Читаем без скачивания Закат и падение Римской империи - Эдвард Гиббон

приобретут в глазах язычников более права на их уважение. Но — как это часто случается с тонкими политическими расчетами — результат не оправдал их желаний и надежд. Возникло убеждение, что они лишь стараются скрыть то, в чем они не могли бы сознаться, не краснея. Их ложно истолкованная осторожность дала злобе повод выдумывать отвратительные сказки, которые принимались подозрительностью и легковерием за истину и которые изображали христиан самыми порочными членами человеческого рода, совершающими в своих мрачных пристанищах всякие гнусности, какие только может придумать развратное воображение, и испрашивающими милостей у своего неизвестного Бога путем принесения в жертву всех нравственных добродетелей. Многие даже утверждали, будто они в состоянии описать религиозные обряды этого отвратительного общества. Новорожденного ребенка, совершенно покрытого мукой, говорили они, подставляли в качестве мистического символа посвящения под нож новообращенного, который по невежеству наносил несколько тайных и смертельных ран невинной жертве своего заблуждения; лишь только было совершено это преступление, сектанты пили кровь, с жадностью отрывали трепещущие члены и, будучи связаны между собою сознанием общей виновности, взаимно обязывались вечно хранить все случившееся в тайне. С одинаковой уверенностью рассказывали, что за этим бесчеловечным жертвоприношением следовало такое же отвратительное развлечение, в котором страсти служили поводом к удовлетворению скотской похоти, что в назначенный момент огни внезапно потухали, чувство стыда изгонялось, законы природы позабывались и мрак ночи осквернялся кровосмесительной связью сестер с братьями, сыновей с матерями.

Их неблагоразумная манера защищать себя. Чтобы опровергнуть распускаемые молвой слухи, христиане с неустрашимой самонадеянностью невинности обращались к чувству справедливости должностных лиц. Они накликáли на себя наказание и требовали улик. В то же время они весьма основательно и уместно настаивали на том, что обвинения столь же неправдоподобны, сколько бездоказательны. Ничто, казалось бы, не могло ослабить силу или уничтожить убедительность такого неопровержимого оправдания, если бы сами апологисты не были до такой степени неблагоразумны, что изменяли общему делу религии для удовлетворения своей благочестивой ненависти к внутренним врагам церкви. Они то слегка намекали, то смело утверждали, что те кровавые жертвоприношения и кровосмесительные празднества, которые неосновательно приписывались православным верующим, действительно совершались у маркионитов, карпократиан и некоторых других гностических сект; а все эти еретики, хотя и совратились в ересь, все-таки находились под влиянием христианских идей и руководствовались христианскими принципами. Отклонившиеся от церковного единения отщепенцы возводили такого же рода обвинения на церковь, и потому со всех сторон слышались признания, что самая позорная распущенность нравов господствовала среди большого числа тех, кто выдавал себя за христиан. Языческий сановник, не имевший ни достаточно свободного времени, ни достаточно прозорливости, для того чтобы уловить почти незаметную для глаз черту, отделявшую православную веру от еретического искажения, легко мог вообразить, что взаимная неприязнь христиан заставляла их сознаваться в их общем преступлении.

Чем руководствовались императоры в своем образе действий по отношению к христианам. Монархам и сановникам Древнего Рима были чужды те принципы, которыми вдохновлялось и оправдывалось непреклонное упорство христиан в деле истины, а в своей собственной душе они не могли отыскать никакого мотива, который заставил бы их отказаться от легального и, так сказать, естественного подчинения священным установлениям их родины. Та же самая причина, которая ослабляет тяжесть их виновности, неизбежно ослабляла и жестокость их гонений. Так как они действовали под влиянием не бешеного усердия ханжей, а умеренной политики, приличной законодателям, то понятно, что их презрение нередко ослабляло, а их человеколюбие очень часто приостанавливало исполнение тех законов, которые они издавали против смиренных и незнатных последователей Христа. Принимая в соображение характер и мотивы римских правителей, мы естественно приходим к следующим выводам: 1. Что прошло довольно много времени, прежде нежели они пришли к убеждению, что новые сектанты заслуживают внимания правительства. 2. Что они действовали осторожно и неохотно, когда дело шло о наказании кого-либо из римских подданных, обвинявшегося в столь странном преступлении. 3. Что они были сдержанны в применении наказаний. 4. Что угнетаемая церковь наслаждалась несколькими промежутками мира и спокойствия.

I. Они пренебрегали христианами, считая их за иудейскую секту. Так как установленные Моисеем религиозные обряды выходили из употребления медленно и постепенно, то, пока они еще существовали, в них самые ранние приверженцы Евангелия находили для себя безопасное и невинное прикрытие. А так как эти приверженцы принадлежали большею частью к потомству Авраама, то они носили отличительный знак обрезания, возносили свои молитвы в Иерусалимском храме до его окончательного разрушения и считали законы Моисея и писания пророков за подлинное вдохновение Божества. Новообращенные язычники, приобщившиеся путем духовного усыновления к надеждам Израиля, также смешивались с иудеями, на которых походили и одеждой, и внешним видом, а так как политеисты обращали внимание не столько на статьи веры, сколько на внешнюю сторону культа, то новая секта, тщательно скрывавшая или лишь слегка заявлявшая свои надежды на будущее величие и свое честолюбие, могла пользоваться общей веротерпимостью, которая была дарована древнему и знаменитому народу, входившему в число подданных Римской империи. Одушевленные более пылким религиозным рвением и более заботливые насчет чистоты своей веры иудеи, может быть, скоро приметили, что их назаретские единоверцы постепенно отклоняются от учения синагоги, и, может быть, были бы готовы потопить опасную ересь в крови ее приверженцев. Но воля Небес уже обезоружила их злобу, и, хотя они еще не были лишены возможности заявлять по временам протест путем восстаний, они были лишены заведования уголовной юстицией, а вдохнуть в душу хладнокровных римских судей такое же чувство ненависти, какое питали в них самих религиозное рвение и суеверие, было бы делом вовсе не легким.

Губернаторы провинций заявили о своей готовности выслушивать обвинения в таких преступлениях, которые могли угрожать общественной безопасности, но лишь только они узнавали, что дело идет не о фактах, а о словах, что им предлагают разрешить спор касательно смысла иудейских законов и пророчеств, они находили унизительным для римского величия серьезное обсуждение ничтожных разногласий, возникавших в среде варварского и суеверного народа. Невинность первых христиан охранялась невежеством и презрением, и трибунал языческого судьи нередко служил для них самым безопасным убежищем от ярости синагоги. Если бы мы приняли на веру предания не в меру легковерной древности, мы были бы в состоянии описать далекие странствия, удивительные подвиги и различные виды смерти двенадцати апостолов; но более тщательное исследование заставит нас усомниться, действительно ли хоть один из тех людей, которые были очевидцами чудес Христа, мог вне пределов Палестины запечатлять своею кровью истину своего свидетельства[245]. Если мы примем в соображение обыкновенную продолжительность человеческой жизни, мы, естественно, должны будем предположить, что их