Читаем без скачивания Скиппи умирает - Пол Мюррей

Отсюда и мое маленькое предприятие, поясняет Друид. Богиня избрала меня, чтобы я защищал этот холм от осквернителей.

Так сколько ему лет, вообще? — спрашивает Марк, потому что Друид не сводит с него глаз. Ну, этому дольмену?

Друид задумчиво молчит, как будто силится припомнить, когда же именно он его построил. Пожалуй… три тысячи лет…

Дино, сидящий рядом с Карлом, принимается хихикать. Он пытается замолчать, но ничего не выходит — он хихикает только сильнее. Он смеется и смеется, заливается визгливым клекотом, а потом валится на бок. Потом он с трудом выговаривает: извините… я просто вспомнил про этого болвана… который размечтался — потрахаться с чертовым скелетом… Тут на него опять нападает приступ хохота.

Друид без улыбки смотрит на Дино. Да это просто игра, в которую мы играли, пока сюда ехали, объясняет Марк. Ну, кто бы какую женщину себе выбрал, если бы все можно было. И Сти выбрал Елену Троянскую.

Елена, блин, Троянская… — задыхаясь, выговаривает Дино. Кретин долбанутый!

У Сти вид еще более злобный, он как будто силой удерживается от того, чтобы что-то сказать.

Друид смотрит на них с прежним выражением. Елена Троянская, повторяет он.

Барри снова передает Карлу трубку. Его глаза — как черные небеса в каком-то неведомом месте. Но над его головой — звезды, будто миллионы глаз. Карл притворяется, будто не чувствует, как они наблюдают за ним, вместо этого он смотрит на огонь. Вопрос. Но в огне есть руки, они пытаются сюда дотянуться!!!! Ответ. Тогда в огонь тоже не смотри!!!! Он затягивается, пытаясь построить стену из тумана, которая спрячет его от мертвецов! Но на этот раз дым, вместо того чтобы спрятать его, только глубже затягивает его туда!

Елена, она же Гелла, говорит Друид, была не кто иная, как Персефона, Богиня смерти и воскрешения. Это ей принадлежала вся эта земля, это ее Врата находятся на вершине этого холма.

Сти вздыхает и смотрит на часы.

В Эрин, древней Ирландии, она была Бригит — возвышенной, огненной стрелой. В Уэльсе она была Девятикратной Музой, Керидвен. Она же — Аштарот, Астарта, Венера, Геката, у нее еще тысяча имен и обличий. Она — Богиня, чья сущность пронизывает все на свете, высший предмет вожделения, противиться которому не может ни один мужчина, и ни один не может обладать ею и не погибнуть. Она владычествовала над всеми нами, пока у нее не похитили трон.

Тут до Карла внезапно доходит, зачем Мертвый Мальчик привел его сюда. Он собирается увести его к себе — через эту Дверь! Ему хочется вскрикнуть, вскочить и убежать. Но он как будто заколдован, на него как будто давит тяжесть весом миллион тонн. Это холм — он уже утягивает его внутрь, это руки, которые тянутся к нему из костра и тянут вниз. Скоро он услышит, как раскроется Дверь, и тогда оттуда выйдут тени!

Его похитила церковь, продолжает Друид, все эти жалкие священники и монахи, которые засели в кельях, чтобы переписывать Библию, а сами любили только золото и власть! Воры и педофилы, которые начали вершить извращения! Но она еще отомстит за себя! Она спалит их всех своим священным огнем!

Сти вскакивает. Я тут жопу уже отморозил, слушая всю эту чушь! — кричит он. Увидимся в машине! Он уже поворачивается, чтобы идти вниз по склону холма, — но тут поднимается и коротышка, он запускает руку под куртку…

А потом Барри сползает на землю ничком. Вскоре — тихонько, но быстро — кончики его волос загораются от костра, и на них вспыхивают язычки пламени, как на свечках на праздничном торте. Он громко храпит. Все заливаются смехом, даже Сти, даже косоглазый коротышка.

— Кажется, кто-то накушался, — говорит Друид.

— Да уж! Но я бы не стал его винить, — говорит Дино. — Эта трава просто убойная, блин!

— А это не трава, дружок. — Тут Друид издает громкий грудной смех. — Это героин.

Он снова смеется, и все остальные тоже, они смеются и смеются — все смеются!

Только Карлу грустно — очень грустно.

А потом начинается крик.

— Мне просто интересно, все ли будет в порядке… — говорит Джикерс за кулисами.

— Не думаю, что кто-то пострадает, — отвечает Рупрехт. — Хотя, конечно, некоторые структурные повреждения не исключены.

— О боже, — тихонько хнычет Джикерс.

Но слишком поздно: Титч уже объявляет их номер, и вот они все выходят на сцену. Лампы горят так ярко — и так жарко! Но даже сквозь этот теплый свет он как будто чувствует ледяной взгляд родителей, жадный блеск в их глазах — они ведь ждут, что он отлично проявит себя на новом поприще, и хотя он не видит их и невзирая на то, что ему сейчас предстоит делать, он изображает на лице жидковатую улыбку и адресует ее огромной безликой темноте зала.

