Читаем без скачивания Литературная Газета 6388 ( № 41 2012) - Литературка Литературная Газета

Сердце встало[?] Опять пошло[?]

Мы лишь тихие гости из мёртвых царств.

Нам в кромешной ночи светло.

Спирт - ты знаешь - основа любых лекарств.

Снова встало[?] Опять пошло[?]

* * *

Не удержавшись в стылой пустоте,

звезда в твоих увязла волосах.

Неярко плоть светилась в темноте,

а мрамор полнолунья - в небесах.

Не разомкнув объятий, на заре

            уснуть.

Сентябрь в проулок завернул.

Чуть позже стон качелей во дворе

прощальным всхлипом лето зачеркнул...

...И, прикоснувшись грудью и плечом,

хранить молчанье, встав не с той ноги.

Как будто камень бросили в зрачок,

в сознании расходятся круги.

...И, поискав глазами горизонт

под стадом туч, налившихся свинцом,

смотреть, как грустно гадит на газон

осенний пёс с заплаканным лицом.

* * *

"Жигулёвское" в кружке, "Памир" да солёные сушки[?]

Скромный опыт житейский задёшево я обретал.

Что ж, изящным манерам мы все обучались в пивнушках -

и с тех пор, господа, я изящней в манерах не стал.

Облетели любови, увяли, как сад, приключенья,

в небесах Нострадамуса месяц свинцовый плывёт,

но зато стали правом и правилом все исключенья,

и с тех пор эта песенка рядом со мною живёт.

Я спускался на дно общежитий и книжных хранилищ,

зрел из этих глубин, как вонзаются в небо мольбы[?]

Гильденстерн с Розенкранцем тусуются в барах чистилищ.

Я там тоже напьюсь после этой нелёгкой судьбы.

Мне швыряли объедки, мне плакали дамы в жилетку,

и не счесть мне каменьев, что брошены в мой огород.

То, чего мне хотелось, случалось случайно и редко,

но зато эта песенка рядом со мною живёт.

Сентябрём захлебнётся навзрыд анонимная скрипка.

Пусть, дрожа на краю, никогда не попасть мне в струю,

пусть похожа на выкидыш эта больная улыбка -

равновесие сумерек душу излечит мою.

Посижу не спеша, покурю над рекою туманной,

долюблю, что положено - пусть это будешь не ты[?]

Воссияет священный закат над водою безымянной,

и печальному лету в лицо рассмеются цветы.

* * *

Истлела  за  окном  январская  заря.

Откупорен коньяк, а люди января

не любят зла, но и добра не помнят.

И, вспомнив про года, растраченные зря,

как древний таракан в кусочке янтаря,

я замер в тверди освещённых комнат.

Мой взгляд остановил вращенье потолка.

Вот лёгкие шелка, вот гибкая рука

хозяйки милой, что в углу зевает.

Покуда гости их валяли дурака,

хозяин этот дом построил на века.

Здесь сквознячков случайных не бывает.

За шторою Луна - как юбилейный рубль.

Средь взглядов, промеж слов, меж бёдрами подруг -

холодные, бездомные потёмки.

Приходят времена прощаний и разлук,

но тесная зима стаканы сдвинет в круг

и зазвенит гитарою негромкой.

Январская зима - как грудка снегиря.

Откупорен коньяк, и люди января

смеются, их закручивает в омут.

И свечечки коптят, и ёлочки горят[?]

Как древний таракан в кусочке янтаря,

я замер в тверди освещённых комнат.

ПСИХЕЯ

Колесо повернётся. Всему свой черёд.

Май, конечно, придёт. Боль, возможно, пройдёт.

Серебрятся дерев опушённые ветки,

и Психея дрожит, обнажённая, в клетке.

Ох, душа моя, в свете ущербной Луны

сновиденья уснувшей природы темны,

и немного тепла на заблудшей планете,

где Психея бессонная слушает ветер.

Переулками бродит, смеясь, сатана.

Пожелтев, как медяк, убывает Луна,

и вверху, над промёрзшей искрящейся твердью,

тает тихая музыка роста и смерти[?]

ПЯТИКНИЖИЕ

ПЯТИКНИЖИЕ

Александр Трапезников.

Новые истории московских улиц . - М.: ИПО "У Никитских ворот", 2012. - 368 с. - 2000 экз.

