Читаем без скачивания Пьесы - Ясмина Реза

Он вас не любил, но разве б ваши персонажи, прочтя вас, полюбили?

Представьте что Сраттмер читает «Человек случая».

Наверное, он бы потерял терпение на второй странице.

Как и Страттмер, Серж мучился бессоницей.

Однажды ночью он не мог заснуть, ворочался-ворочался в постели, и чтобы успокоиться стал думать об Аушвице.

Представил себе неудобные подстилки, запах параши, тесноту, ты-то вот здесь, говорил он себе, в мягкой постели, в чистых простынях, и нет вонючих ног соседа перед носом, и не надо вставать выносить поганое ведро – так спи же!

Спи, мой славный Серж!

И уже засыпая он вдруг сказал себе, как так! Мысли, которые должны меня преследовать и не давать мне спать – я применяю их вместо снотворного!

Что же, ужас, в котором я не принимаю участие, стал для меня успокаивающей мыслью?!

Он решил описать этот конфуз. Поднялся, чтоб найти бумагу.

Не смог ее найти.

Я разбудил Надин, сказал он мне, а ей же, отдадим ей справедливость, не надо думать об Аушвице, чтобы заснуть, и я сказал, да как же это можно, как можно, я сказал, сказал мне Серж, и ты ведь видишь, что я не волнуюсь, я говорю об этом не волнуясь, да как же можно чтобы во всем доме не было бумаги ?

Да как же можно спать? И крепко спать!

Вы Марта – мы всегда были на вы, Серж на семнадцать лет старше меня, так что мы с ним всегда были на вы – вы Марта спите плохо, да, я знаю, и это есть краеугольный камень нашей дружбы. А Надин спит. Это как мания. Все спит.

А раньше с этой женщиной можно было общаться ночью.

Когда-нибудь я сочиню теорию о спящих людях.

В тот день мы обедали вместе – в ипохондрии Серж вас превосходил – и я сказала ему вы хорошо выглядите. Как так хорошо выгляжу! Да я не сомкнул глаз всю ночь и хорошо выгляжу?! Может быть дело в пигментации?!

И вышел в туалет проинспектировать свой цвет лица.

Перед смертью он мне сказал, я хочу чтобы на моих похоронах не было произнесено ни единого слова.

Будьте любезны, будьте там и проконтролируйте.

Что же до музыки, мне бы хотелось Шумана, но не хотелось бы быть излишне романтичным.

Так если честно, господин Парски, что, Серж – не один из ваших персонажей?

Боюсь я, господин Парски, что Сержа мне ужасно не хватает.

МУЖЧИНА. Подумать только, я не знал Дебюсси столько лет!

За тридцать лет ни одной вещи Дебюсси.

Позавчера я более-менее разобрался с «Лунным светом».

Если учитель предложил «Затонувший собор», то был, наверное, под впечатлением моей игры.

Правильно, что снова сел за рояль.

Имело место созревание… Внутренний всплеск…

Как только Натали могла сказать, что Юрий музицирует лучше меня?

Вот дефект слуха!

Да, конечно, я не берусь за те же вещи, что господин Юрий Коглофф. Я не берусь за Скрябина, не играю «Веселый остров».

Я слишком люблю музыку.

А он играет даже «Скарбо».

И все фальшиво, все не в такт, и половину нот съедает.

Как старый еврей, беженец, играющий в кабаках.

Собственную мою дочь обвели вокруг пальца.

Она говорит что я не умею пользоваться педалью.

Она права.

Я кстати пользуюсь ей все меньше и меньше.

Мало пассажей, где требуется педаль.

Даже у Шуберта. У Шуберта прекрасно - я обхожусь в этом «Экспромте», так сказать, без педалирования.

Играю его очень чисто. Да, с педалью, конечно, идеально, если умеешь пользоваться. Но и без педали совсем неплохо, даже хорошо.

Юрий умеет пользоваться педалью.

Японка счастлива, когда Юрий садится к роялю.

Юрий играет для кого попало.

Ни капли целомудрия.

Чем больше он растягивает, тем милее японке.

Я ведь действительно могу приняться за «Затонувший собор».

Успехами я обязан двум обстоятельствам.

Во-первых я читаю лучше с каждым днем. Благодаря Баху я привык к разнообразию, скорости, опережению в левой руке.

А во-вторых мне удается себя слышать.

Легко слышать других. А вот самого себя слышать – в этом и есть самая большая трудность.

Надо сказать учителю, чтоб проработал со мной несколько «Лесных сцен».

Всегда чувствовал Шумана. Теперь созрел.

«Вещая птица», вот что надо мне сыграть.

Вот следующий мой кусок.

