе и телесных. Управлявшим мною силам в Москве - раздолье, по всем делам здешним. Но я в вас стала влюбляться, и влюбилась. А вы не поняли меня. Да и любите вы другую женщину. А я не могла исчезнуть, не явившись к вам и не открыв себя. Теперь смогу». И исчезла. «Да-а-а…» - протянул я. Мы долго молчали, пили пиво. «И теперь я живу с чувством вины…» - сказал Прокопьев. «Порядочному человеку чувство вины жить не помешает…» - глубокомысленно произнес я банальность. Естественно, расспрашивать Прокопьева о трудах Государственной комиссии выяснения отсутствия в тот день я не стал.

Встретил я на Большой Никитской у бывшего Дома медработников Соломатина. Шел он понурый, одет был неряшливо, никого вокруг, похоже, не видел, не заметил, слава Богу, меня или сделал вид, что не заметил, размышлял, возможно, о чем-то печальном. Позже я узнал, что он сочинял в ту пору памфлет о горестях нынешней московской жизни вперемежку с записками о приключениях жизни собственной. Москву он любил, но сокрушался по поводу того, что родной его город испортил вовсе не квартирный вопрос (это - в прошлом), а денежная лихорадка, денежные градопады, в коих Москва преуспела. И теперь довольно добропорядочные некогда московские нравы с широко-гостеприимными натурами ее жителей с благорасположением их ко всякому человеку, неважно откуда прибывшему, испорчены наездом в Москву плутов, политиканов, мошенников и бандитов любых мастей, а также глупых, но настырных и тщеславных баб, желающих даже и с обувью сорок четвертого размера добыть себе принца. Сочинение Андрюши за подписью «П. Брюсов» было обнародовано в Интернете под названием «Записки слесаря-водопроводчика». Кто такой П. Брюсов, я догадался. Соломатин не пожалел и оседлых уже москвичей, каким посчастливилось пробиться в чиновники. Именно из-за бесчестий этих мздоимцев и калечится Москва, в особенности в центре, в Земляном и Белом городе, по их проданным разрешениям рушатся в Москве памятники старины, возникают нелепые башенки, дома-безвкусицы и жируют бессовестные строители и так называемые архитекторы.

Ничего нового в «Записках слесаря-водопроводчика» я не углядел, но почувствовал, как одиноко и грустно проживает нынче Андрюша Соломатин. Сообщалось в Интернете, что П. Брюсов работает сейчас над книгой «Исповедь сына века». Ну что же, обсуждали мы некогда с Андрюшей сочинения Альфреда Мюссе, обсуждали… Не сошлись во мнениях. Ну и ладно…

Кстати, с иными суждениями П. Брюсова я был согласен. Во многих шумных своих протоках Москва стала мертветь. Давно не тянуло меня, скажем, в Столешников переулок, некогда бурнокипящий. Любимая мною Сретенка и ее верхние переулки стали холодными к людям. Если бы не Щель, то и Камергерский переулок был бы для меня зоной отчуждения. Зоной недвижимости анонимов или подставленных ими исполнителей, у кого угадывалось отсутствие совести. И - это уж без сомнений - отсутствие вкуса. Если бы странствующая бочка соответствовала установлениям нервного искусствоведа П. Нечухаева, она первым делом пикировала бы на кабинеты нынешних столичных градоустроителей. Впрочем, существовала ли вообще бочка из огорода слесаря Каморзина, и если да, то куда она девалась? И видел ли ее кто из моих знакомых? Сам Александр Михайлович Мельников прибыл в огород Каморзина, когда бочка, по словам пивших и закусывавших в саду-огороде, была унесена на небо божьими коровками. Какие такие были эти божьи коровки? Ну ладно, отставим в сторону и бочку, и божьих коровок. Нет их и нет. Были они или нет, неважно, А в Камергерском переулке, на месте отсутствия дома номера три, под тем самым пловцом, какой теперь уже с маханием рук стиля саженки, являлся водиле-бомбиле Василию Фонареву и гуманоидным шинам с ниппелями, стали долбить асфальт отбойные молотки. То есть начали осуществлять проект архитектора Хачапурова. Подземный проспект с увеселительными и торговыми заведениями аж до Пушкинской площади. Противно орали турки, но, похоже, это было лучшим из того, что они умели делать. Если помните, архитектора Хачапурова расстроили нищие студенты, вынужденные в снег и дождь пить на спинках скамеек Тверского баночное пиво. Теперь, как заявил в очередной раз Хачапуров, для них будут созданы прекрасные теплые помещения прямо под медными ногами посвятившего лиру народу своему. И Дума, которая вкалывает, как папа Карло, так же считает.

