Читаем без скачивания Длительное убийство лорда Финдли (Доктор Пенн) / Проза.ру - национальный сервер современной прозы - Неизв.

Никто из матросов на эту ночь не пришел спать в кубрик, где лежал заболевший. Все отвязали свои гамаки и ушли ночевать на палубу. В команде было немало опытных профессионалов, служивших в эскадрах, иные из которых до половины состава теряли в эпидемии желтой лихорадки, более точно называемой испанцами «черной блевотиной» , – они тоже предпочли удалиться.

– Человеком, - сквозь зубы ответил Пенн и принялся раскуривать трубку. – Не выдумывай…

– Джек, - обратился к больному Литтл-Майджес, – ты присоединишься к свите Иоанна Крестителя. Он тебе дважды покровитель: по имени и потому, что он покровитель всем лишившимся головы, або какой-нибудь ее части. Отличная участь, как у короля Карла, а ты скулишь.

Некоторое время они просидели в тишине. Пенн дымил крепкими клубами, Литтл-Майджес тоже достал завернутую в вышитый платок трубку, продул ее и почистил пальцем чашечку.

- Во время чумы мы ездили в Ипсвич, - вдруг сказал Пенн. От первой выкуренной за день трубочки его взгляд прояснился. Налитый кровью глаз Треуха заворочался в глазнице; Джек искал источник голоса. Пенн рассмеялся. – Ну и дыра же этот Ипсвич.

Литтл-Майджес отвлекся от трубки и уставился на Пенна.

- А чтой-то ты вдруг ее, нечистую, помянул? – спросил кэп и тут же сам ответил на свой вопрос, - Ты думаешь…. ?

Док кивнул, вынул изо рта трубку и ткнул мундштуком больному под ухо.

– Вот бубон. А ты думал, что это?

Кэп ссутулился и посмотрел на Пенна снизу вверх.

- Я думал, просто болезнь. Болезнь вообще. Ты уверен? Это точно она?

- Крайне вероятно.

Литтл-Майджес внезапно выпрямился, улыбнулся, хлопнул себя по коленям, встал, сказал: «Годится!» - и ушел наверх. Пенн проводил его взглядом и с любопытством потрогал пальцем опухоль на голове Джека. «Или нет…»

Капитан выбрался на палубу, где на шканцах темной в сумерках и неподвижной фигурой стоял лорд Финдли, отряхнулся, приосанился, снял шляпу, взъерошил волосы на макушке вокруг лысины-тонзурки, нахлобучил шляпу и, топая, направился к пассажиру.

- А ветер-то какой хороший! – во всю глотку гаркнул Литтл-Майджес прямо у него за спиной, - Вест! Прямо-таки вест-вест тень вест, а мы на месте полощемся как цветочек в проруби!

Финдли обернулся и смерил капитана взглядом, который должен был заставить замолчать его, но кэп нарочито смотрел мимо своего пассажира и делал запрещенное – командовал.

- Увалимся под ветер! Джек, что ты там в носу копаешь, становись к штурвалу, поворачивай фордевинд! Кливер долой, фок, грот, крюйс, бизань, марсели обрасопить по ветру! Грот-брамсель долой. А, не, оставьте, быстрее пойдем.

Кое-кто из матросов не торопился трогаться с места. Одни, соскучившись за день, весело откликнулись на призыв поработать, начисто забыв о дневном посуле Финдли провести по уголовной каждого, кто притронется к рангоуту. Литтл-Майджес, изящно качнув корпусом, обошел пассажира по левому галсу и отправился сперва на полуют, а затем на бак – наводить порядок. Те, кто отнесся к приказу с недоверием, получали отеческого пинка под зад или в почки. Капитана словно подменили, да и сэр Джон был не тот, что днем. Финдли исчерпал источник энергии, помогавший утром волочить капитана за грудки. Кроме того, он проголодался, но подойти наугад к какому-либо матросу и потребовать себе провианта не мог по труднообъяснимым причинам. Он верил, что есть вещи, которые должны делать за него другие люди. Даже подойти и сказать «Эй ты, как бы тебя ни звали, мне нужна куриная нога, галеты и спиртное - какое осталось. Если это будет сбродивший сахар-сырец, я огорчусь, но не слишком» - работа, которую должен выполнять человек определенного статуса, ниже члена палаты лордов. Именно таким был мир в голове лорда Финдли. Проведя без мяса и подбадривающих напитков целый день, он устал, измотался, стал казаться еще старше, чем был и желал, чтобы все наладилось без него, само по себе. Он выдохся, а Литтл-Майджес отчего-то – нет. Кэп испытывал разнообразные унижения целый день, но сейчас стоял на палубе, энергичный и веселый, как кокер-спаниэль. Финдли почернел лицом и сам подошел к нему.