Два дня назад, когда Джикерс в одиночестве поедал свой ланч в школьном дворе, как он делает ежедневно, к нему подсел Рупрехт и сообщил, что собирается снова собрать квартет. Джикерса удивила эта новость — после всего, что недавно произошло. Но потом Рупрехт объяснил ему почему. С помощью квартета он хотел передать сообщение для Скиппи. Я понимаю, это звучит странно, сказал он, но дело в том, что за этим стоит некий звуковой научный принцип… И тут он стал сыпать разными именами ученых, живших в девятнадцатом веке, которые, кажется, пытались заниматься чем-то подобным. Но вот в чем они ошибались, продолжал Рупрехт, они представляли себе, что мы, наш четырехмерный мир с пространством и временем находится здесь, а другие измерения — где-то там, а это означало, что им требовалась какая-то магическая субстанция, чтобы как-то навести мосты над пропастью между этими двумя мирами. Но на самом деле никакой такой субстанции и не нужно — или, вернее сказать, согласно М-теории, самая обыкновенная материя одновременно и является этой магической субстанцией! Тут он умолк, сверля Джикерса глазами, сверкавшими, будто фейерверк “огненные колеса”.

Струны, сказал он. Если они волнообразно движутся в одну сторону, то создают материю, а если в другую — то создают свет, или атомную энергию, или силу тяготения. Но в любом случае эти волнообразные движения происходят в одиннадцати измерениях. Каждая струна — это как бы кордебалет, разделенный пополам сценическим занавесом, так что одна часть находится в нашем мире, а другая прячется в высших измерениях. Та же самая струна, из которой получается один кварк одного атома, например рукоятки твоей теннисной ракетки, в то же самое время вращается где-то в совершенно иной Вселенной. Ну а раз каждая струна наполовину находится по ту сторону завесы, то неужели невозможно каким-то образом переслать сообщение по этой струне — с нашей стороны на ту, которая прячется с другой стороны?

Ну как будто две жестяные банки, которые связали вместе? — спросил Джикерс.

Именно! — ответил Рупрехт. Вот видишь, тут нет ничего особенно сложного. Встает лишь вопрос: как этого добиться. Но вот тут-то выходит на сцену наш квартет.

В книге Лоджа, объяснил он, солдаты из Страны лета (так они сами называли тот свет) сообщали, что могут слышать некоторые музыкальные номера, исполнявшиеся в Альберт-холле. То, что они слышали, — это была музыка, которую передавали по радио. Очевидно, некое сочетание акустических и архитектурных особенностей и радиочастот обладает “амфибионтными” свойствами, позволяющими им достигать других измерений. Насколько я понимаю, тут должен быть задействован какой-то симпатический резонанс. Значит, самое сложное здесь — найти эти самые амфибионтные частоты. Когда-то прибегали к помощи медиумов — таких людей, которые находили их чутьем, интуитивно. Ну а мы можем обойтись без посредничества таких медиумов, просто немного перенастроив Волновой Осциллятор Ван Дорена, и передадим наше звуковое послание на все возможные частоты — одна из которых, без всякого сомнения, должна быть слышна и умершим…

Слушая, как он излагает свой план, Джикерс понял, что Рупрехт окончательно сбился с пути. Его эксперименты всегда казались Джикерсу довольно нелепыми; но все же раньше он и сам порой вынужден был признать, что они не лишены каких-то будоражащих, хоть и мимолетных точек соприкосновения с действительностью. Но вот это — это чистое наваждение, и ничего больше.

Так зачем же — зачем, зачем, зачем! — он согласился? Нет, нельзя сказать, что ему не жалко было Рупрехта в течение последних нескольких недель, и, разумеется, он тоже тяжело переживал то, что случилось со Скиппи. Но он невольно думает о том, какими огромными неприятностями все это обернется, да еще прямо на глазах у родителей! Деннису и Джефу хорошо — им не надо бояться за свою академическую успеваемость. Но сам Джикерс — он ведь ставит под угрозу собственное будущее! Зачем? Почему?

Но, задавая себе этот вопрос, он и сам знает ответ. Он поступает так именно потому, что это бессмысленно, глупо и совсем ему не подобает. Он поступает так потому, что как раз так он никогда ни за что бы не поступил, потому что вести себя так, как он вел себя всегда — следовать правилам, проявлять усердие, быть хорошим, будто мальчик, заказанный по каталогу, — все это в последнее время стало зиять пустотой. Возможно, это как-то связано с тем, что отец уволил мистера Фаллона, хотя Джикерс упрашивал его не делать этого; а может быть, его стали преследовать леденящие подозрения, что отец любит вовсе не его, Джикерса, а просто Лучшего Ученика, и что если бы его самого вдруг похитили и подменили Лучшим Учеником, то отец вовсе бы о нем не грустил.