Читаем без скачивания Удавшийся рассказ о любви (сборник) - Владимир Маканин

Считалось, что у Катерины два «жениха». То есть можно было примериваться к ним, говорить о них и знать, что у них нет-нет и поговаривают о Катерине. Но разговоры коротки, а дело держалось на застывшей точке, потому что Катерина могла охотно судачить, но и только.

С шабашников это, кажется, и началось. То есть прошел день, или три, или пять, и как-то в разговоре Наталка сказала Катерине, что шабашники тоже-де мужики и что можно бы одного заманить и тут оставить, а все это была такая рвань и пьянь, и Катерина даже глаза подняла на Наталку: бог с тобой… Или, может, они обе разом взглянули друг на друга и поняли, что пустые разговоры, что пустотой тешились, а время не считали. Что дело-то в самой Катерине. Слушать-то слушаешь, а толку?

– Двадцать лет без мужика. Застоялась, как лошадь, – проговорила Катерина.

И уже к вечеру она вдруг вся переменилась, стала угрюмой. Не суховатой и сдержанной, а угрюмой – а это разные лица. Молчала.

С утра у нее вырвалось:

– К сестре, к сестричке надо съездить. О господи, хоть на часик съездить…

И тут же еще:

– О господи, что это за жизнь такая!

Но как раз приехал в деревню районный человек и всех взбаламутил. Взбаламутить было легко, не часто езжали. И вот на улице или у воды в поле, то есть у питьевой бочки, заговорили и зашумели (речь шла о прошлом, о деревне прошлого, еще даже до укрупнения). Обсуждали и искренне верили, что в прошлом году до первого места в области, до премий, до похвал и шумихи им не хватило столько-то центнеров зерна и столько-то картошки. Вот только цифры точной никто не знал. И еще плакаты привез районный человек, и плакаты эти висели уже на дверях магазинчика. И даже пареньки, сопляки, покуривали и важно перечитывали, что где-то и кто-то заработал на уборочной мотоцикл в награду за первое место (за столько-то убранных гектаров).

– А за третье место – слышь, Петьк! – велосипед с моторчиком. Плохо разве велосипед с моторчиком?

– Хорошо. Уехать можно.

– Куда хочешь уеду.

– В городе он тарахтящ очень. Виду нет, – и парнишка, отставив ногу и разглядывая плакат, закуривал по новой.

Районный человек, мелкомасштабный и веселый, остался до самого обеда. Бригадир и Катерина показывали ему поле, перебивали друг друга: от нового лица как-то само собой пришло суетливое волнение. Он и обедать остался, прямо среди баб.

– Ну как? В этом году возьмете первое место? – улыбался он.

Бабы галдели. Глаза в деревне почти у всех серые и, предположительно, могли быть хитрые, но нет. Совсем нет. И забегавшийся веселый районный человек понимал, что далеки от них цифры, ссуды, долги государству и планы – чем-то другим держится эта деревенька, которая почти из одних баб, и это другое выглядело для него наивностью. Он бы сказал – глупостью, но нет, не станет он так говорить, зачем, экая радость обидеть словом махонькую деревеньку!

– Кого-то вы тут и на медаль выдвигаете. Слышал, слышал о ней. Надо иметь цель…

И Катерину сунули прямо с миской к нему ближе, и она, красная, разопревшая, сидела и ела рядом. Подошел скоренько председатель с двумя мужиками. Районный человек весело дал им закурить, поговорил еще и уехал.

По улице пошел разговор, судили и обвиняли себя за прошлый год. Недостачу хлеба делили на число дворов, и получалась почти ерунда, одни пацаны, что воробьи, могли бы по колоску натаскать!.. И к вечеру уже в точности было известно, что в прошлом году до этих самых премий и велосипедов с моторчиками не хватило малости самой, чуть ли не полмашины картошки. Председатель Груздев, попросту Груздь, а также счетовод сначала таких говорунов звали дураками, доказывали или недоумевали, но в конце концов тоже запутывались в цифрах и соглашались. Тонна картошки? – пусть тонна. Полтонны? – пусть, лишь бы тешилось, а не плакало.

Катерина думала о сестре, о том, как поедет, как успокоится, а тут опять нагрянул районный человек, может, тот самый, а может, уже другой, но тоже веселый.

– Полтонны всего не хватило?.. В прошлом году? – И он смеялся.

– Больше, что ль? – настороженно и сердито спрашивали старики. Стариков было всего трое в деревне, их звали – деды, и все трое любили гордиться своей памятью.

– Так. Так. Успокойтесь… Вроде бы так, – говорил районный человек, опять чего-то смеялся, и старики кривили рты на его смешливость: глупого прислали… Районный человек уезжал, но прежде очень просил показать ему дорогу. Выяснялось, что он попросту заблудился и попал сюда случайно.

