Читаем без скачивания Главная тайна Библии - Том Райт

Существовали, разумеется, и другие течения в иудаизме, хронологически близкие к моменту возникновения христианства, которые также придерживались эсхатологии инаугурации (т.е. веры в то, что «конец» в каком–то смысле уже начался). Так, ессеи, что подтверждают Рукописи Мертвого моря, верили, что с ними тайно был заново заключен завет и их жизнь как бы опережает окончательную развязку истории. Но вне христианства мы нигде не найдем его главного обличия: веры в то, что такая инаугурация заключалась воскресении одного человека прежде великого окончательного восстановления всего и это событие предвещает и обеспечивает последнее воскресение народа Божьего в конце истории.

(5) На пятую особенность представлений христиан о воскресении на фоне представлений иудеев указал мне Доминик Кроссан. В марте 2005 года в Новом Орлеане проходили открытые дискуссии, где Кроссан назвал эту особенность «эсхатологией сотрудничества». Думаю, я понимаю ее примерно так же, как понимал он, и могу сформулировать ее следующим образом. Поскольку первые христиане верили, что «воскресение» началось с Иисуса и завершится великим окончательным воскресением в последний день, они верили также и в то, что Бог призвал их сотрудничать с Ним силою Духа, чтобы осуществлять начатое Иисусом и таким образом предвосхищать последнее воскресение в личной и общественной жизни, в своей миссии и в святости. Недостаточно сказать, что Бог просто объявил о приближении «конца»; Иисус, Мессия, сам был таким Концом, будущим Бога, ворвавшимся в настоящее, а потому те, кто принадлежат Иисусу и следуют за ним, исполненные силой его Духа, ответственны за преображение нынешней жизни, насколько это в их силах, в свете такого будущего.

(6) Шестое значимое изменение иудейских представлений касается совершенно иного использования «воскресения» в метафорическом смысле. В рамках иудаизма воскресение могло служить как метафорой, так и метонимией для возвращения из изгнания. Сам Иезекииль в главе 37 явно пользуется им как метафорой; со временем раввины стали понимать воскресение иначе, и это видно уже во Второй книге Маккавейской, Четвертой книге Ездры и в других текстах, а также в Евангелиях,[70] где это — метонимия, то есть одна часть великого эсхатологического будущего обозначает такое будущее в целом. И эта иудейская метафора указывает на конкретные вещи: на национальное, этническое и географическое восстановление Израиля. Таким образом, если «воскресение» используется в иудаизме метафорически, оно указывает на восстановление Израиля; но с первых же дней христианства (и это еще удивительнее в силу того, что христианство началось как иудейское мессианское движение) такое значение исчезает — разве что однажды мелькает в вопросе озадаченных учеников в начале Деяний («Господи, не в это ли время восстанавливаешь Ты Царство Израилю?»)[71]

Вместо этого появилось также важное новое метафорическое значение воскресения, которое уже ко временам Павла пустило глубокие корни: это воскресение как метафора крещения — смерти и восстания со Христом, — а также как метафора новой жизни в ревностном нравственном послушании, рожденной Святым Духом, к которой призван каждый верующий. Надо заметить, что нередко в одном и том же тексте, скажем в Послании к Римлянам, метафорическое использование «воскресения» соседствует с буквальным — с указанием на грядущее телесное воскресение; иными словами, никак нельзя сказать, что тут слово начинает все больше и больше обретать переносный смысл. Обратим внимание также на то, что этот метафорический смысл указывает на конкретные вещи — крещение и нравственность, — а не на абстрактные или «духовные», столь любезные сердцам появившихся позднее гностиков.

Такова шестая модификация иудейских представлений: слово «воскресение» продолжает в буквальном смысле обозначать будущее существование в теле, а в то же время теряет прежнее метафорическое значение как яркий образ обновления этнического Израиля и обретает новое — становится образом обновления жизни человечества в целом. Фактически у первых поколений христиан мы видим образы возвращения из изгнания, а также этнического и территориального восстановления Израиля, которые используются уже метафорически, чтобы указать как на нынешнее обновление человека, так и на его последующее телесное воскресение. И снова мы видим удивительную вещь: все эти значения имеют смысл только в рамках иудейского мышления, однако до появления христианства ни один иудей не пользовался ими таким образом. Следовательно, перед нами еще одна яркая модификация внутри иудаизма.

