Читаем без скачивания Драгоценность, которая была нашей - Колин Декстер

Ашенден ещё раз призвал слушателей обратиться к первоначальному расписанию и подтвердил, что за исключением презентации, намечавшейся на 18.30, программа будет выполняться так, как и указано в листочке. Вероятно, было бы разумным, впрочем, начать экскурсии по группам в 14.45. Это Удобнее. Доктор Кемп к этому часу будет ждать свою группу непосредственно у входа в Эшмолеан, мистер Даунс — свою у памятника Мученикам, а миссис Уильямс — в вестибюле гостиницы. Это понятно? И огромная просьба постараться не отстать от группы, в которую записались с самого начала. Сейчас получилось очень хорошо, все распределились более или менее равномерно. Нет, у него и в мыслях нет помешать кому-нибудь перейти в другую группу, ну что вы…

Группа опять, по-видимому, полностью соглашалась с предложенными изменениями, и Ашенден перешёл к последнему вопросу. Просьба ко всем проставить новое время для ужина: он состоится пораньше («Это правильно, миссис Роско?») — не в 20.00, а в 19.30. К ним присоединятся три члена попечительского совета Эшмолеана, и он будет считать, что на этот заключительный ужин придут все, а если кто-нибудь не собирается, то убедительная просьба сообщить ему. Он знает, что этот ужин был объявлен как бы вне программы, по выбору, но ввиду…

Десятью минутами позже, уже в забитом людьми вестибюле гостиницы, миссис Роско не сумела справиться с децибелами своего голоса, обращаясь к королю бекона из Сакраменто:

— Фил, мне сказали, что в автопоезде мы будем сидеть по двое…

— Ага! О’кей, Джанет. О’кей.

Глава шестнадцатая

Проходя здесь, вы зрите великих учёных, естественников и гуманитариев, государственных мужей, мыслителей, писателей, актёров, монархов и мучеников, ставших частью оксфордской истории. Перед вами промелькнут люди, которых вылепил Оксфорд и многие из которых, в свою очередь, помогали лепить мир.

В 9.50 Седрик Даунс во главе потянувшихся за ним туристов проследовал по ступенькам «Рэндольфа», повернул направо и перешёл улицу. Перед самым памятником Мученикам он остановился.

— Вот здесь… — Он указал на массивный чугунный уличный знак, на котором белыми буквами было написано «Магдален-стрит», и группа скучилась вокруг него. — Все, ну, почти все знают, что она произносится: «Модлин-стрит»[7] как будто в ней есть что-то сентиментальное, печальное. Так называют её водители автобусов. А в восточном Оксфорде у нас есть Магдален-роуд, и те же самые водители автобусов называют её «М-а-г-дален-роуд». Я рассказываю вам это, друзья, только для того, чтобы показать, что не всё здесь так просто, как кажется на первый взгляд. Двинулись дальше!

— Я этого не знала, Фил, — заметила Джанет Роско, так тихо, как будто хотела, чтобы слышал только один он. — Очень интересно.

Группа проследовала на Брод-стрит, где Даунс снова остановился, на этот раз прямо перед домом директора колледжа Бейллиол.

— Здесь, слева от вас, вон там, на стене, доска, то самое место, где были сожжены на костре Латимер и Ридли, а позже и Кранмер, это было в 1555 и 1556 годах. Дату совсем легко запомнить, правда? Вы можете видеть это место, крест… Видите? Прямо посредине дороги.

Вся группа притихла. Те, кто обладал достаточно сильным воображением, представили себе, как сизые языки огня, извиваясь, змеями устремились к небу и как потом вдруг вспыхнули длинные, ниже колен рубашки на мучениках, а другие, наверное, слышали душераздирающие крики жертв, живую плоть которых поглощает жар… Несколько секунд все стояли, как бы потрясённые словами Седрика Даунса. Возможно, на них подействовало то, как он произнёс их — скорбно, просто и с большим достоинством…

— Ну, вот мы и пришли! Ходить больше не придётся. — Он показал на тройную арку входа в трёхэтажное здание, в котором размещался Музей истории Оксфорда.

В тот же вечер мисс Джинджер Бонетти написала пространное письмо своей замужней сестре в Лос-Анджелес, некой миссис Джорджи Бонетти, вышедшей замуж за человека по фамилии Бонетти, Антонио Бонетти (бывает же такое совпадение, и Морс получил бы большое удовольствие от этого, потому что обожал совпадения, но, поскольку мисс Джинджер Бонетти не суждено больше сыграть какую-то роль в дальнейшей судьбе Волверкотского Языка, то этого не случилось).

Привет, сестрёнка! Мы провели чудное утро в Оксфорде. Здесь есть, знаешь, такое развлечение для туристов, называется «Оксфордская история», и там мы сели в малюсенькие вагончики, но они больше похожи на старые школьные парты, садишься по двое, перед тобой дощечка-столик, и сидишь, как будто сейчас заговорит учитель и придётся снова переписывать алфавит, помнишь? Потом мы двинулись, поехали по спиральному пути со скоростью, не поверишь, 0,000001 мили в час! И ты сидишь за этими двойными партами и слушаешь, что тебе рассказывает — догадайся кто? — сэр Алек Гиннесс! То есть слышишь его голос! Ну и мы ехали, и я всё время писала, и у меня для тебя есть брошюрка обо всех этих людях, Роджере Бэконе, Томасе Бодли, Чарлзе Керсте, Карле Первом (какой же он был маленький!), Гоббсе, Локке, Уилкинсе К… (?) (никак не разберу, чего я написала), сэре Кристофере Рене, Бойле (помнишь нашего учителя-физика?), Джоне Уэсли (а может быть, он пишется Уэссли?), Алисе (да, да, той самой!), Эдварде Уильяме Гладстоне и бездне всяких других членов парламента или премьер-министров. И конечно же о Кранмере и протестантских Мучениках, и теперь я припоминаю, что позабыла столько много других. Ты чего-нибудь поняла, Джорджи? Во всяком случае, было прелесть как хорошо, мешало только то, что тот, кто сидел передо мной, должен был выслушивать непрерывную болтовню жуткой, ну страшной коротышки, эта баба явно старалась заманить в свои сети очередную жертву. Но главное событие я оставила под конец. Помнишь, я говорила тебе про драгоценности, которые одна из наших туристок собиралась передать в оксфордский музей здесь? Так вот, у этой бедняжки был вчера сердечный приступ, она умерла, а кто-то украл её сумочку, а в сумочке лежали эти драгоценности! Теперь уже нигде нельзя жить спокойно. А ты говоришь! У неё вообще со здоровьем было не всё, хорошо, и муж сказал, что она знала, что рано или поздно это должно случиться, но случилось так не вовремя, то есть, я хочу сказать, для нашего тура. Эдди, муж этой леди, не хочет, чтобы мы принимали всё это слишком близко к сердцу, и всё у нас идёт своим ходом, как указано в программе, а так, он её второй муж! Очень хороший человек. Но мне кажется, деньги у неё были, и я очень надеюсь, что она была хорошо застрахована. Так что, как видишь, у нас тут столько событий!

Привет Анджело.

Джинджер

P. S. Забыла сказать, что поначалу в этом музее было чуток скучновато.

P. P. S. Моя комната выходит окнами как раз на Эшмолеан — видишь крестик на вложенной открытке?

В лавке сувениров Музея истории Оксфорда группа несколько задержалась, разглядывая переднички, бюсты, коробки с шахматами, стекло, драгоценности, картинки-загадки, кувшины, карты, картины, открытки, плакаты, карандаши, ручки, салфетки, напёрстки, видеокассеты — всё, что может пожелать душа туриста.

— Да, с её ногами Лауре очень понравилось бы проехаться здесь, — заметила Вера Кронквист. Но её муж никак не отреагировал. Если быть откровенным, он не слишком огорчался по поводу того, что ноги Лауры больше не будут главным определяющим фактором при выборе маршрута. Она постоянно жаловалась, что ей хочется полежать, ну что же, теперь она прилегла — навсегда.

— Очень хорошо, — проговорил Фил Олдрич, когда они с миссис Роско и Браунами вышли из лавки сувениров на Шип-стрит.

— Но вот фигуры здесь… у мадам Тюссо несравненно лучше, разве не так?

— Нет, нет, вы совершенно правы, Джанет, — ответил Говард Браун, исподволь подталкивая её в сторону Корнмаркета, за которым высился «Рэндольф».

Глава семнадцатая

Для умных людей, видимо, не составляет естественного удовольствия любопытствовать, и они только и отвечают на вопросы, в то время как главная прелесть в жизни — непрестанно задавать их.

Покончив с импровизированным брифингом перед зданием Бейллиола, Даунс поспешил покинуть место варварской казни и, погруженный в раздумья, двинулся в сторону книжного магазина. Час с четвертью (как предложил Ашенден) на Музей истории Оксфорда, потом назад в «Рэндольф», где они с Шейлой Уильямс и Кемпом (этот человек всегда останется для него пустым местом) договорились отвечать на вопросы американцев. Порой Даунс испытывал какое-то ироническое чувство в отношении «американцев», но всё же, подобно почти всем своим коллегам по Оксфордскому университету, часто получал удовольствие от общения с настоящими, без кавычек, американцами. В это утро он знал, что, как всегда, некоторые из их вопросов будут своей наивностью буквально выводить его из себя, некоторые окажутся острыми, заданными со знанием дела, и все будут неизменно искренними. Ему нравились такие вопросы, потому что всякий раз он находил в них что-нибудь полезное для себя, стараясь ответить с той же искренностью, а не так, как отвечают свысока некоторые из знакомых ему напыщенных коллег-учёных.