Читаем без скачивания Синельников и холодильник - Андрей Лях

Я слушал, и мне становилось не по себе. Одно дело — подозревать и догадываться, другое — самому воочию убедиться в существовании этой дьявольской техники. Пришлось с деловым видом задавать разные дурацкие вопросы — про жесткий диск, про аккумуляторную подпитку и всякое такое, чтобы не молчать и избежать главной темы: а насколько эта механика дальнобойна и только ли лекарства в нее можно зарядить?

Покинув друидский замок чудес, я миновал стеклянную проходную с покореженным турникетом, железные ворота, на столбе которых росла у электромотора трогательная березка, и отбыл восвояси. Скудная московская природа грустно готовилась отдаться неприветливым объятиям ноября. На душе у меня было муторно, что-то неясное скребло и посасывало, словно у легендарного прокурора, прочитавшего доклад про несгораемые штаны господина Каммерера. Все увиденное мне очень и очень не понравилось, надо было решать, что же докладывать начальству, но вместо решимости и каких-то дельных соображений у меня в голове царила странная тоскливая растерянность.

Я брел, сунув руки в карманы старой куртки, присланной нам монгольскими товарищами, которые, судя по всему, полагали все мужское население России богатырями косой сажени в плечах и нуждающихся в монументальных одеяниях из толстенной бычьей шкуры. Впрочем, надо отдать должное — внутри этого кожаного шкафа было очень уютно до самой зимы и не жарко до самого лета. К тому же монгольский короб совершенно не поддавался натиску времени, что избавляло от необходимости ломать голову над сменой гардероба. По давней скверной привычке в минуты сомнений я принимался скручивать в продранном кармане лохмотья продранной же подкладки и одновременно мять внушительной толщины застроченный валик края куртки. Вероятно, так в раздумье перебирают четки. Но в этот раз ничего не получалось. Пальцы не находили знакомых, замученных бесконечным кручением косиц. В кармане творилось что-то непостижимое. Я остановился как вкопанный. Осторожно распустил «молнию» и задрал полу.

Держите меня одиннадцать мужиков. Многострадальная бахрома, жертва моих дурных замашек, была примерно наполовину аккуратно срезана. Это значило, что на сей раз наш искусник обошелся без дрели. Что же, я пришел в правильное место.

— Господи, — сказал я. — Не подумай, что я ропщу. Я ценю, спасибо тебе большое, но нельзя ли, чтобы мое везение выглядело как-то попроще, поуютнее, почеловечнее? Если нет, то нет, что ж, ладно, тебе виднее.

*  *  *

— Володя, — сказала Полина, — для этих батарей даже нечего и решетки заказывать, этих чугунных уродов надо просто менять. Поставим итальянские, у них гарантия двадцать лет, и надо спешить — через неделю затопят, и все станет намного сложней. Давай в среду выберемся на строительную выставку.

Я слабо застонал.

*   *   *

— Камера не проблема, камеру я тебе поставлю где угодно. Но куда твой кожан вешать? — сказал мне Гамлет. Есть на земле края, где Офелии, Джульетты и Дездемоны встречаются в количествах, превышающих всякое разумение. Там бывают даже Отелло, а уж про Генрихов и Ричардов и говорить нечего. Не знаю, почему Шекспир все еще не почетный гражданин города Еревана? Вероятно, потому что мало надежды на его приезд и восточный пир по такому случаю.

Впрочем, Гамлет Вартанович Мцхеян, заместитель начальника отдела технической экспертизы, с рождения был российским гражданином, на языке предков знал от силы дюжину слов и внешность имел даже не то что стопроцентно славянскую, а скорее, даже угро-финскую. Он с сомнением уставился на произведение чингисхановских кожемяк.

— Разве что в стендовую.

— С глузду ты съехал, Вартаныч, — возразила Баба Даша, хозяйка пуле-гильзотеки и обладательница великолепного прокуренного баса, продукта многолетнего бессменного воздействия не то «Беломора», не то еще чего-то, не менее термоядерного. — Я ж там работаю, у меня'туда люди приходят. А если Вовка не врет, эта хреновина не сегодня-завтра взорвется.

— Точно пока не известно, что с ней случится, — заметил я.

— Тем более, — прогудела Баба Даша. — Вешай в автоклавную, там стул есть железный и бетон кругом.

Гамлет сделал ртом движение, словно собрался закусить несуществующие усы.

— Ладно, повесим в автоклавную, в аппендикс, дверь стальная, а камер даже две. Владимир, с тебя две бумаги — одна от начальства на разворот телеметрии, вторую нарисуешь и наклеишь сам — мол, опасно, не входить, и череп там, или смерть с косой — для наглядности.

— Спасибо, граждане эксперты, — сказал я. — Век не забуду вашей доброты. Подскажите уж тогда еще одно. Где достать еще одну такую куртку? Преступник-то должен думать, что она на мне, иначе и огород городить не стоило.

Баба Даша разразилась мефистофельским смехом.

— Чего там думать, у Митрича такая же. Они с Богуном не разлей вода, дружки закадычные, два архаровца... Звони, он тебе еще старые сапоги заодно отдаст, барахольщик известный...

*  *  *

— Дарю, черт с тобой, — сказал Митрич. — Мне что, мне уж деревянную куртку пора заказывать... А знаешь, чья она? Унгуряну, его в ней и взяли. Неисповедимыми путями ко мне попала, и надо же, вон когда пригодилась...

Куртка действительно была совершенно неотличима, размер тот же — «Добрыня Никитич и лошадь», но оба кармана целы, что открывало передо мной серьезные медитативные перспективы. Что же, спасибо и тебе, молдавский аферист Ион Унгуряну, более известный по бандитской кличке Гиду... — Ты бронежилетом-то того, не пренебрегай, — посоветовал Митрич. — Прах его знает, как он там свою музыку наладил, может, вся одежа из этой партии одновременно сыграет...

*  *  *

Мудрецы Востока и Запада сходятся в отношении двух вещей. Первая: в просторных помещениях мысли рассеиваются, в тесных — концентрируются. Вторая: текущая вода способна приносить идеи и решения. Ввиду всего этого идеальным местом для размышлений является туалет. И точно, пока я выписывал модернистские узоры по сигаретному пеплу (возможно, во мне погиб художник), ералаш в голове начал понемногу укладываться в систему.

Алиби нет ни у кого. Сам академик Деркач мог за милую душу прокрасться следом за мной, или приказать пышке Виктории воспользоваться ножницами из канцелярского набора. Дедушка Илья Машковский свободно мог на минуту оторваться от компьютера, два шага — и дело сделано. Наконец, хитроумный гражданин Сахно отлучался как раз настолько, чтобы спокойно вернуться в контору, произвести резекцию и далее без помех читать мне лекцию. Кого-то я мог и просто не заметить.