Читаем без скачивания ИСТОРИЯ ОМАРА ХАЙЯМА, рассказанная им самим - Лео Яковлев

Тогда же тем не менее мы перестали посещать эту удаленную поляну, и было у нас в то лето еще несколько встреч в доме, и при этом я тайком приходил к ней, а не она ко мне, потому что я считал возможное наказание любящего более справедливым, чем позор любимой.

Все мысли мои были в те дни о Туркан, и я почти перестал читать. Но ко мне откуда-то свыше пришли стихи. Слова мои о любимой сами складывались в песни помимо моей воли, но, вероятно, краткость и красота логики настолько подчинили себе мой ум, что я просто не переносил длинных стихотворных форм. Сначала мне казалось, что для выражения моих мыслей, желаний и тоски о любимой достаточно маснави33, но знакомство с четверостишиями великого хорасанца Абу Саида Майханы34 убедило меня в том, что эта форма стиха наиболее соответствует моей душе, представляя собой, по сути дела, силлогизм – основу присущего мне логического мышления.

Я не буду превращать эти свои записки в собрание своих стихов. Стихи – они, как дети, отрываются от своего создателя и живут своей жизнью (а иногда и умирают), но два моих самых первых четверостишия, рожденные любовью, я хочу здесь привести:

Вином и розами у бегущей воды

Я буду наслаждаться с луноликой;

Пока я жив, и, пока я буду жив,

Я пью и буду пить вино любви.

И еще:

Прекрасна утренняя роса на лепестках цветов,

Прекрасно лицо любимой на зеленом лугу.

О дне прошедшем и будущем что ни скажешь -

всё будет плохо.

Не говори о них и радуйся тому, что сегодня -

прекрасно!

Этим стихам суждено всю жизнь напоминать мне о самых счастливых мгновениях моего бытия, о неповторимой и быстротечной красоте моей любимой в дни моей первой любви, и, когда я освежаю их в своей памяти, передо мной возникают образы быстрой бурной реки и тихой заводи, зеленого луга на ее берегу, отделенного от остального мира густыми и колючими зарослями диких роз, и обнаженная красота, открытая мне одному. И душа моя на всех парусах стремится туда, в этот уголок рая, а потом возвращается с печалью о том, что время необратимо и утраты неизбежны.

И еще в те незабвенные дни счастливого ожидания ко мне пришли звезды. После наших свиданий с Туркан я с непременной чашей вина – непременной, потому что я убедился на собственном опыте, что опьянение вином находится в тесном родстве с опьянением любовью,- я в одиночестве сидел на веранде нашего полупустого дома, обратив лицо к небу, и тогда я стал замечать и в расположении и в движении звезд определенный порядок. Среди взятых мной для чтения трудов Учителя были также трактаты об астрономических инструментах и небесных телах, и я дал себе зарок изучить их самым внимательнейшим образом, как только хмель моей любви ослабеет и душа моя вернет хотя бы часть своей свободы.

Жил тогда в моей душе и страх последствий моих с Туркан тайных деяний. Но я, по-видимому, в наследство от отца получил прозрачное семя, и то, что он считал проклятием – неспособность иметь детей,- стало для меня спасением, и я возблагодарил Аллаха за это свое невидимое увечье, ибо оно спасло две жизни: трудно было бы представить нашу дальнейшую судьбу – мою и царевны Туркан, если бы она вернулась с этих своих летних скачек беременной.

Главное лето моей жизни закончилось, и, когда по утрам зеленая трава стала покрываться плотным слоем белого инея, мы возвратились в Бухару.

Там нам с Туркан лишь иногда украдкой удавалось встретиться, и встречи эти были так кратки, что часто, когда я уходил от нее, мне казалось, что я просыпаюсь, выхожу из мгновенного забытья и все, что происходило в эти мгновенья, было сном.

Зато я стал больше времени отдавать науке. Оказалось, что астрономия уже после ухода Учителя значительно продвинулась вперед. Изучая звезды, я не мог пройти и мимо астрологии. Я не отношу астрологию к наукам, поскольку наука в моем представлении есть путь в еще неведомое, вечный поиск Истины, движение, а астрология есть, по сути дела, застывший свод правил, и человек с хорошей памятью легко может эти правила усвоить, а если он к тому же обладает проникновенным голосом и напыщенной важностью, то он с успехом будет извлекать материальные выгоды из этого, отнюдь не строгого, знания.

Однако, приобретя ученую известность, даже такой молодой человек, как я, не мог оградить себя от просьб что-либо предсказать, исходивших от важных, но не очень образованных людей, и в этих случаях, как правило, мне было легче исполнить просимое, чем объяснить его бесполезность. Бывало все же и так, что, проводя различные астрологические операции в присутствии человека, ожидавшего их результаты, я вдруг явственно ощущал предстоящее спрашивающему. Я сообщал ему свои предчувствия, придавая им форму астрологических заключений, и они, как правило, оправдывались. Эти случаи постепенно создали мне славу искуснейшего астролога, но меня тяготила такая популярность, и я, как мог, уклонялся от астрологических прогнозов, что и положило начало досужим толкам о моей скупости в передаче своего знания людям.

Все, о чем я пишу, было моей жизнью, а рядом шла жизнь других людей и жизнь страны. Трудно сказать, что важнее: жизнь страны или жизнь населяющих ее людей. Могу лишь сказать, что жизнь стран, где я пребывал, не раз изменяла мою Судьбу в те моменты, когда, казалось, мне неоткуда было ждать перемен. Так было и в тот раз: размеренную жизнь Бухары нарушило известие о том, что султан Арп-Арслан, успешно завершив свой очередной поход на Рум пленением византийского императора, решил навести свой порядок во владениях хакана Шамса ал-Мулука в Мавераннахре35. Хакан узнал об этом, находясь в Самарканде, и, пока его отряд вернулся в Бухару, войско Арп-Арслана уже переправилось через Аму. Шамс ал-Мулук поспешно двинулся ему навстречу. Бой произошел на расстоянии одного дневного перехода к западу от Бухары. Сражение было выиграно сельджуками, но самому Арп-Арслану воинское счастье изменило – отважный боец и искуснейший полководец одним из первых пал на поле боя. Войско сельджуков возглавил семнадцатилетний Абу-л-Фатх Джалал-ад-Дин, который тут же в занятой им Бухаре был коронован под именем Малик-шаха, а Шамс ал-Мулук признал себя его вассалом.

На это торжество прибыл самый влиятельный после султана человек в империи сельджуков, всесильный визирь Низам ал-Мулк. Он собрал диван36 с приглашением местной знати и ученых и восславил на нем новый союз двух родственных стран, для упрочения которого Шамс ал-Мулук берет себе в жены сельджукскую принцессу Рахму, а женой Малик-хана становится его сверстница – племянница Шамса ал-Мулука, принцесса Туркан.

Я возвращался из дивана с тяжелым сердцем, поскольку неумолимая государственная политика навсегда отбирала у меня мою любовь, и я, как я тогда думал, никогда больше не увижу прекрасное тело Туркан, не почувствую ее чарующий аромат, этот запах, сводящий меня с ума, и никогда больше она не обожжет меня своим разящим насмерть взором. Я горевал и думал о разлуке, начало которой было положено словами сельджукского визиря, но даже не мог предположить, что Судьба приготовила мне еще более тяжкие испытания.