Читаем без скачивания Мова - Виктор Мартинович

И тут она сделала вот что. Она, наверное, хотела меня ударить. И даже замахнулась. Ее ладонь приблизилась к моей щеке, но… остановилась. Наверное, Ирка сказала сама себе: я успешная девушка в Prada, моему статусу не подобает рукоприкладство. Она сгребла пук моих волос и дернула, будто хотела вырвать. Мне стало больно, но я стерпел и только виновато улыбнулся.

— У, смеется еще! – рявкнула она и принялась шагать по комнате. На зеркало она внимания не обращала, это означало, что она себя не совсем контролировала. В конце концов, Ирка остановилась, села в кресло и сказала спокойным ровным голосом, почти продиктовала.

— Ты меня, дружок, очень подставил, потому что, как ты знаешь, сейчас я должна пойти и доложить, что узнала о фактах хранения крупной партии наркотиков. Если я этого не сделаю, мне за соучастие теоретически угрожает до пяти лет. Ты меня подставил и тем, что встречался со мной на квартире, где, как я понимаю, в холодильнике, туалетном бачке и вентиляции, распихана тьма дозняков кайфа. И вот сейчас я поняла, что все это время ты ездил в Варшаву… Но я не об этом… Так вот, ты меня подставил. Ты меня, мудак, под тюрьму подвел. Но сейчас мы с тобой заключим мировое соглашение. Ты меня слушаешь?

Я кивнул. Я слушал ее очень внимательно. Кожа под волосами, за которые она меня дернула, страшно зудела.

— Так вот, соглашение. Я сейчас выйду из квартиры, закрою дверь. И забуду, что ты существуешь. Ты до конца своей собачьей жизни мне про себя напоминать не будешь. Меня для тебя больше нет, все. Этого нашего разговора тоже не было, я про твои темные делишки не знала, дряни вот этой, — она кивнула на Шекспира, — никогда в глаза не видела. Вопросы?

— Так… Это.. Все? – уточнил я. – Конец отношений?

— Да. Это всеооооо, – передразнила она меня. – Кааанец. Ааатнаааашэээний!

Ее лицо становилось не таким уж и красивым, когда она вот так вот кривлялась.

— Может быть, – я сделал паузу, потому что воздуха мне не хватало. – Может быть, дадим (опять вдох)… нашим отношениям… еще один шанс?

— Какой шанс? Каким отношениям? Мова-наркот ты гребаный! Иди еби гусей! Мне больше не звони! Я тебе реально обещаю: один звонок, и я иду в Наркоконтроль, пишу на тебя заявление. Понял, дрыщ?

— Но что мне делать? – спросил я в отчаянии, причем вопрос в первую очередь был о нас с ней и только во вторую – о Шекспире.

— Книжку эту сожги! Стаффом больше не торгуй! Наркотики не употребляй! Если уж подсел на мову – иди в реабилитационный центр МВД, там тебе помогут! Все! Прощай, милый, прощай, ссука, любимый! Спасибо тебе за все. Теперь уж точно тебя никогда не забуду!

Ирка хлопнула дверью. Я обратил внимание на то, что она использовала слова «милый» и «любимый» как оскорбления.

Джанки

Раньше, в седой древности, люди «торчали» с помощью препаратов или веществ. Бухло, табак, грибочки-псилоцибы, ганджубас-мурава, опиаты, морфий, герыч. Они «пускали по вене» и «нюхали». Они курили трубку и глотали таблеточки. Все это взаимодействовало с мозгом, сосудами, нервной системой, сердцем, подавляло, возбуждало, провоцировало какие-то там гормоны.

Главное, наркотики можно было потрогать. Марочки-ЛСД, эфедринчик, спиды. Чудодейственные дорожки и шишечки, прозрачные пакетики с каннабиноидами, синтетический спайс в бумажных конвертиках с поэтичными названиями типа Firry Cove. Даже клей «Момент» был когда-то воротами в «Дивный новый мир», который тому же сэру Олдосу Хаксли (а также ордам джанки, которых породила писанина Хаксли) был знаком. Человек сладострастно всматривался в окружающий мир в поисках торча. В маках он видел опий, в красных мухоморах – псилоцибил, в конопле – каннабиноиды, в Erythroxylum coca – коку. Он жрал, кололся, нюхал и убивал свое тело, свой мозг, свою нервную систему.

Но темные времена прошли.

Нет, люди продолжают закидываться всем этим угрюмым и вредным старьем. Они с наслаждением продолжают сосать даже вонючее пойло над названием пиво!

Но статья 264 Уголовного кодекса Северо-Западных земель открыла новую страницу в отношениях человека с кайфом. Сначала был декрет «О нематериальных видах наркотиков и прекурсоров», который впервые ввел в право понятие «несубстанциальных психотропов».

