Читаем без скачивания От Сталинграда до Днепра - Мансур Абдулин

Одни засмеялись — не верят. А тот, который разгадал, что порох это, взял и поджег макаронину с одного конца… Горит интересно! Вот это да! А держал ее солдат двумя пальчиками. Макаронина вдруг вырвалась на свободу и как шайтан стала носиться туда-сюда… Кругом — штабеля мешков с этими макаронинами. Кто бросился бежать подальше, кто ловить взбесившуюся макаронину… Наступит кто-нибудь ногой на нее, а она выстрелит из-под подошвы и снова мечется над головой, как молния. И вот эта макаронина извернулась и лезет в щель между мешками. Как говорится, бежать поздно было еще вчера — рванет такой склад… Я кинулся к мешкам, схватил макаронину, обжигая руки через перчатки, да наступил ногой не на горящий ее конец, а на другой и держал до тех пор, пока она не сгорела совсем.

А потом эта пушка днем и ночью работала на нас. Ее снаряд, тяжело вращаясь, прошуршит высоко над нами, а потом где-то впереди — в «котле» — так грохнет, что зарево займет весь горизонт…

В окопах на войне в минуты передышки часто мыслями возвращаешься к прожитой жизни. Но больше всего хочется в теплую избу, на печку, и выспаться. В баню бы забраться и париться на полке… Про баню боязно и думать, такая мечта кажется совершенно сказочной.

В продолжение целого месяца мы ни разу не уснули в помещении, а на открытом воздухе спать приходилось большей частью «на ходу». В зимних условиях степной местности это трудно выдержать даже такому здоровому и молодому организму, как мой. Изнуряли вши. Куда ты денешься зимой от них? Никуда. Я пробовал дустом травить — бесполезно. Бывало, когда после боя взмокну, я доставал пакет с дустом и через воротник засыпал под мокрую рубашку на голое тело. Дустом пудрил все тело от макушки до пяток. Но вши были живучие, и дуст не влиял на них.

Нерегулярное питание, хронический недосып, холод, постоянные физические перегрузки… Пьем грязную воду из грязных котелков, оттаянную из грязного снега… Как можно было вытерпеть такое? Уму непостижимо! Повторяю, условия окопной жизни в степной местности под Сталинградом были очень тяжелыми. Кроме того, через три-четыре недели после моего прибытия на фронт у меня возникло недержание мочи. Я вынужден был мочиться через каждые пять-шесть минут и, чтобы не напустить в штаны, должен был постоянно держать расстегнутой ширинку. Я был уверен в том, что это какая-то болезнь, но мне было стыдно об этом ставить в известность свое начальство. Больше всего я боялся, что эта болезнь теперь на всю жизнь, и я скорее был согласен погибнуть, чем быть таким инвалидом! Мой друг, заметив мое частое мочеиспускание, успокоил меня: «Такое было и со мной, а когда я с ранением попал в госпиталь, через неделю избавился от этой болезни». Это меня успокоило. Я тогда задумался: «Почему я остаюсь тут в кромешном аду целым и невредимым, тогда как почти все мои однополчане за этот короткий промежуток погибли или ранены?»

Во сне, когда бывает возможность где-нибудь на минутку прикорнуть, вижу себя убитым и лежачим воином из картины «Куликовская битва»… Мне один пожилой сибиряк-пехотинец, выслушав о моих снах, с завистью сказал: «Ты обязательно вернешься домой после войны и поэтому не пугайся такого сна!»

Но я откровенно обязан признаться в том, что я завидовал всем, даже тяжело раненным… Я иногда бросался под «кинжальный» огонь гитлеровцев с расчетом получить ранение, но уже сколько раз за это мои товарищи называли меня «настоящим героем» или «бесстрашным человеком». А мне после этого было очень стыдно…

Грязь впиталась в кожу. Лица черные и закопченные. Но мы глядим друг на друга — и хватает сил смеяться: до чего же чумазые и смешные! Хорошо, что у меня тогда еще не росла борода. А у старших моих товарищей-мужичков торчала грязная щетина, и они вообще были похожи на бармалеев…

Командиры, конечно, хотели бы, чтоб мы внешне выглядели более или менее приличней, но требовать от нас опрятности они не могли.

Я в детстве был мечтатель. На прииске пацаны с восьми лет умели мыть золотишко. Как утята, на речке Миасс полоскаемся с утра до вечера с ковшами да с лотками. Я мечтал найти огромный самородок, который не смогли бы поднять все наши старатели. Я думал тогда, что раз мы находим мелкое золото, то непременно где-то лежит в земле материнское золото размером со скалу. Почему я так думал? Потому что я видел камешки размером с песчинку и монолитные каменные горы, как Таганай… Детская жизнь наша была в те годы в сплошной работе: по дому, во дворе, в огороде, на покосе, в лесу. Играть хочется, но некогда. Коньки и лыжи лежали, так и не дождавшись хозяина. В летние каникулы меня отец устраивал в старательскую артель коногоном. Я любил труд, но мне хотелось хоть один раз в десять дней побыть в лесу одному или с удочкой на речке… А старатели работают без отдыха все лето… Что придумать, чтоб не работать целый день? И придумал. Утром, как правило, старатели рассказывали свои сны. И обычно, когда кому-нибудь приснится очень плохой сон, суеверные старатели устраивали выходной. И вот утрами я тоже стал объявлять свои сны: детским снам придавалось очень большое значение. Бригадир отменял рабочий день, и я убегал «зимогорить» в лес или на речку… Когда я позже отцу признался в своей хитрости, он до слез смеялся…

Мечтателем я остался и до седых волос, мечтателя не вытравили из меня и окопы под Сталинградом в декабре сорок второго…

«Как бы мне роту всколыхнуть, — мучительно размышлял я в те дни. — Что придумать, чтобы люди сделали невозможное и, несмотря ни на что, все бы разом обрели пристойный облик?..»

Идея пришла внезапно, я даже испугался поначалу. Но когда я проанализировал варианты «последствий», я решил, что меня невозможно будет разоблачить, и начал свои действия.

Сначала я отлучился от своей роты на полчаса, а вернувшись, принес «потрясающую новость»:

— Хлопцы, ходит слух, что на Донской фронт прибыл Сталин!

И «новость» понеслась по окопам и траншеям с самой стремительной на войне скоростью — со скоростью солдатского телеграфа. Уже через какой-нибудь час я не увидел в нашем батальоне ни одного солдата, который бы не наводил порядок в своем туалете. Хлопают и скребут свои шинели. Пришивают хлястики. Бреются на морозе и моются. Чистят свое оружие. Словом, принимают бравый вид…

Начальству задают солдаты вопросы, чтоб удостовериться, начальство в недоумении, но солдаты в данном случае слуху верят больше, чем начальству. Мол, зажимает начальство такую новость, понятно, секретность сохраняет… Зря я боялся за «последствия» своей идеи. Признайся я теперь, что слух пустил я, мне бы уже просто не поверили…