Читаем без скачивания Ловкость рук - Хуан Гойтисоло

— Дневник. Ты пишешь дневник?

— Как видишь,— Давид нежно, но решительно попытался отобрать у нее тетрадь.— Когда нечего делать, я чиркаю в нем. Всякую чепуху. Как только кончится, выброшу в окошко.

К счастью, дневник ее не интересовал. С легкой улыбкой она оглядела комнату: гравюры на стенах, подаренную отцом коллекцию холодного оружия. Она остановилась перед мачете с серебряной рукояткой.

— А это?

— Это дедушкин. Он привез его с Кубы.

Сердце Давида бешено колотилось. Его опьянял аромат девичьего тела. Взгляд задержался на прическе Глории, открывавшей затылок.

— Он мне нравится,— сказала Глория.

Давид готов был крикнуть: «Я дарю тебе его. Если он тебе нравится, можешь взять себе». Но вовремя сдержался. «Спокойствие, спокойствие». И с яростью заметил, что кровать его не прибрана, а пижама валяется на ковре.

— Кругом беспорядок,— извинился он.— Служанка еще не поднималась и не убрала постель.

— А-а, мне все равно. Мне даже нравится, когда все так, вверх тормашками. Когда я хожу по улицам, я часто думаю, а что там внутри, за стенами домов. Сейчас я никак не могла найти твою дверь. Думала, что свалюсь.

— Да, у нас тут совсем темно.

Глория подошла к окну и принялась разглядывать море крыш.

— Я даже не представляла, что ты живешь в таком красивом месте,— сказала она.— Сегодня утром я случайно узнала твой адрес от Луиса и решила навестить тебя.

Пока Глория стояла спиной к нему, Давид застегнул ворот рубашки и поправил галстук. Он чувствовал себя одновременно и счастливым, и неудовлетворенным, ему хотелось быть смелым, и в то же время его сдерживала какая-то робость перед девушкой.

Глория расспрашивала его о зданиях, видневшихся в окно. Она вела себя совершенно непринужденно, словно визит ее был чем-то обычным.

На столе стоял кувшин с вином и несколько грязных стаканов. Давид вышел помыть их.

— Я с радостью угостил бы тебя чем-нибудь получше, но сейчас могу предложить только стакан касальи.

Глория широко улыбнулась, сверкнув ровными белыми зубками.

— Да ты не беспокойся, наливай касалыо. Здесь, в этой комнатке, это самая подходящая выпивка.

Ее развязная непринужденность шокировала Давида. Несколько месяцев назад, когда он ухаживал за ней, она была еще совсем девчонкой. А теперь вела себя, Кс настоящая женщина. Давиду становилось не по себе. 

Он протянул Глории стакан, и она держала его, не поднося ко рту. Когда она брала стакан, ноготки ее коснулись его руки.

— Ты позволишь мне устроиться поудобней.

— Ну, конечно.

Она уселась на столе и поставила ногн на спинку стула.

Рассматривая девушку, пока она пила, Давид думал о том, как она похожа на хорошенького зверька. Движения ее были мягки и точны. Давид еще не пришел в себя от удивления и мучительно старался догадаться, зачем она пришла. Прямо спросить ее об этом он не решался. Он боялся нарушить очарование.

— Не часто встретишь девушку, которой бы нравилась ка- салья,— сказал он, принимая от нее стакан.

— Но и не часто встретишь такую девушку, как я.

Он машинально налил ей еще стакан.

— Полагаю, ты не собираешься напоить меня,— сказала она.

Давид слегка покраснел.

— Если не хочешь, оставь.

— Не сердись, я пошутила.

Глубокий вырез на черном костюме обнажал ее шею. На одном из отворотов Глория прикрепила цветок, лепестки которого касались ее груди.

— Можно?

Давид сам удивился своей смелости. Сделав шаг вперед, он наклонился, чтобы понюхать цветок. Лицо его коснулось ее груди. Глория с улыбкой положила руку ему на голову. Он снова почувствовал прикосновение ее острых коготков. Все тело его напряглось. Он подумал: «Нет, невозможно». Рука его непроизвольно легла ей на плечо, пальцы судорожно вцепились в нежную кожу. Он грубо обнял ее. Она почувствовала прикосновение его губ, волос. Потом резко отстранилась.

— Ну ладно,— сказала она,— хватит.

Она отступила к столу и холодно посмотрела на Давида.

Бледный, растрепанный, он внушал жалость. Было нечестно с ее стороны вызвать его на такой шаг и потом тут же осадить. Давид ведь был тихоня.

Глория достала из сумочки пудреницу и провела пуховкой по носу. Ей представилось, что за ними сейчас наблюдает Луис, и она постаралась небрежно улыбнуться.