"Человек вышел за хлебом и пропал". Так начинается один из рассказов Александра Трапезникова - и подобным образом могли бы начаться многие из них. Основной приём, которым пользуется писатель, - резкий слом привычного порядка вещей. Топография Москвы в его прозе - это полуправда-полувымысел, с исчезающей, тающей гранью между ними. Именно в таких декорациях могут разворачиваться иррациональные события, которые до поры до времени кажутся даже вполне вероятными. Это фантастика, но так прочно сплетённая корнями с реальностью, что героям сочувствуешь, представляя себя на их месте. К тому же Трапезников не стремится создавать фантастические ситуации, он просто живёт в мире, основы которого поколеблены. С грустью мы узнаём в этом мире нашу страну - Россию, в которой теперь всё возможно. Некоторые сюжеты Трапезникова заканчиваются счастливо, однако даже и тогда оставляют ощущение случайности, лотерейности такого конца.

Маргарита Шувалова.

Точка сближения. Стихи. - Нижний Новгород: издательство "Книги", 2012. - 84 с. - 500 экз.

Нижегородская поэтесса Маргарита Шувалова выпустила в свет книгу стихов "Точка сближения". И это название точно отражает суть книги. Сближение прошлого и будущего, близкого и далёкого, известного и неизвестного, простого и сложного естественно для пространства этой тонкой лирической книги.

Не сетуй на меня, родимая,

Что для тебя я не смогла

Найти слова необходимые -

Глаголом жгущие слова, -

обращается поэтесса к России, и понимаешь, что эти строки продиктованы любовью и скромностью автора. Конечно, Маргарита Шувалова от первой до последней строки в этой книге - лирическая поэтесса, и это определяет круг её тем. Родина, любовь, родная природа[?]"Вновь с заботой сентябрь птицам выдаст билеты Вдаль к чужим берегам, где им будет теплей. Пусть летят, пусть и там, в царстве вечного лета, Разнесётся их крик песней русских полей ".

Всё вроде бы традиционно, и однако всё это волнует и заставляет сопереживать вместе с автором.

Орест Миллер.

Славянство и Европа. - М.: Институт русской цивилизации, 2012. - 880 с. - Тираж не указан.

Орест Фёдорович Миллер был известным русским фольклористом, литературоведом и мыслителем-славянофилом. Эта книга - первое после 1917 года издание его трудов, и оно даёт разностороннее представление об этом выдающемся человеке. В сборнике рассматривается история славянофильского учения в России, осмысливается деятельность Петра I и М.В. Ломоносова, а также реформы Александра II; большое внимание уделено сопоставлению славянского мира и Европы. Особый раздел посвящён участию Русской православной церкви в жизни и обучении русского народа, причём в этом вопросе, как и в других вышеупомянутых, позиция автора не является догматической: его славянофильство - обоснованная мировоззренческая система, а не священная корова. Весьма интересны главы, посвящённые литературе: "Слову о полку Игореве", патриотизму у Грибоедова, "задушевнейшим идеалам" Салтыкова-Щедрина, толстовскому учению о нравственности. Книгу дополняют биографические заметки о самом О.Ф. Миллере.

Сандрин Филипетти.

Стендаль. - М.: Молодая гвардия, серия "ЖЗЛ", 2012. - 282 с. - 5000 экз.

С портрета Стендаля, что сделан за два года до смерти, на нас смотрит человек с живыми, внимательными, немного печальными глазами и узкими, поджатыми, скрывающими усмешку губами. Вероятно, это хороший портрет - он очень соответствует тому образу, что выступает из книги Сандрин Филипетти. Противоречивость натуры Стендаля была выдающейся: он ненавидел лицемерие - и не только старательно учился лицемерить, но и учил этому сестру, полагая, что таковы законы жизни для тех, кто "не похож на большинство". Он терпеть не мог опеку родственников и регулярно прибегал к их помощи, был весьма влюбчив, но любовь считал болезнью, которая непременно проходит, - счастлив тот, кто излечивается первым. В 1812 году, среди тягот наполеоновского похода на Россию, он писал: "Стоило покинуть Париж ради такого предприятия: здесь я столько всего увидел, сколько литератор, сидящий в своём кабинете, не узнал бы и за тысячу лет". А ведь в то время Анри Бейль и не был литератором Стендалем: натура его вполне сложилась, но всё ещё было впереди.