Читаем без скачивания Цирк 'Гладиатор' - Борис Александрович Порфирьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А нельзя ли нам заказать парочку билетов на сегодняшнее представление? — попросил Верзилин, стягивая через голову тугую петлю галстука.
— Слушаюсь, — сказал старик и поклонился; фалды его ливреи взметнулись. — В какую цену?
— Если можно, первые или последние места первого–второго ряда.
— Слушаюсь. Но это будет нелегко — сегодня парад борцов. Билеты начали продавать неделю назад.
— Ну, какие сможете… Поставьте нам на счёт. А это вам за хлопоты, — Верзилин вытащил из кармана монету, протянул старику.
— Благодарим покорно. Вот вода, вот полотенце. Прикажете помочь?
— Нет. Ступайте. Так ждём билеты.
Умывшись, они спустились в ресторан. Сытно пообедали, поглядывая в окно.
— Я думаю, отдохнём? — спросил Верзилин.
— Пожалуй, — согласился Татауров.
— Да уж ты — я знаю. Отчего мужик гладок, — поел да и на бок.
Верзилин долго лежал без сна. Стоило прикрыть веки, как перед глазами снова мельтешили берёзы, окутанные паровозным дымом, койку начинало покачивать; чудился перестук колёс.
Итак, они в Вятке… В цирке Коромыслова борются чемпионы мира и России… Чёрта с два, чемпионы! Дан бог, если среди них найдётся хоть одно знакомое имя. Как всё–таки выступит Иван?.. Как бы ни выступил — этот чемпионат будет для него хорошей школой… Как быстро идёт поезд… Прощай, Петербург… Что–то нам принесёт Вятка?.. Гудок, — видимо какая–то станция… Всё — таки неудобно спать в вагоне — трясёт, дует откуда–то… Разве положить на ухо подушку?.. Всё равно слышно шум… Поезд идёт, идёт, идёт… Что–то будет в Вятке? Тук–тук–тук — отсчитывают колёса… Как надоел этот стук…
— Тук–тук–тук, — стучал кто–то осторожно в дверь.
Верзилин сбросил с головы подушку, торопливо приподнялся
на стук.
— Сейчас, — сказал он, опуская ноги на коврик.
Давешний лакей (в чёрной ливрее и белых гетрах) сказал в щёлку:
— Восьмой час… Всё изволите почивать… Представление в восемь.
Верзилин отступил в сторону, потягиваясь, зевая, пропустил лакея.
— Вот билеты. Самые лучшие места. Вот квасок, ежели с устатку пожелаете освежиться после сна.
— Иван! — крикнул Верзилин. — Вставай! Хватит спать.
Через несколько минут они уже шагали по притихшей замусоренной улице мимо жёлтых ларьков, увешанных тяжёлыми замками, как медалями.
Брезентовое шапито они увидели сразу же с угла, от аптеки Бермана.
Огромная толпа окружала деревянное здание цирка. Освещённые лампами, висели грубо размалёванные афиши… «Чемпион мира Иван Сатана».
Они пробрались через толпу под откровенный шёпот:
— Борцы… Борцы… Вот Сатана… Сам… Чемпион…
Складывая в карман корешки билетов, ткнув Татаурова в бок,
Верзилин сказал:
— Это тебя за Сатану приняли. У меня борода, а он — без бороды, судя по рекламе.
Цирк гудел.
Униформисты разравнивали граблями опилки.
Пахло вспотевшей лошадью.
Под куполом покачивалась никелированная трапеция.
Усаживаясь, пропуская Татаурова, Верзилин вздохнул: вот выйдут через два часа борцы на парад, и впервые среди них не будет его, Верзилина; странно.
Без интереса он смотрел выступление молодящейся наездницы в пачке, на женщину–каучук с гусиной кожей. Всё это ему было не в диковинку. За компанию со всеми он похлопал в ладоши… На арену выскочили воздушные гимнасты — муж и жена. Забрались под купол. Верзилин вздохнул — всё одно и то же, скорее бы борьба. Тонконосый гимнаст, похожий на Коверзнева, сидя на трапеции, держась за штамбер, приподнял руку, призывая к тишине. Цирк смолк. Только приглушённо звучал оркестр.
— Уважаемые госпожи и господа! — выкрикнул срывающимся голосом. — Я и моя жена работаем у уважаемого хозяина второй месяц, а не получали жалованья ни за один день…
В проходе засуетились две фигуры и, словно стукнувшись лбами, разлетелись в разные стороны. Одна из них — в чёрном фраке — всплеснула руками. Оркестр заиграл в полную силу. Гимнаст продолжал что–то выкрикивать, но его уже не было слышно.
— Пусть говорит! — зашумели в последних рядах.
— Дайте человеку сказать! Оркестр!
Раздался свист.
Оркестр продолжал греметь.
Гимнаст наклонился вниз и размахивал рукой, отчего трапеция начала раскачиваться.
— Пусть скажет! Дайте говорить! Крой их, не жалей!
Появились двое городовых, подбежали к ложе полицмейстера.
В гвалте не было слышно, что он им говорил, однако через минуту оркестр смолк.
Бледный, перепуганный до смерти тем, что он наделал, гимнаст сказал дрожащим голосом:
— Господин Коромыслов не платит нам деньги потому, что у него были маленькие сборы… А у нас двое крохотных детей, и нам нечего есть… Мы заехали в эту дыру и голодаем здесь, и не имеем возможности выбраться отсюда… Мы же не можем своим желудкам сказать, что потерпите, вот у господина Коромыслова скоро будет борьба и сборы станут битковыми, и мы будем покупать говядину, а для маленьких детишек молоко… Мы не можем умирать с голоду, и у нас лопнуло всякое терпение… И мы не уйдём отсюда, пока нам господин Коромыслов не выплатит наши деньги… Пусть он привяжет их сюда.
Гимнаст опустил на арену шпагат, раскачался на трапеции — тело его взмыло, зал охнул: «Разобьётся», а он уже схватился руками за трапецию жены и через секунду сидел рядом с ней. Конец шпагата вздрагивал над серединой арены.
— Отдать ему деньги! Своим хребтом заработал человек! Нет такого закону, чтобы не давать жалованье! Долой! Крой их, чего на них смотреть!
В шуме возмущённых голосов было слышно, как ломают скамейки. На арену полетели доски.
Прибежал, придерживая рукой тяжёлую кобуру, усатый пристав; сапоги его прогрохотали по ступенькам. Отдышавшись, поправив портупею, он скрылся в ложе полицмейстера. Потом выглянул, махнул рукой городовому. Тот понимающе кивнул головой, скрылся за занавесом. Оттуда вышел человек во фраке, поднял обе руки.
Шум смолк.
Человек сказал, что действительно гимнасты Элеанто в течение месяца не получали жалованья; это объясняется тем, что цирк не имел сборов, а все деньги вложены в новый реквизит. Господин директор надеется, что с начинающимся чемпионатом борьбы его дела поправятся и больше не будет ни одной задержки с выплатой денег. Жалованье гимнастам Элеанто вручается на глазах у всей уважаемой публики.
Он важно прошёл на середину манежа и привязал деньги к шпагату.
Аплодируя вместе со всеми, Верзилин подумал с благодарностью о полицмейстере: «Молодец, заступился». А десятью минутами позже, когда полицмейстер, перегнувшись через барьер ложи, крикнул приставу: «Взять! Увести!», сказал себе с едкой усмешкой: «Ах, вот ты каков! Знаем теперь, что стоит ваша благотворительность».
А клоуны Альперовы, не подозревая ещё ни о чём, балагурили на арене:
— Для кого нужна картошка? — спрашивал один.
— Для всех, — отвечал его партнёр.
— Нет, только для бедных.
— Почему?
— Да потому, что богатые с бедных шкуру сдирают. А бедным её сдирать не с кого, так они её с