— Я пришла повидать тебя, а не целоваться,— сказала она.

Давид покорно кивнул головой.

— Я очень жалею об этом. Прости меня.

Наступило молчание, потом Глория сказала:

— Приведи себя в порядок. Давай лучше пройдемся.

Несколько недель назад Мендоса спросил у Айны, почему она так невзлюбила Гуарнера. Выйдя из молодежного клуба, в котором она состояла, Анна с мельчайшими подробностями изложила свой план. У Мендосы создалось впечатление, что она давно продумала его и только ждала удобного случая осуществить на деле.

Неприязнь эта, как она призналась, возникла у нее очень давно, еще в детстве, и была связана с заселением дешевых коммунальных домов, неподалеку от улицы, где жили ее родители. С самого утра (воспоминания проносились перед ее глазами, точно кадры кинохроники) весь квартал наряжался в лучшие свои одежды. По слухам, должен был приехать депутат парламента. Артель рабочих чистила фасады домов, мела тро-туары, развешивала гирлянды, ковры и флажки. Благодаря хлопотам аравакского прокурора перед школой воздвигли триумфальную арку, которую всегда ставили по торжественным случаям, она была сделана из зеленого тростника, аккуратно переплетенного и украшенного лавром и дроком, с деревянной вывеской посередине. Несколько часов назад доморощенные художники поспешно соскоблили прежнюю надпись, гласившую: «Да будет благословенна твоя Непорочность». Эту вывеску жи-тели Араваки соорудили в честь местной святой покровительницы и выставляли ее, приветствуя всех знаменитых гостей, посещавших городок. В этот раз тамошняя власть хотела воздвигнуть арку в обычном виде, но прокурор — розоволицый сеньор с несколькими подбородками — воспротивился, заявив, что это несерьезно* И тогда на месте старой надписи вывели новую: «Да здравствует Сеньор Депутат», а сбоку пририсовали вымпел с цветами национального флага.

Квартал бурлил праздничным весельем. Распорядители с по-» вязками на рукаве раздавали шоколадки, миндаль и конфеты шумным стайкам ребятишек, которыечкричали, ссорились и наскакивали друг на друга. Гуляющие ^размахивали бумажными флажками, жители домов развешивали густую сеть гирлянд и украшений. Ребятишки, вообразив, что устраивается карнавал, спрашивали, будут ли пускать шутихи и ракеты, а после фейер-верка — воздушные шары. Детям очень хотелось нарядиться в та- кие же костюмы, как у сеньоров из организационного комитета: длинный сюртук и полосатые панталоны; круглые животики и толстые ляжки сеньоров делали их похожими на жирных голубей. Ребятишки сновали повсюду, сбивались кучками, преследовали распорядителей с повязками на рукавах.

Анна — казалось невероятным, что она помнила это после стольких лет, словно воспоминание каленым железом выжгло в ее мозгу,— была одета в синее пальтецо с круглым воротником. Как только она вышла на улицу, ей всучили два негнущихся бумажных флажка со словами: «Мы говорим: «Да». Сжав флажки в руках, девочка высоко подняла их. Круглые глазенки ее были широко открыты и удивленно хлопали, точно рты у вы-тащенных из воды рыбешек. Издали ее личико походило на белый диск с тремя яркими пятнами: синие глаза и красная конфетка, которую ей сунули сеньоры с повязками на рукаве; длинная конфетка торчала, точно трубка, воткнутая в рот снежной бабе.

Вдруг с противоположной стороны послышались аплодисменты. Люди высыпали на балконы, стали кидать цветы и кри^ чать здравицы. Дети громко повторяли: «Да здравствует сеньор депутат!» Анна, крепко зажав в руках флажки, вся напряглась в своем синем пальтишке и тоже твердила: «Да здравствует, да здравствует». Красная конфетка мешала ей кричать, и поэтому Анну едва было слышно. Тогда она вытащила конфету и облизнула ее: «Да здравствует, да здравствует». Это был большой праздник: у каждого ребенка был свой флажок.

— А у меня флажки,—'хвасталась Анна.— Красный, желтый и ехце красный. 

Мальчуган, который стоял рядом с Анной, посмотрел на ноо с презрением.

— Подумаешь, и у меня тоже. Они все одинаковые. .

— Зато у тебя конфетка зеленая, а у меня красная,— возразила Анна.

— Да,— ответил мальчик.— Это верно.

Депутат шел прямо к ней. На нем был черный сюртук, как и у других сеньоров, и он отвечал на приветствия толпы легкими кивками. Вид его запомнился Анне на всю жизнь: ласковый взгляд, размеренная поступь, черная бородка, которую оп пощипывал во время своей речи. Среди этого скопища сюртуков он казался существом с другой планеты, более утонченным и изысканным.