Читаем без скачивания Прежде чем я упаду - Лорен Оливер

В общем, мы стояли и наблюдали, как вода разбивается о камни, и внезапно меня посетило безумное чувство, что все это уже было, вплоть до запаха апельсина, который чистила мать, и отражений деревьев на водной глади. Я была уверена. В тот день все надо мной потешались, так как я ныла из-за того, что иду пешком три мили, и когда я призналась в своем дежавю, родители засмеялись и заявили, что сочли бы чудом, согласись я пройти так много в прошлой жизни.

Суть в том, что я была уверена тогда точно так же, как уверена сейчас. Всякое бывает.

— О-о-о! — Элоди роется в сумочке, выбрасывает пачку сигарет, два пустых тюбика из-под блеска для губ и сломанные щипчики для ресниц. — Чуть не забыла про твой подарок.

Над передним креслом взлетает презерватив; Линдси хлопает в ладоши и подпрыгивает.

— Берегите любовь? — натянуто улыбаюсь я и ловлю его.

Наклонившись, Элоди целует меня в щеку. На щеке остается пятно розового блеска для губ.

— Все будет замечательно, детка.

— Не называй меня деткой, — бурчу я, бросая презерватив в сумочку.

Мы вылезаем из машины. Так холодно, что слезятся глаза. Я отгоняю дурное предчувствие, которое свербит изнутри, и про себя повторяю: «Сегодня мой день, сегодня мой день, сегодня мой день», чтобы больше ни о чем не думать.

Однажды я читала, что дежавю возникает, когда две половинки мозга обрабатывают информацию с разной скоростью: правая на несколько секунд раньше левой или наоборот. С наукой у меня особенно плохо, так что я поняла не всю статью, но это объясняет странное двойственное ощущение при дежавю, как будто мир — или ты сам — разваливается на половины.

По крайней мере, так я ощущала себя: словно есть я настоящая и отражение меня и я не в силах отличить, кто сеть кто.

Проблема в том, что дежавю проходит очень быстро — тридцать секунд, максимум минута, и все.

Но у меня ничего не проходит.

Все повторяется: на первом уроке Эйлин Чо верещит при виде роз. Самара Филлипс наклоняется и гудит: «Наверное, он очень любит тебя». Я прохожу мимо тех же людей в то же время. Аарон Стерн снова разливает кофе по всему коридору, и Кэрол Лин снова орет на него.

Даже слова те же самые: «Тебя что, мама в детстве уронила?» Если честно, это довольно забавно, даже во второй раз. Даже когда мне кажется, что я свихнулась, и хочется вопить.

Но еще поразительнее разные мелкие перемены. Сара Грундель, например. По дороге на второй урок я вижу, как она стоит, опершись на шкафчики, вертит очки для плавания на указательном пальце и болтает с Хиллари Хейл. До меня доносится обрывок их беседы.

— …так волнуюсь. Знаешь, тренер считает, что я вполне могу улучшить свое время еще на полсекунды.

— До полуфиналов целых две недели. Я верю в тебя.

Я останавливаюсь как вкопанная. Сара видит, что я уставилась на нее, и начинает нервничать. Приглаживает волосы, одергивает юбку, которая слегка задралась. Затем машет мне рукой и восклицает:

— Привет, Сэм!

И снова одергивает юбку.

— Вы… — Я глубоко вдыхаю, чтобы не заикаться как идиотка. — Вы обсуждали полуфиналы? По плаванию?

— Да, — оживляется Сара. — Хочешь прийти?

Несмотря на панику, я понимаю, что это очень глупый вопрос. В жизни не ходила на соревнования по плаванию; перспектива сидеть на скользком кафельном полу и наблюдать, как Сара Грундель рассекает по бассейну в купальнике, не более привлекательна, чем рагу с лапшой из «Хунань китчен». Единственное спортивное событие, которое я посещаю, — это матч выпускников, но все равно за четыре года я не удосужилась разобраться в правилах. Линдси обычно приносит фляжку чего-нибудь спиртного для нас четверых, так что правила не главное.

— Мне казалось, ты не будешь выступать… — Я изо всех сил стараюсь держаться небрежно. — Ходят слухи… что ты опоздала и тренер взбесился…

— Слухи? Обо мне?

Сара широко распахивает глаза, как будто я только что протянула ей выигрышный лотерейный билет. Вероятно, она придерживается принципа «лучше плохое, чем ничего».

— Наверное, я ошиблась.

Вспомнив, что видела ее машину на третьем месте с конца, я заливаюсь румянцем. Ну конечно, сегодня она не опоздала. Конечно, она участвует в соревнованиях. Сегодня ей не пришлось топать с верхней парковки. Она опоздала вчера.

В голове звенит, мне хочется поскорее убраться. Хиллари странно на меня смотрит.

— Все в порядке? Ты такая бледная.

— Да. Абсолютно. Отравилась суши вчера вечером.

Я опираюсь рукой на шкафчик, чтобы не упасть. Сара заводит шарманку о том, как отравилась едой в торговом центре, но я уже удаляюсь. Коридор словно вертится и выгибается под ногами.

Дежавю. Это единственное объяснение.

Главное — почаще повторять. Может, получится поверить.

В таком смятении я едва не забываю о встрече с Элли в туалете у научного крыла. В кабинке я опускаю крышку унитаза и сажусь, вполуха слушая трескотню Элли. Помнится, миссис Харбор во время одного из своих безумных полетов фантазии заявила, что Платон полагал, будто весь мир — все видимое нами — только тени на стене пещеры. Сами предметы, отбрасывающие тени, от нас сокрыты. И сейчас мне кажется, что вокруг одни тени, словно я ухватываю образ предметов прежде, чем сами предметы.

— Ау? Ты вообще слушаешь меня?

Элли хлопает дверцей; я вздрагиваю и поднимаю глаза. Изнутри на дверце намалевано «АК = БШ». Снизу мелкими буквами приписано: «Возвращайся в свой трейлер, шлюшка».

— Ты сказала, что скоро тебе придется покупать лифчики в отделе для беременных, — машинально воспроизвожу я.

На самом деле я не слушала. По крайней мере, на этот раз.

Я рассеянно гадаю, зачем Линдси спускалась в такую даль разукрасить дверцу туалета — в смысле, почему это было для нее важно. Она уже написала свое уравнение дюжину раз в кабинках напротив столовой, а ведь тем туалетом пользуются все. Мне неясно, почему она не любит Анну, и, кстати, мне до сих пор неизвестно, почему она так ополчилась на Джулиет Сиху. Странно, как много можно знать о человеке и в то же время не знать ничего. И надеяться, что когда-нибудь доберешься до сути.

Поднявшись, я распахиваю дверцу и указываю на граффити.

— Когда Линдси это написала?

Элли закатывает глаза.

— Не она. Какая-то подражательница.

— Серьезно?

— Угу. В раздевалке для девочек есть еще одна надпись. Подражательницы! — Элли стягивает волосы в конский хвост и кусает губы, чтобы немного припухли. — Что за убожество! В этой школе ничего нельзя сделать — сразу начнут повторять.

— Убожество.

Я провожу пальцами по словам. Они черные и жирные как червяки, написаны стойким маркером. Мгновение я размышляю, ходит ли Анна в этот туалет.

— Надо подать иск о нарушении авторских прав. Прикинь! Двадцать баксов всякий раз, когда кто-нибудь копирует наш стиль. Да мы озолотимся! — Элли хихикает. — Хочешь мятную конфетку?

Она протягивает мне жестянку «Алтоидс». Элли до сих пор девственница — и останется таковой в обозримом будущем (по крайней мере, пока не поступит в колледж), поскольку без ума от Мэтта Уайльда. Но она все равно принимает противозачаточные таблетки, которые хранит в мятой фольге вместе с мятными конфетами. По ее уверениям, она прячет таблетки от отца, но все знают: ей нравится доставать их на уроках и заставлять всех думать, что она занимается сексом. Как будто ей удалось кого-то обмануть! «Томас Джефферсон» — маленькая школа, здесь не бывает секретов.

Как-то раз Элоди сказала, что у Элли «беременное дыхание», и мы чуть не лопнули от смеха. Дело было в одиннадцатом классе субботним майским утром. Мы валялись на батуте у Элли после одной из ее лучших вечеринок. Нас всех немного мучило похмелье, головы кружились, животы были набиты блинчиками и беконом, съеденными за ужином, и мы были совершенно счастливы. Я лежала на раскачивающемся батуте, зажмурившись от солнца, и мечтала, чтобы день никогда не кончался.

Звенит звонок, и Элли восклицает:

— Черт! Опоздаем!

В животе снова разверзается яма. Жаль, что нельзя весь день прятаться в туалете.

Вы в курсе, что дальше. Я опаздываю на химию и сажусь на последнее свободное место рядом с Лорен Лорнет. Мистер Тирни устраивает контрольную из трех вопросов.

Догадываетесь, что самое ужасное? Я уже видела эту контрольную, но до сих пор не знаю ответов.

Я прошу одолжить ручку. Лорен шепотом спрашивает, пишет ли она. Мистер Тирни хлопает учебником по столу.

Все подскакивают, кроме меня.

Урок. Звонок. Урок. Звонок. Безумие. Я схожу с ума.

Когда на математику приносят розы, у меня дрожат руки. Я набираю воздуха, прежде чем развернуть крошечную ламинированную карточку, прикрепленную к цветку, который прислал Роб. Я воображаю, будто там написано нечто невероятное, удивительное, способное изменить все к лучшему.