Был бы художником, нарисовал бы это женское лицо.

Лицо волнующее. Холодность… нет – безразличие волнующее.

Женщина, отдающаяся фантазиям.

ЖЕНЩИНА. Когда Серж перед смертью мне сказал, что хотел бы, чтобы на его похоронах играли Шумана , но что он боится показаться слишком романтичным, я рассмеялась.

Я рассмеялась естественно. Однако он мне сказал, как же вы можете смеяться? Вы разве сами не помните, когда вам оперировали бедро и вы были уверены, что не выйдете из наркоза, вы мне сказали, если вдруг умру, не публикуйте, главное, мой возраст в «Фигаро»!

Так кто же из нас двоих легкомысленнее?

Мы легкомысленны вплоть до того света.

Принять то факт, что существо, нами любимое, умрет.

Принять то, что мир не досчитается любящего нас существа…

Мои родители ушли.

Ушел любимый муж.

Умерло несколько друзей.

И умер Серж.

Принять то, что ты не властвуешь над временем и одиночеством.

Правильно решила, что надо покраситься перед отъездом.

В прошлый раз вышла слишком светлой, но в этот раз все получилось хорошо.

Правильно сделала, что одела желтый костюм. Совсем не холодно, я зря боялась, а придает таинственность.

И если бы этот дурак-писатель соблаговолил поднять на меня взгляд, увидел бы меня во всей красе.

Уже одно это приносит удовлетворение.

Вы правда думаете, что человек не изменился с каменного века?

Горю желанием у вас спросить. Вы утверждаете это на протяжении всего романа «Человек случая», и что же, вправду думаете, что развивалось только его знание?

Разве не вы придумали теорию, что знание не меняет ничего. Конечно, нет, но излагаете ее с такою горечью. Так горьки ваши чувства.

Что я рассказываю вам так настойчиво – хотя и тайно – про Сержа, так это потому что множество вещей ведут меня от вас к нему и от него к вам.

Как-то я позвонила ему в дурацком возбуждении после падения Берлинской стены. Он мне сказал, хорошо, да, ну и что? Это падение изменит людей к лучшему?

- В конце концов я спрашиваю себя, а не примешивалась ли толика ревности к его антипатии к вам; его наверное раздражало то, что я отыскивала в вашем творчестве черты его характера и его мысли – В другой раз он сказал мне о китайцах с площади Тяньянмень, плевать мне на студентов из Китая, мне больше по душе иранцы.

Предпочитаю транс правам человека.

Серж во всем чрезмерен, как Страттмер, и как вы.

Ни капли меры.

Притягательность, основанная главным образом на недостатках.

В какой тоске я собирала вчера чемодан!

А у мужчин похожая тоска?

Тоска сегодня утром.

Тоска на вокзале.

Женщина, путешествующая из Парижа во Франкфурт с единственной книгой– «Человек случая» - такая женщина глубоко печальна.

Хотелось бы, чтоб мне однажды объяснили, почему грусть набрасывается неожиданно, когда все вроде бы идет как надо.

Итак, достаем книгу.

Достаю книгу. Располагаюсь так, чтобы он видел. Не сможет оставаться равнодушным. Не сможет видеть, как я лезу в его душу в двух шагах и не отреагировать. Зачем вы едете во Франкфурт?

Книжная ярмарка? Нет. Прежде всего сейчас вроде бы не сезон, а писатель вашего сорта, изысканный дикарь, не ездит на книжную ярмарку.

Что можете вы делать в этом городе?

Бог мой, сделайте так, чтоб он заговорил.

МУЖЧИНА. Зачем это она едет во Франкфурт?

Встретиться с родственником? Работать?

Любовник, работающий в нефтехимической промышленности.

У этой женщины не муж, а любовник. В нефтехимической промышленности. Отлично.

Если только она просто-напросто не немка.

И возвращается к себе домой.

Она не немка, нет.

А почему? А почему она не немка?

Во всяком случае, не из Франкфурта. Не немка, нет-нет-нет. Немки не смотрят вот так вот в окно. И эта женщина куда-то едет. Не возвращается.

Заговорить с ней?

Что сказать?

Какая разница, немка она или кто-нибудь еще? Нет-нет, есть - червь меня гложет и я должен знать!

Заговорю.

(обращается к ней)

Мадам, прошу меня простить, нельзя ли несколько приоткрыть окно?

ЖЕНЩИНА. Да, здесь жарко. Разумеется.

Вы вняли!

Ради пустяка вы вняли!

Ради трех слов, бессмысленных, ничего не меняющих в высшем течении вещей и времен.

О Боже, я хотя бы раз молилась вам, ничего не прося?

Возможно, нам не следует знакомиться, господин Парски.