Обратите внимание, что до сих пор они путаются, в том, как определять мову. Этот наркотик является не чем иным, как текстом. А текст – это не «вещество», не «препарат», не «вытяжка из молочного сока маковой коробочки»! Одна социальная реклама на улице напоминает нам о смертной казни для трафикеров «объектов, предусмотренных статьей 264», другая называет мову «психотропным кодом» (хороший код — до десяти лет за хранение!), третья пытается определить мову с помощью сомнительного понятия «явление» («явление, предусмотренное статьей 264»)! Но все это терминологическая путаница! Текст может быть написан на стене, на речном песке, на небе — форсажным следом самолета. Является ли он при этом объектом?

Нет!

Потому что объектом является стена, песок, волна горячего воздуха из реактивного двигателя самолета. Вставит ли текст на мове, написанный таким образом? Вставит и будет держать! Они до сих пор не знают, как описать явление, с которым пытаются бороться!

Как это обычно бывает, борьба тут велась в несколько этапов. Сначала они законодательно приравняли ответственность за хранение марихуаны и мовы (за несколько граммов марихуаны можно было сесть на 6 лет, сейчас в это поверить сложно). Потом ответственность за мову ужесточили до десяти лет. Потом ввели смертную казнь для барыг.

Что в это время происходило в стране? Мне было бы очень интересно на это посмотреть!

Потому что никаких документальных свидетельств этого, как вы понимаете, не осталось. Могу допустить, что сначала все, у кого были печатные книги, затихарились. Потом, когда стало понятно, что государство шутки шутить не будет, массово понесли добровольно сдавать. Говорят, была кампания типа: сдал самостоятельно – избежал ответственности. Но кампания продолжалась несколько месяцев. Что было после этого? Абсолютно логичное событие: все, кто не сдал – аккуратненько уничтожили сами все, что имелось у них на руках. Сожгли и пепел развеяли. Порвали на мелкие клочки и скормили мышам.

Уверен: раз в полгода Госнаркоконтроль проводит показательный процесс – это целиком в его стиле! Кого-нибудь публично казнили, параллельно нагнетая по сетевизору истерию про «брошенных наркоманами детей» (как будто законопослушные граждане детей не бросают!), о прохожих, ограбленных, избитых и покалеченных наркотами в поисках дозы.

И вот, спустя некоторое время, случилось чудо: в стране, где когда-то книг были миллионы, не осталось ни одного печатного издания. Все было уничтожено, причем не государством – тут его возможностей просто не хватило бы! – а обычными гражданами. Их страхами попасть за решетку в рамках «показательного дела». Их паранойей. Их предосторожностями. Если вы думаете, что случилось что-то невероятное, почитайте в сетевизоре про то, как быстро и дотла уничтожили коноплю в странах, где когда-то коноплю выращивали в промышленных объемах.

Книги на мове в больших количествах остались за границей, но в первые пять лет их выкупили за бесценок и употребили. А употребив – уничтожили, потому что при повторном чтении мова уже не вставляет, а хранить вещь, за которую можно получить смертный приговор, ни у кого желания нет. Потом цены начали расти. Сначала тысячу стоила печатная книжка. Потом – сто страниц такой книжки. Потом – одна страница. Этим заинтересовались триады – они всегда там, где вращаются большие деньги. На Северо-Западных территориях торговля мовой стала более выгодным бизнесом, чем торговля тяжелыми субстанциальными наркотиками.

На данный момент не разделенных на страницы и не проданных по листочку печатных книг или вообще не осталось, или остались считаные экземпляры. Даже в крупнейших библиотеках мира типа Библиотеки Конгресса США все, что хранилось на мове – украдено. Или насильственным образом, или втихую (в первые годы после запрета власти иностранных государств еще не понимали, что издания на мове нуждаются в усиленной охране). А триады наладили перепись мова-фрагментов из тех книг, которые удалось сохранить от уничтожения. Переписчики работают за границей – в Варшаве и Вильнюсе, их работа кормит целую армию барыг и контрабандистов. А с этой армии кормится огромный и влиятельный Госнаркоконтроль. Потому что, если бы всех джанки посадили, а всех дилеров казнили, зачем стране был бы нужен Госнаркоконтроль? Поэтому они и держат индустрию в полупридушенном состоянии, не уничтожая полностью.

Говорят, мова не единственный несубстанциальный наркотик, который существует на свете. Но это – единственный нематериальный наркотик, который воздействует на тутэйших.

Часть вторая

Джанки

Второй раз я попробовал мову только через год. Потому что, voyez-vous[11], наркотик, за который можно получить десять лет тюрьмы – не та вещь, которую будешь искать в отделе экзотических блюд гипермаркета «Корона». Это произошло на музыкальном фестивале на Боровой. Боровая — бывший полевой аэродром, который сейчас по кругу застроен семидесятиэтажными небоскребами социального жилья.