Перед поездкой к сестре Катерина несколько раз трогала фотографию. Простенькую фотографию, где изображена она сама в двадцать лет – она сидит на камне у дороги, что за деревней. Видна дорога и белая пыль. Сидит Катерина естественно, просто, как и сидела, но лицо полунапуганное – сказали, что фотографируют. Бидон с кваском у ее коленей, а дорога неплохо взята за перспективу.

Катерина вынимала фотографию из рамочки, – рамка сколочена из четырех ободранных веток. Лоза ли, береза ли, кору ободрали, сбили мелким гвоздиком и выкрасили в лимонный цвет. Чувствуя, как Катерина вышагивает по избе, как нервно вправляет углы фотографии, – всего-то и дел, что собралась к сестре погостить, – я сказал:

– Красивая была. Ишь ты.

– Да ну уж…

И больше говорить не захотела. Фотография была сделана в сорок пятом, сразу после войны (возвращались солдаты, их ждали – ждала и Катерина). По дороге шли и шли машины, а в одной ехал военный корреспондент восемнадцати лет от роду. С не улегшимся в руках зудом войны паренек бесконечно фотографировал – война кончилась. Торопящийся, быстрый, он щелкнул и Катерину. Пил квас, а затем щелкнул, пообещал прислать и не обманул. На обороте размашистой прописью военного корреспондента была сделана пышная, но, видно, искренняя надпись. Что-то вроде «российской солдатке, российской Пенелопе», которая «ждет и дождется», и по краям фото была как для подарка – кайма аккуратных зубчиков.

– О господи, – и Катерина убрала фотографию, встала. У нее было и дело к сестре, забота, что ли: достать полоскательное для горла.

Обычно она ездила к сестре не торопясь и действительно по делу – оттого и дорогу не следила, мельканье одно, и знай монетки успевай вытаскивать от машины к машине. Да еще с кондукторшей вечный лай из-за сдачи: нет у нее сдачи, видишь ли!.. И еще заранее стерегло смущение: вот увидит сестру, вот опять на кухне на ночь положат, – дело не в раскладушке, которая на кухне, это правильно, как иначе?.. Но засыпая и особенно под утро как-то все больше себя чувствуешь виноватой.

Далеко за деревней, за яром, Катерину подхватил молоденький белобрысый шофер. Он рассказывал о себе и о братане, который служит. Полуторка шла лихо. Шоферок так гордился своей лихостью и скоростью, что Катерина попросила:

– Не гони шибко.

Этот мальчик ответил, что не беда, что он шофер такого то класса и что в том-то и дело, чтоб ездить быстро и людей не давить. Он рассказал про свой спор с шофером-молдаванином (они на бешеной скорости гонялись за курами). Спор был в том, чтоб промчаться над курицей и чтоб курица, трепыхаясь и мчась меж колес, осталась целехонькой. Трудно было ему, и молдаванину тоже трудно было, штук пятнадцать попробовали они, и ни одной не задавили, а ведь известно, что глупее курицы никого нет.

– Ну и наложили же эти куры дерьма там. На всей дороге!

Рассказ мало успокоил Катерину, но она вздохнула и решила терпеть скорость, потому что шофер обещал подвезти до самой автостанции в райцентре. Отсюда и уходили автобусы в город.

Катерина достала билет только на шесть часов (с лишним временем) и заглянула на рынок. Рынок к пяти часам уже почти разобрался, растаял. Но люди были. Мужики привезли на телегах двух забитых коровенок, говядина уже разделана, хребтовинка ровнехонько порублена, – видно, прибыли маленького рынка (не разошлось мясо)… Окна пивной были распахнуты, кто-то внутри покрикивал, грохотал, двигая кружками из толстого стекла.

Обычно рынок, какой-никакой, доставлял Катерине радость. С детства осталось. Из своих она увидела лишь известную своей трусливостью бабку Жмычиху. С малосольными-то огурцами, может, в первый раз за всю жизнь. К Жмычихе как раз подошел милиционер, поковырялся в ветках укропа и вытянул из ведра огурец, попробовал. Затем спросил разрешение на место продажи.

– Сейчасик, сейчасик, – затряслась глазами бабка и побежала, будто бы поискать. Глупой заплатить бы, как положено, за место, да и весь разговор, но она уже сбежала, уже где-то была далеко и попутную машину спрашивала…

Милиционер стоял и жевал огурец. Он еще не постиг странного бегства Жмычихи и ждал. Ждал, сунул руку в укроп, поплавал там и вытянул из ведра огурец с ярко-желтым носом.

С собой у Катерины были большие деньги – четырнадцать рублей, и ее бросило в страх, когда она увидела четырехрублевую «Куклу Валю». Она ведь и хотела потратиться для сестриной дочки, но нет, нет, виданные ли это деньги… Кукла Валя смеялась, глаза у нее были широкие, и на ноги надевались пластмассовые алые калошки. Нет, нет, Катерина потрогала, надела кукле калошки и ушла. А напротив палатки сидел и смеялся подвыпивший мужик. Он сидел на дорогом алюминиевом ведре и пел глупую песню: