Читаем без скачивания Балерина из Санкт-Петербурга - Анри Труайя

В эту пору Мариус Петипа пылал все тем же творческим жаром: по согласованию с князем Волконским он ставит «Арлекинаду» на музыку Дриго, «Волшебное зеркало» на музыку Корещенко и уже собирался воскресить «Фиаметту», которую некогда ставил совместно с Львом Ивановым, как вдруг разразился полный абсурда скандал с участием все той же Матильды Кшесинской. 15 апреля 1901 года Матильда танцевала в балете «Камарго», который перешел к ней после Леньяни. Балет был выдержан в стиле эпохи Людовика ХV. В одном из актов этого балета Леньяни танцевала «Русскую» в костюме с пышными юбками, поддерживаемыми у бедер так называемыми фижмами, которые стесняли движения. Кшесинская наотрез отказалась надеть фижмы, и перед лицом такого бунта князь Волконский наложил на ослушницу штраф. Вполне естественно, Кшесинская не могла стерпеть такого оскорбления и не замедлила с ответными мерами, обратившись в самые высокие инстанции. Сам Государь лично, памятуя о приятных минутах, проведенных в объятиях виновницы событий, повелел князю Волконскому отменить санкции против Кшесинской. Князь Волконский был ошеломлен требованием Его Величества дать делу задний ход, но ему ничего не оставалось как повиноваться. После этого князь не счел для себя возможным оставаться на своем посту и подал в отставку. Удерживать его не стали.

Комментируя это плачевное событие в семейном кругу, Мариус Петипа не уставал повторять, что уход этого целостного человека с открытым мышлением непременно скажется плачевно на всей труппе. Разумеется, я всем сердцем была с ним; но, как и он сам, предпочитала не сообщать о своих чувствах, дабы не обострять отношения между танцовщиками, уже отравленные всякого рода сплетнями.

Как выяснилось, беспокойства Мариуса Петипа оказались отнюдь не напрасными. Худшее ожидало нас впереди. На место очаровательного князя Волконского дирекция Императорских театров назначила некоего кавалерийского полковника Владимира Теляковского, не обладавшего ни малейшей компетенцией в театральном деле и уже выказавшего свою неуклюжесть в управлении Императорскими театрами в Москве. Едва получив назначение в Санкт-Петербург в 1901 году, он тут же вознамерился управлять персоналом при помощи плетки в семь хвостов. Ну, и с самого начала провозгласил торжество нового искусства. Мариусу Петипа быстро стало ясно, что в своем стремлении совершенствовать классический танец он идет наперекор реформаторским идеям Теляковского и тот будет изощряться, ставя ему палки в колеса. Видя, какие сгущаются тучи, я догадалась, что отныне моя роль в семействе Петипа – убеждать главу оного сохранять терпение, поскольку бедняга постоянно пребывал в крайнем раздражении. И, уверяю вас, было с чего! Почти что каждый Божий день приносил с собою доказательства враждебного расположения к нему Теляковского. Мариус Петипа пытался скрывать свою горечь смехом, но это ему не особенно удавалось. Первый афронт, который серьезно задел его самолюбие, случился в связи с визитом в Россию президента Французской Рес– публики Эмиля Лубе. По завершении гала-представления, данного Николаем II в честь высокого гостя из дружественной страны, президент Лубе высказал пожелание принять у себя нескольких выдающихся артистов, чтобы вручить им ордена и подарки. Как французский гражданин и ветеран петербургской сцены, Мариус Петипа фигурировал во главе списка лиц, приглашенных на церемонию. Но в назначенный день он не получил обещанного приглашения. Удивившись, он обратился за разъяснениями по поводу такой несправедливости и узнал о том, что директор Императорских театров, не поставив никого в известность, собственноручно взял и вычеркнул его фамилию из списка. Поставленный перед фактом, министр двора выразил свое сожаление по поводу происшедшего, но боль была причинена. Уязвленный вдвойне: и как французский подданный, и как русский артист, Мариус Петипа замкнулся в своем горе. Но это было только началом длинной серии подковерных маневров, имеющих целью сместить его.

Чтобы заручиться поддержкой в кампании по устранению великого маэстро, Теляковский выписал в Петербург своего протеже Александра Крупенского, который еще в Москве ворочал темными делишками своего покровителя. Теляковский приложил максимум усилий к тому, чтобы по возможности скомпрометировать спектакль, поставленный в бенефис Мариуса Петипа по случаю юбилея его нахождения на официальной службе.

Балетная труппа устроила складчину и заказала в его честь венок, настаивая на том, чтобы вручить его в особо торжественной обстановке, во время представления 9 февраля 1903 года. Для представления в этот вечер было выбрано «Волшебное зеркало»; узнав об этой новинке, публика ринулась к окошечкам кассы Мариинского; к моменту поднятия занавеса в зале яблоку было негде упасть. Николай II, Александра Федоровна и все императорское семейство в полном составе собрались в царской ложе.

Схоронившись позади стойки для кулис, я напрягала слух, пытаясь прислушиваться к последним перед началом спектакля разговорам, доносившимся до нас от невидимой зрительской массы. Подумать только – шестьдесят шесть лет работы и пятьдесят семь лет службы в России! Как мне представлялось, такое долголетие и такая преданность искусству заслуживали бы самых исключительных почестей. Сложив ладони у груди, я тихонько молилась, чтобы церемония оказалась достойной того, кому воздается честь. Сама я не была занята в спектакле, но, как это ни странно, была более чем обеспокоена о результате.

Увы! С самого начала я догадывалась, что дело было устроено не лучшим образом. Декорации, выполненные сподвижником Теляковского – декадентским художником Головиным, были столь безобразны, что, невзирая на присутствие Государя, ропот недовольства пронесся по галерке и доносился даже из партера. Костюмы, навязанные Теляковским и его кликой, были ничуть не лучше: в таких нелепых нарядах даже самым искусным образом поставленные танцы выглядели как нечто карикатурное. По ходу действия множились знаки недружелюбия: я ощущала все эти раздражавшие меня смешки и выкрики как удары по своему сердцу. Я с нетерпением дожидалась конца испытания, чтобы принять участие в короновании Мариуса Петипа, который, как мне казалось, не мог не страдать от такого обезображенного действа. Но по распоряжению Крупенского (который, вне всякого сомнения, действовал по инструкциям Теляковского) режиссер опустил занавес прежде, чем должна была начаться церемония вручения венка бенефицианту – по словам самого же режиссера, это было сделано специально, чтобы церемония прошла в интимной обстановке и не на глазах у публики. Этот последний афронт, подстроенный нашим директором, взорвал меня. Оскорбленная таким вызывающим хамством, я повела нескольких танцовщиц на приступ сцены, и, расталкивая режиссера и машинистов, мы вытащили виновника торжества перед опускавшимся занавесом, и первая танцовщица Вера Трефилова поднесла ему от лица всей труппы серебряный венок, приобретенный на наши деньги; публика аплодировала как бешеная.