Читаем без скачивания Отец Александр Мень. Христов свидетель в наше время - Ив Аман

Отказавшись от проекта коллективного будущего, индивидуум замыкался в себе, его заботили, главным образом, карьера и личный комфорт, но многих все это приводило к мыслям о цели и смысле существования. Не все ставили перед собой эти вопросы четко, но в их поведении по отношению к вере, религии, Церкви чувствовалось нечто новое. Презрение и насмешка уступали место любопытству, даже уважению.[109] «Молодежь наша — писал А. Левитин — часто безрелигиозна, часто заражена антирелигиозными предрассудками, в следствии которых она рассматривает религию как порождение темноты и невежества. В ней, однако, нет антирелигиозного фанатизма и озлобления ее дедов, и все попытки профессиональных антирелигиозников во времена Хрущева раздуть антирелигиозный фанатизм окончились полным провалом. В ней нет и полного нежелания знать или замечать религию, в ней нет того холодного, презрительного равнодушия, которое характерно для отцов. Средний представитель молодого поколения относится к религии со смешанным чувством недоверия и интереса».[110] Молодые люди стали носить не только джинсы, но и кресты, к великому огорчению газеты «Комсомольская правда», органа Союза коммунистической молодежи. Газета эта обличала подобную практику, парадоксально объясняя ее успехами атеизма: «Что религия — это опиум для народа, знают все. Для большинства молодых эта формула столь очевидна, что ее смысл не доходит до глубины их сознания. Разве не в этом причина, по которой часть молодежи „открывает“ религию не как обскурантизм, а как красивое прошлое, как привлекательный обряд. Над современной, полированного дерева, мебелью стены украшены иконами. А тот или иной надевает крест, конечно, как предмет искусства, как дань моде…».[111]

Вот еще знак того, что отношение к религии изменилось: «коммунистические» надгробные памятники в форме пирамиды или обелиска, увенчанные пятиконечной звездой в эти годы вышли из употребления. На кладбищах почти над всеми свежими могилами вновь стали появляться кресты. В конце 70-х гг. в СССР внезапно появился новый обычай: массы людей стали ездить на Пасху на кладбища. В Москве, например, дошло до того, что городским властям пришлось организовывать специальные рейсы автобусов.[112]

Многие проявляли все возрастающий интерес к йоге, парапсихологии, аномальным явлениям, неопознанным летающим объектам, астрологии, оккультизму, ко всему тому, что представляет собой суррогат веры. Короче говоря, всем стало заметно непрерывно растущее стремление к духовному. Нам всегда внушали, что в церкви можно увидеть только старушек. Но теперь это уже были не те бабушки! Это женщины, которым в годы коллективизации было двадцать лет, до 70-х гг. они следовали общим курсом, а дорогу в церковь нашли лишь выйдя на пенсию, когда их уже ниоткуда не могли исключить или уводить.

Стало очевидным, что религия больше не является достоянием старых необразованных женщин. Молодежь, интеллигенция, не только женщины, но и мужчины тоже обратились к Богу.

В СССР в 70-е гг., состав присутствующих на богослужениях заметно изменился. В Москве и Ленинграде ходить в церковь было не так опасно, как в провинции. И хотя женщины в возрасте продолжали составлять большинство, но число мужчин особенно молодых и среднего возраста значительно возросло. Молодые люди от 18 до 30 отныне образовали заметную группу.

Те, кто пришел к вере, не получив домашнего религиозного воспитания и часто против води семьи, составляли примерно треть присутствовавших на службах в двух столицах.[113]

«Когда вы видите свежие непривычные лица, уже неприметно вписавшиеся в пейзаж православных храмов в крупных городах, то можете быть уверены, что это не бабушки затащили сюда своих подросших внуков, что те сюда пришли сами, едва ли получив какой-либо толчок извне… В семьях новообращенных атеизм не выветрился еще, вероятно, с тридцатых годов. Они пришли сюда из внутренних биографий, они вышли из истории своих душ» — объясняет Владимир Зелинский в одной из своих работ о путях нового поколения христиан, к которому принадлежит он сам.[114]

Все чаще и чаще в Москве крестились дети коммунистов и даже старых чекистов. И еще, подчеркивал А. Левитин, дети из еврейских семей. Он с удивлением отмечал, что эти юноши и девушки, еще совсем недавно не думавшие ни о какой религии, становились христианами, что обычно вызывало резкие конфликты с родителями, нередко доходившие до разрыва. Их обращение, большей частью, совершалось стихийно.[115]