Но коли заработали в Камергерском отбойные молотки, возможности возвращения из отсутствия дома номер три деловыми людьми были посчитаны призрачными. Или даже менее выгодными, чем проект Хачапурова. Видимо, все же и усердия Севы Альбетова, а также и Государственной комиссии выяснения отсутствия были отменены, что вызвало у многих москвичей чувство сострадания и печали. Хотя Сева Альбетов по-прежнему принародно процветал, ясно и исторически чутко нюхал по многим политическим вопросам, да и о расформировании Государственной комиссии нигде не было сообщено.

В те дни у меня состоялся в Щели разговор с Арсением Линикком. Бормашинные звуки отбойных молотков и перебранки турок в Щель не проникали, народу было мало, а грустные глаза Линикка располагали к доверительному общению. Я опять бестактно поинтересовался, кто он нынче. Инженер по технике безопасности, надсмотрщик над кабельным хозяйством или же Гном Телеграфа. «Гном Телеграфа…» - выдохнул Линикк, да так, будто бы пребывание в должности Гнома Телеграфа его тяготило. «Нет, нет, - тут же заявил Линикк, - ничто меня не тяготит. Только паучки допекают, слишком наглые они и беспардонные. И часто заигрываются…» Паучки, следовало понимать, имели отношение к Великой Паутине; то бишь к Интернету, и Арсения Линикка, как существо старомодное, они раздражали. Основное техническое и силовое устройство Центрального телеграфа фирмы «Телефункен», вывезенное в сороковых годах прошлого столетия из поверженной Германии, было серьезных размеров (Линикк сокрушался однажды по поводу своих фактурных потерь, раньше он был девяносто метров в длину, двадцать - в ширину и восемь - в высоту, и усы имел соответственные). Но дело было не только в усушении размеров. Прежде на Телеграфе, возле оконцев приема телеграмм и в кабинках междугородней связи, было такое движение энергетических эмоций миллионов людей, их судеб, трагедийных и радостных, какие могли бы обеспечить работу сотен реакторов. Эти энергетические эмоции, сгустки их и породили сущность Арсения Линикка. Или его фантом - с линиями людских коммуникаций. Фантом, и сердитый отчасти, но все же скорее сострадательный и добрый. Граждане того стоили. Даже те, что в особенных помещениях, довольно вместительных, наблюдали за текстами телеграмм и смыслами телефонных разговоров, мало ли какие крамолы и пакости из них можно было выудить. Нехорошо, конечно, но такие были времена… А теперь что? Теперь Интернет и сотовые телефоны. Паучье. В них - игры и функциональные обмены информацией, чаще всего скучно-корпоративной. Страстей, страданий и подлинных радостей в них нет. И он, как Гном Телеграфа, усох, сравнялся параметрами с паучками, и по исторической необходимости устаревает, хотя всяческие энергетические приобретения все еще при нем. «И из-за этого вы грустите?» - спросил я. «Ну, и из-за этого», - сказал Линикк. «Напрасно. Еще потребуетесь. Вот и в случае с Дашей вы оказались не бесполезным». «Нынче-то я озабочен по другой причине, - сказал Линикк. - Здесь в Щели прохладно. А на улице - жара». «Ну и что?» - спросил я. «Как что! - чуть ли не возмутился Линикк. - В такую жару начнутся аварии из-за перегрева кабелей и фарфоровых муфт. Уже звонили с конюшен на комплексе в Битце». То есть получалось, что Линикк помимо всего прочего был обязан курировать всю кабельную сеть Москвы. «Вроде того, - кивнул Линикк. - Но не берите это в голову. И насчет бочки керосиновой не беспокойтесь. Она никуда не пропала. А вот у вашего знакомца Соломатина Андрея его фантазии вряд ли осуществятся. Да-а-а…»