- Я тебе запретил произносить команды, я дал совершенно ясные указания на этот счет. Думаешь, ты здесь деспот? Ты лысеющий шут, ты получил свою должность в результате ошибки, нелепого анекдота, я верну тебя туда, откуда ты вылез, нет, еще лучше – я даже не буду настаивать на высшей мере, но я добьюсь, чтобы в Плимуте ты солнца дальше пристани не увидел. А теперь разворачивай, - Финдли стал говорить все тише, вытягивая губы и приближая лицо к физиономии кэпа, - разворачивай эту бадью обратно, мы будем стоять на месте, пока я ты не скажешь мне, где мы находимся.

- Вы возвышаете меня до равного себе личной ненавистью? Это очень трогательно, большая честь для меня, и я это очень ценю, - с веселостью фарфорового болванчика ответил Литтл-Майджес, - Но позвольте, я объяснюсь. Обстоятельства изменились. Не так давно я действительно пошел у вас на поводу и вел корабль днем на запад, менял курс на нужный мне каждый раз, когда вы засыпали. В результате я запутался хуже, чем если бы стал двоеженцем. Кстати, самый дурацкий грех из возможных, вы не находите? Так вот, в результате мы заплутали, высадились там, где высаживаться не следовало бы, и теперь - неприятный сюрприз: среди нас один зачумленный. Чума – значит заболевают все, выживает половина или четверть. Теперь представьте: выжившие в цинге и бредят, им и паруса как следует не выставить, а они у берега какой-нибудь богом забытой Сильвании. Что им, зимовать под елкой? Нет, мы пойдем домой, мы пойдем строго на восток. Я это делаю для той четверти, которая выживет, понимаете меня? Мне было бы очень неприятно лишиться состояния и целостности шейных позвонков, но теперь обстоятельства позволяют мне проявить в полной мере присущую мне отвагу и пренебречь вашим мнением.

Лорд Финдли замолчал и некоторое время смотрел с ненавистью в пространство перед собой. Перед его глазами встал майский день шестьдесят пятого, когда он последним выходил из дома, чтобы ехать в северные пригороды, где, как считалось, воздух был здоровее. Впереди него, держа платки у лиц, шли обе его ныне покойные кузины, и теперь их бледно-серые платья стояли перед внутренним взором Финдли. Сам он тогда едва достиг двадцатилетия. От порога до ступенек экипажа он смотрел только под ноги, на собственные тощие колени, которые казались ему далекими, чужими и непослушными. Он боялся, что сейчас не выдержит собственного веса. Ему под ноги бросился чумазый ребенок, лет четырех, голубоглазый цыганенок или нищий. Если он выжил, то был теперь в одном возрасте ровесник Майджеса и Пенна. С демоническим визгом и хохотом младенец схватился за полы жюстокора Финдли. В одной руке демонического существа была не то дохлая крыса, не то сгнившее яблоко. Баронет поднял обе руки, чтобы демон не коснулся его рукавов в одной руке была трость, и закричал жутко, протяжно и беспомощно, а потом от отчаяния и ужаса ударил ребенка тростью, чтобы тот оторвался, сгинул, не трогал его больше. Финдли несколько раз облизнул губы и, наконец, спросил:

- Кто заболевший?

- Он в кубрике, - ответил Литтл-Майджес.

- В мою каюту перенести бочонок, который еще не открывали, и солонину, самую соленую. Ту, к которой заболевший не прикасался, - быстро сказал Финдли, развернулся на месте и ушел, шагая широко, словно боялся подхватить чуму на подметки.

- Олух царя небесного, - беззлобно проговорил кэп ему вслед.

И была ночь, и было утро. Завершились первые сутки с того момента, когда корвет «Память Герцога Мальборо» поднял паруса, круто изменил курс и пошел на восток. Атмосфера установилась гнетущая. Финдли не показывался на палубе, матросы работали беспрекословно, но в кубрик идти по-прежнему отказывались. Джек Треух никак не умирал, хотя дышал с трудом, под опухолью скрылись уже оба его глаза, а какая дьявольская сила продолжала поддерживать в нем жизнь, док не знал. С того момента, как Финдли покинул верхнюю деку и забаррикадировался с солониной у себя в каюте, Литтл-Майджес вновь утратил всю свою напускную веселость, спал с лица и почти не притрагивался к спиртному. Даже доктор Пенн и лейтенант Пайк ни разу не высказались друг о друге в обычном тоне. Сталкиваясь то на полуюте, где Пайк проверял положение гафеля, а Пенн смотрел на пенную полосу за кормой, то на полубаке, где Пайк внезапно появлялся среди матросов, прекращая тем самым разговоры, а Пенн стоял и без движения созерцал пустую точку впереди, они обменивались взглядами, и один говорил: «Скверно», – а другой отвечал: «Пожалуй».

К сумеркам натянуло туман. Плотная дымка тащилась лоскутами над самой поверхностью моря. Уверенный, что на много миль вокруг нет ни единого корабля, капитан все же отрядил одного матроса на нос ударять в колокол каждые полминуты. Офицеры и док топтались на шканцах, и каждый норовил стать спиной к грот-мачте. Никому не хотелось в этом тумане оставлять спину открытой.