Читаем без скачивания Газета День Литературы # 170 (2010 10) - Газета День Литературы

– Владимир Фёдорович! Сделайте милость, пожалейте меня, мой друг! Неужто вы и в самом деле стали на сторону тех, кто во всех этих страшных событиях усматривает лишь мою вину? Вот уж и князь Юсупов…

– Ах, кстати. До императрицы дошли слухи, что в силу присущей вам беспечности вы настолько розово смотрели на вещи, что чуть не обрекли на верную смерть её сестру-бедняжку. Подумать только: вы даже не пытались убедить великую княгиню остаться в её Марфо-Марьинской обители и не ехать на Тверскую. Мол, заседание Красного Креста без родной сестры императрицы ну никак не обойдётся! Вы в самом деле не видели оснований опасаться за эту поездку? Поймите, Александр Александрович, безопасность вдовы московского генерал-губернатора, как, впрочем, и иных важных особ, проживающих в Москве, всецело лежит на ваших плечах. Мало ли на нашей памяти кровавых преступлений, направленных против членов семьи государя императора? Ещё кровь великого князя Сергея Александровича запечься не успела, а вы столь опасно рискуете жизнью его вдовы! Не удивительно, что сам князь Феликс Феликсович Юсупов отменил её поездку на собрание. Его супруга поведала мне о том, что была вынуждена рассказать о случившемся императрице. В вашу защиту я добавил лишь, что именно усилиями полиции была спасена от погромов Ордынка и сама Марфо-Мариинская обитель, основанная Елизаветой Фёдоровной, но не думаю, что это позволит смягчить гнев её величества. Вы же знали с Севенардом, что Елизавета Фёдоровна своим гессенским происхождением не снискала себе уважения среди патриотических масс! Севенард, этот ваш любимчик, этот прохвост, – он-то себя успел обезопасить. Вот, полюбопытствуйте, его записочка княгине Юсуповой. Читайте, без очков не видите? Сейчас я вам её прочту: "Ваше сиятельство, это немыслимо, великую княгиню по дороге убьют". Граф Толстой ваш Севенард, а не полицмейстер! Ну ежели Севенард понимает обстановку в Москве лучше вас, может его и назначить градоначальником? Может, тогда придётся меньше опасаться за Белокаменную? Милостивый государь, Александр Александрович, вам плохо? Так попейте водички! Ох, Александр Александрович, за столько лет вашей безупречной службы ни мне, ни нашему министру Маклакову, ни покойному Петру Аркадьевичу Столыпину, который безмерно уважал вас, не приходилось сомневаться в вашей способности надёжно поддерживать безопасность в Москве, а тут такое разочарование!

Адрианов вспыхнул от ударившего в голову гнева. Смущение прошло. Ему на смену шёл протест. Ещё никогда ранее Джунковский не позволял себе так обходиться с ним. Даже обстоятельства сего дела не давали ему оснований разговаривать с ним, московским градоначальником, подобным образом. Да, он, конечно, понимал, что именно ему придётся отвечать за гибель гражданских лиц, да ещё и женщин. Морально он был к этому готов. Вести о приезде Джунковского в Москву означали для него лишь то, что наступает развязка трагедии, жертвой которой стал и он сам. Позорная отставка была бы наименьшим злом, но и судебное преследование исключать было нельзя.

Будучи генералом свиты его величества, Адрианов не мог не знать о крайнем раздражении царя его поведением, хотя и считал сие мнение несправедливым и основанным на поверхностном восприятии случившегося в Москве несчастья. Тем не менее, примириться с вызывающей сожаление, с учётом стольких лет прежнего знакомства, позицией своего старого знакомца и приятеля – генерала Джунковского – он не мог. Всё в нём заклокотало, забилось, и еле сдерживая волнение, градоначальник перешёл в контратаку:

– Милостивый государь! Вы желали бы, чтобы я отдал приказ стрелять в безоружных людей? Залить Москву кровью? Да-с, они погромщики, но всё же люди, а не враги Отечеству. Вы, должно быть, забыли баррикады и кровь 905-го года? А я не забыл! И не хочу её! Слышите, не хо-чу! Мы не каратели, нет! Мы стражи закона и порядка. Насилие породит насилие, и тогда мы с вами разбитыми лавками не отделаемся. Да-с, представьте себе, и я скорблю по невинно убиенным. Но могло быть хуже, много хуже! И не вам, ваше превосходительство, меня попрекать либерализмом! Не вы ли, Владимир Фёдорович, своим решением запретили институт секретных сотрудников в армии и на флоте, уволив сотни блестящих профессионалов?! Не вы ли ликвидировали агентуру среди учащихся в учебных заведениях? Вам ли бросать мне упрёк в лицо после того, как именно по моему настоянию в Москве и Петрограде удалось отстоять охранные отделения, кои вы порушили по всей Империи? Вы лишили нас зрения, понимания того, что реально происходит по всем этим подвалам и чердакам, по всем этим марксистским рабочим кружкам! Мы же ослепли, потеряли слух, обоняние! Может вам более известны эти настроения? Так поделились бы уже! Я вам так скажу: в волнениях по всему чувствовалась чья-то направляющая рука и закономерность. Жандармы, увещевая возбуждённую толпу разойтись, своими глазами видели повсюду снующих студентиков и прочих подстрекателей и провокаторов. Но по вашей милости лишившись глаз и ушей, мы были слишком поздно предупреждены о грозе, надвигавшейся на город. Да-с! Не говоря уж о масштабах волнений!

Я, конечно, отвечу за всё. Чинить препятствий в порученном вам расследовании этих трагических событий не собираюсь. Понимаю, к чему вы клоните. Я собственноручно и немедля напишу прошение об отставке, но запомните, генерал Джунковский, уходом моим вы грозу не остановите. Именно грозу, страшную грозу, идущую на Россию. Прошу вас, Владимир Фёдорович, лишь об одном: полно и беспристрастно разобраться в действиях моих подчинённых, ибо в них я нахожу примеры преданности нашему делу, мужество и профессионализм. Честь имею!

Генерал-майор Адрианов встал из-за стола. По всему было видно, что ему с трудом удавалось сохранить даже видимость самообладания. Не протягивая руки Джунковскому, он как-то неестественно распрямился, не поднимая глаз, повернулся к выходу и уже успел сделать пару шагов, как вдруг остановился:

– Да, совсем забыл… Здесь на столе материалы прокурорской проверки действий полицмейстера 4 отделения генерал-майора Миткевича-Жолтка. Обычная история, знаете ли: невинных карают, непричастных награждают. Владимир Фёдорович, я уж на дальнейший ход дела по Николаю Антоновичу повлиять не могу, так уж вы сами определитесь, наказать Миткевича или наградить.

Адрианов, наконец, поднял тяжёлый взгляд на безучастно наблюдавшего за ним Джунковского, что-то видимо ещё хотел добавить, но осёкся, помявшись, засобирался и, неловко зацепив плечом вешалку у двери, покинул кабинет.

Джунковский оставался равнодушным. Демарш Адрианова никак его не тронул, ни разозлил, ни разжалобил. Ему было невыносимо скучно. Будто желая удостовериться, что он не спит, жандарм по привычке дёрнул себя за правый ус. Затем до хруста расправил плечи, подошёл к столу, отпил из стакана успевший остыть чай и тяжело опустился в опустевшее после ухода хозяина кожаное кресло. Он неспешно раскрыл плотно забитый бумагами портфель и достал оттуда дело с пометкой "Спешное. Секретно". Оно касалось обстоятельств тех самых кровавых немецких погромов 26-29 марта 1915 года, в которых ему поручено тщательно и объективно разобраться, "желательно без нагнетания", как того пожелал государь. Полным ходом шла война с Германией и Австро-Венгрией, русская армия несла страшные потери на западных границах Империи, но Москва после беспорядков выглядела так, будто кайзеровская авиация сбросила на неё тысячу зажигательных бомб. Поиски "немецких шпионов" среди фабрикантов из числа эльзасских немцев вывели на улицы Замоскворечья, в Лефортово, на Лубянку, Мясницкую и даже на Красную площадь десятки тысяч погромщиков и мародёров. Волнения охватили даже ближайшее Подмосковье – деревни Свиблово, Ростокино, Всехсвятское. Согласно отчёту сенатской комиссии, в ходе погромов пострадало 475 торговых предприятий, 207 квартир и домов, 113 германских и австрийских подданных и 489 русских подданных (с иностранными или похожими на иностранные фамилиями). Ущерб был нанесён многим российским, французским и английским фирмам и магазинам, иностранным консульствам и даже предприятиям, выполнявшим военные заказы.

Жандарм раскурил папиросу, подошёл к окну, распахнул его в наступившую ночь, затем вновь погрузился в кресло, наклонился к столу и вытряс на него всё содержимое своего портфеля. Несколько прокурорских запросов и объяснительных департамента полиции слетело на пол и запорхнуло под массивную дубовую тумбу. Помогая себе ногой, Джунковский извлёк из-под тумбы бумаги, поднял их и сложил в одну стопку, смешав тем самым свои бумаги и документы, оставленные на столе Адриановым. Тяжело вздохнув от осознания того, что все сии сочинения ему придётся осилить непременно сегодня, жандарм решил читать всё подряд – в том случайном порядке, как листы попали в стопку.