Толчком для одного становилось чтение Достоевского. Для другого Бердяев; для третьего — изучение икон. Для четвертого — упражнения по системе йогов. Одна студентка рассказала, что занимаясь йогой, она случайно наткнулась на учебник, где предлагалось непрерывно, автоматически, без всякого выражения повторять «Отче наш», так как полагается повторять мантру. Она была потрясена. «Не то, чтобы моим глупым умом, но всем своим существом я поняла, что Он существует».[116]

Один священник рассказывал, что до сих пор не может объяснить свое обращение. Почему к двадцати годам начал он посещать церковь, почему однажды осмелился подойти к священнику после литургии и попросить крестить его? Вся его семья решила, что он переутомился, измотан, сошел с ума и должен лечиться. Он пытался найти объяснение. Может быть, он обрел веру благодаря молитвам своей прабабушки. Может быть, это произошло потому, что он полностью отверг официальную доктрину вместе с ее «священными» авторами. А, возможно, в силу того, что слишком рано и слишком сильно полюбил Достоевского и В. Соловьева. «Со стороны поглядеть — все рождаются и умирают довольно просто и почти одинаково… но уверен, ни один наш рассказ о чьем-то рождении или смерти нимало не соответствует внутреннему опыту… Таков и путь каждого к Богу, каждое крещение, полагаю. Типология и социология сами по себе, а жизнь души сама по себе… Почему и как пришел не знаю».[117]

Французский священник Жак Лев, сам обратившийся в зрелом возрасте, несколько раз приезжал в СССР, когда это было трудно и требовало большой осторожности, приезжал специально, чтобы встретиться с христианами. Он был потрясен тем, что от них услышал: в массе своей они обратились к Богу неожиданно, без какого-либо предзнаменования. «Я встречал мужчин и женщин от двадцати до тридцати пяти лет — живых, умных, образованных, нередко это были ученые, отнюдь не избранники судьбы и в то же время далеко не самые несчастные, люди выросшие в стерильной от всякой религии атмосфере. Имя Иисуса было им так же чуждо, как чуждо для нас имя какого-нибудь индийского божка. Но в один прекрасный день они „схватили“ Бога, подобно тому, как можно схватить грипп, не зная, где, от кого и как… Эти люди однажды во время прогулки или занятий йогой полностью уверовали в существование Бога, и не в какого-то теоретического Бога как в понятие, а именно в личного Бога».

«Это открытие ими Бога можно сравнить лишь с тем призывом, который был услышан Авраамом: „Пойди… (Быт. 12, 1)“. Авраам тут же пускается в путь. Путь этот долог. То же самое происходило с этими людьми. Где отыскать христианина, которому можно довериться, кого попросить, чтобы тебя крестили без того, чтобы об этом стало известно властям. Где найти Библию? Порою этот путь приходилось преодолевать годами, и лишь затем он кончался крещением».[118]

Познакомиться со священником было достаточно рискованно, особенно в провинции. Кроме того, в силу своего происхождения, образования, полученного в семинарии, и вынужденной изоляции, обычный священник бывал плохо подготовлен к встрече с новым поколением верующих, которых от традиций Церкви отделяла настоящая пропасть. Священников, умевших разговаривать с этими мужчинами и женщинами, жаждущими живого слова, кое непосредственно соответствовало бы их личному опыту, было мало.

В Москве 60-ых годов таким был отец Всеволод Шпиллер, пользовавшийся большим уважением, особенно среди интеллигенции.[119] Бывший эмигрант, возвратившийся в Россию после второй мировой войны, он был человеком большой культуры и независимого ума. На пассии в воскресные вечера, во время Великого поста, в его церковь Николы в Кузнецах, стекалась многочисленная толпа и внимательно слушала каждое слово.

В эти же годы в далеком от центра районе служил отец Д. Дудко, крестивший немало взрослых. Его проповеди, простые и доступные, привлекали много народу. Он стад особенно известен, когда в 1973 году начал каждую неделю по субботам после всенощной проводить беседы, во время которых свободно отвечал на любые вопросы верующих. Людей здесь собиралось очень много, что вызвало раздражение гражданских властей, год спустя они потребовали перевести его в далекий от Москвы приход. Находившаяся недалеко от Кремля Церковь Ильи Обыденного в течение всего периода была для многих надежным местом духовного окормления. Служившие здесь священники, особенно отец Владимир Смирнов,[120] делали свое дело скромно, но необычайно действенно.