(7) Седьмая, и последняя, особенность состоит в том, что вера иудеев в воскресение переплелась с представлениями о Мессии. В рамках иудаизма никто не думал, что Мессии предстоит смерть, а потому, естественно, никто не мог вообразить себе воскресение Мессии из мертвых. Это — значимая модификация не только представлений о воскресении, но и представлений о мессианстве. Когда иудеи размышляли о мессианстве (и снова нужно сказать, что этому посвящены далеко не все тексты, но в христианстве данная тема сразу заняла центральное место), они думали, что Мессия одержит победу в битве Бога против нечестивых язычников, восстановит или очистит Храм и принесет в мир Божью справедливость. Оказалось, Иисус не выполнил ни одной из этих задач. Он перенес на себе последствия банальной несправедливости, царящей в мире; Он устроил странную и явно неэффективную акцию в Храме и был убит руками язычников, вместо того чтобы одержать над ними славную победу. Ни одному иудею того времени, знакомому с представлениями о мессианстве, не могло после распятия прийти в голову, что Иисус из Назарета — настоящий Помазанник от Господа. Но очень скоро, о чем свидетельствуют исповедания веры, вероятно, созданные еще до появления посланий Павла, христиане начали утверждать, что Иисус есть Мессия. И главным основанием для такого утверждения было его воскресение.

Тут нужно сделать одно важное отступление: практически невозможно объяснить веру первых христиан в то, что Иисус есть Мессия, без воскресения. Мы знаем о некоторых других движениях в иудаизме, мессианских или пророческих, зародившихся на одно–два столетия раньше или позже времени общественного служения Иисуса. Как правило, они кончались насильственной смертью лидера. После этого члены движения (если им удалось спасти свою жизнь) стояли перед выбором: отказаться от своих планов либо найти нового Мессию. Если бы христиане выбрали второе, у них был очевидный кандидат на пост Мессии — Иаков, брат Господень, знаменитый и ревностный учитель, один из высочайших авторитетов среди первых христиан Иерусалима. Но никому в голову не приходило думать об Иакове как о Мессии. Иосиф Флавий — хотя и не без высокомерия отзывается о нем, но, по–видимому, это отражает тогдашние разговоры — именует Иакова «братом так называемого Мессии».[72]

Это позволяет нам не принимать во внимание мнений многочисленных авторов, которые в последние годы утверждают, что воскресение Иисуса было выдумано задним числом. Многие говорили, что после смерти Учителя его ученики, дескать, были в такой глубокой скорби, что жадно ухватились за идею воскресения, позаимствовав ее из окружающей культуры, и начали убеждать себя, что Иисус восстал из мертвых, хотя они, конечно, знали, что это не так. Некоторые высказали мнение, что первые христиане верили в восхождение Иисуса на небеса либо пережили ощущение, что призваны распространять весть о Божьем царстве, и из–за этого начали говорить, что Иисус был воздвигнут из мертвых.

Но имеют ли эти рассуждения какую–либо основу? Чтобы в этом разобраться, проделаем мысленно эксперимент. В 70 году н.э. римляне покорили Иерусалим и взяли в плен человека, которого считали предводителем еврейских повстанцев, «царя иудейского» — Симона бар Гиору. Он вступил в Рим в конце триумфальной процессии, а после торжества Симона бичевали и затем казнили.[73]

Теперь давайте представим себе кучку еврейских мятежников три дня или три недели спустя. Один из них заявляет: «Знаете, я думаю, Симон действительно был Мессией — и остается Мессией!»

Прочие озадачены. Этого не может быть; римляне одолели его, они всегда побеждают. Если нам нужен Мессия, лучше поискать кого–то еще.

— Но послушайте, — отвечает первый, — я верю, что он восстал из мертвых.

— О чем ты говоришь? — удивляется его товарищ. — Он умер, и его похоронили.

— Нет, я не об этом, — говорит первый. — Я верю, что он восшел на небеса.

Его слушатели пожимают плечами. Все праведные мученики пребывают с Богом, каждый это знает; их души в руке Божьей, но это ни в коей мере не значит, что кто–либо из них уже был воздвигнут из мертвых. В конце времен всем нам предстоит воскреснуть, но ни с кем этого не может произойти ранее общего срока.