Читаем без скачивания Ночная тревога - Андрей Алексеевич Молчанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Аверьянов? Юрий В… В… Садись, Аверьянов. Химик, значит? Тэк-с. Ты чего неровно дышишь? Что? Автобус сломался? Бежал? Бывает, Аверьянов. У всех муки, у всех одышка. У меня — химическая проблема. Помогай, Аверьянов. У меня, понимаешь, пресс-папье раскололось. Каким его клеем склеивать, а? Эпоксидным? Так и думал! Склеишь? Ну, спасибо, Аверьянов. А то нынче такие орехи пошли, их паровым молотом не размолотишь!
ЗАБЫТЫЙ НОМЕР
Утятин вернулся с работы рано. Жены еще не было. До ее прихода, по идее, оставался час. Следовательно, час оставался и до ужина. Про смотрев телепрограмму. Утятин убедился, что час также оставался до начала первой серии детективного фильма.
Как скоротать этот час, Утятин между тем не знал. Взяв лежащую возле телефона записную книжку, он раскрыл ее, и тотчас в глаза ему бросилась фамилия: Огуреев.
Утятин задумался. Петр Петрович Огуреев числился в разряде его близких друзей, тех, с кем он был знаком еще со школьной скамьи. Позднее они учились в техникуме, затем долгое время работали в одном и том же жэке… Год назад Петр Петрович переменил место службы и с тех пор как в воду канул. Не звонил, не посылал поздравительных открыток, словом, исчез человек, и все. Утятин и раньше задумывался над этой внезапной пропажей приятеля, но как-то мельком, вскользь, ибо для основательных раздумий по этому поводу не было у Утятина времени. Но тут Утятина, что называется, достало. И пришел он к решению: позвонить!
— Да? — раздался в трубке знакомый голос Петра Петровича.
— Огурец? — спросил Утятин радостно. — Эй, Огурец, ты, что ль?
— Я, — недоуменно ответила трубка.
— А это — Утятин, Утятин это!..
— Здравствуй, Утятин, — пасмурно сказала трубка.
— А я узнать, как живешь, почему не звонишь, куда пропал, — продолжал Утятин с душевным подъемом.
— Почему не звоню? — переспросил Петр Петрович сухо. — И как у тебя, Утятин, совести хватает на такие вопросы?
— Да ты чего? — обомлел Утятин. — Эй, Огурец, это ж я…
— В том и дело, что ты, — прозвучало в трубке.
— Да в чем, в чем дело-то?!
— А в том, что подлец ты, Утятин, — сказал Петр Петрович, и в голосе его прозвучал гнев. — Как, получил новую квартиру?
— Получил, — сказал Утятин растерянно.
— А как ты ее получил, не помнишь?
— Как… Как сотрудник жэка… Написал заявление…
— Но сначала ты написал анонимку! — сказал Петр Петрович. — На меня! На того, кто был в очереди перед тобой! И я видел твою бумажку! А почерк твой… он мне еще со школы знаком, ни с каким не спутаю… как индюк лапой.
— Ошибка какая-то… — сказал Утятин, вспотев от стыда.
— Эх, Утятин, — сказал Петр Петрович с горечью, — Даже сейчас лжешь… Ну, уж коли позвонил мне, так слушай до конца. Благодаря твоей кляузе от меня ушла жена. Полгода я лежал в больнице с нервным расстройством… И если бы не наша прежняя дружба, я бы тебя вывел на чистую воду! Но это был удар от друга, понимаешь? И я промолчал. Я думал… Хотя что с тобой говорить, Утятин! Прощай! — И Петр Петрович положил трубку.
Некоторое время Утятин сидел как оглушенный. Затем выключил свет, лег на кушетку и погрузился в раздумье. О многом думал Утятин, лежа в темноте. И об этой своей раскрытой подлости, и о многих нераскрытых, и о том, как он опустился, и сколько хороших людей отвернулись от него из-за его жадности, нечестности… Раскаяние и стыд терзали грешную душу Утятина.
Вскоре дверь в квартиру открылась, и, пыхтя под тяжестью сумок, вошла жена.
— Дрыхнешь? — спросила она беспечно. — Вставай, ужином тебя кормить буду.
— Маша, — произнес Утятин дрогнувшим голосом и спустил ноги с кушетки, — я — негодяй, Маша!
— Чего? — не поняла супруга.
— Я — негодяй, — повторил Утятин страстно. — Я оклеветал Огурца, получил вне очереди квартиру, от него ушла жена, нервное расстройство, больница… Я с ним только что говорил!
— Оклеветал! — передразнила Утятина супруга, мгновенно уяснив смысл бессвязной речи мужа. — А как он тебя на собрании прорабатывал, забыл? За то, что бачок со склада взял?
— Так он же из принципиальности, — сказал Утятин убито.
— И ты из принципиальности! — твердо произнесла супруга.
— Но ведь жена ушла, — настаивал Утятин. — И вообще… расстройство центральной нервной системы…
— Жена ушла! — воскликнула супруга. — Да кто с таким проживет, скажи на милость! К каждой бочке затычка! А насчет нервного расстройства— врет! Такой бегемот — и расстройство у него, глядите-ка!
«А может, и вправду соврал?» — повеселел Утятин.
— Расстройство у него! — негодовала супруга, размазывая шипящее масло по сковороде. — Ну трепло, ну жук! Все у него виноваты! А я так скажу, не умеешь жить — не живи!
«А она умная женщина», — прокатилось у Утятина в голове, и он с уважением посмотрел на жену.
— Так и не живи! — повторила она с чувством.
«Фильм! — полыхнула у Утятина мысль. — Начался!»
Он вбежал в комнату и включил телевизор.
По экрану плыли титры.
Пока они плыли, Утятин выдернул из записной книжки листок со злосчастным телефоном, повел носом в сторону кухни, откуда доносились кулинарные ароматы и невнятное бормотание жены, и поглубже уселся в мягкое кресло.
«Ух, Огурец! — подумал он. — Соврал… Расстройство… хе-хе… Сам дурак! А ну его к черту!»
НИ ВИНТИКА!
Григорий Хрюкин, по кличке Патиссон, отбывший очередной срок в ландшафтах с не загрязненным выхлопными газами воздухом, явно скучал. Бездействие тяготило его.
Перекинув потрепанное жизненными бурями тело через забор, Патиссон очутился на территории незнакомого автокомбината. Будучи человеком любознательным, он решил приобщиться к здешнему коллективу. А потому, насвистывая лирическую песню «Ах, Клава, Клава, Клава, какая ты отрава!», пошел в ближайший цех.
В цехе начиналось собрание.
Запахнувшись в телогрейку и присев в уголке, Хрюкин стал слушать выступающего начальника.
