Читаем без скачивания Новеллы - Анатоль Франс

Понтий Пилат нахмурился и поднес руку ко лбу жестом человека, роющегося в памяти. После нескольких секунд молчания он произнес:

— Иисус? Иисус Назарянин? Нет, что-то не помню.

Весельчак Буффальмако

Эжену Мюнцу. [45]

Buonamico dl Cristofano detto Buffalmacco, pittore Florentine, il qual fu discepolo d'Andrea Tafi, e come uomo burlevole celebrate da Messer Giovartni Boccaccio net suo Decamerone, fu come si sa carissimo compagno di Bruno et di Calandrino piitori ancore essi faceti e piacevoli, e, come si puo vedere nell'opere sue sparse per tutta Toscana, di assal buon guidizio nell'arte sua del dirignere.

Vile de' piu eccelenii piitori da M. Oiorgio Vasari. - Vita di Buonarnico Buffalmacco. Буонамико ди Кристофано [46], прозванный Буффальмако, флорентийский живописец, который был учеником Андреа Тафи* и прославлен как человек веселый мессером Джованни Боккаччо в его "Декамероне", был, как известно, ближайшим приятелем живописцев Бруно и Каландрино, которые и сами были шутниками и весельчаками, и, насколько можно судить по его работам, рассеянным по всей Тоскане, весьма хорошо разумел и в своем искусстве живописи ("Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев" мессера Джорджо Вазари. — "Жизнеописание Буффальмако").

1. Тараканы

В ранней молодости Буонамико Кристофано, флорентинец, за веселый нрав прозванный Буффальмако [47], находился в обучении у Андреа Тафи [48], мастера живописи и мозаичного дела. А Тафи преуспевал в своем искусстве. Посетив Венецию как раз в ту пору, когда Аполлоний [49] покрывал мозаикой стены собора святого Марка, он хитростью выведал секрет, который тщательно оберегали греки. По возвращении в родной город он так прославился умением составлять картины из множества разноцветных стеклышек, что не мог справиться со всеми заказами на такого рода работы и каждый день от утрени до вечерни трудился на лесах в какой-нибудь церкви, изображая Иисуса Христа во гробе, Иисуса Христа во славе его, а также патриархов, пророков или же истории Иова и Ноя [50]. Но он не желал упускать заказы и на роспись стен тертыми красками по греческому образцу, единственному известному в те времена, а потому сам не знал отдыха и не давал передохнуть ученикам. Он имел обыкновение говорить им:

— Те, кто, подобно мне, владеет важными секретами и достиг совершенства в своем искусстве, должны постоянно и помыслами и руками своими тянуться к работе, дабы скопить много денег и оставить по себе долгую память. И раз я, дряхлый и немощный старик, не боюсь труда, то уж вы-то обязаны помогать мне всеми своими молодыми, свежими, непочатыми силами.

И, чтобы его краски, стеклянные составы и обмазки были готовы с утра, он заставлял юношей подниматься среди ночи. Но именно это было всего труднее для Буффальмако, который имел привычку подолгу ужинать и любил слоняться по улицам в те часы, когда все кошки серы. Ложился он поздно и спал сладко, ибо совесть у него, в сущности, была чиста. И потому, когда скрипучий голос Тафи нарушал его первый сон, он поворачивался на другой бок и не отзывался. Но хозяин не переставал кричать, а в случае чего попросту входил в комнату к ученику, недолго думая стаскивал с ленивца одеяло и выливал ему на голову кувшин воды.

Не успев толком обуться, Буффальмако со скрежетом зубовным отправлялся растирать краски в темную холодную мастерскую, где, растирая и ворча, придумывал средство избавиться впредь от такой жестокой напасти. Он размышлял долго, но ничего путного и подходящего придумать не мог, хотя ум у него был отнюдь не бесплодный; и однажды на рассвете в нем зародилась удачная мысль.

Чтобы осуществить ее, Буффальмако дождался ухода хозяина. Едва настало утро, как Тафи положил в карман фляжку с вином кьянти и три крутых яйца, что обычно составляло его завтрак, и, наказав ученикам плавить стекло в согласии с правилами и трудиться не покладая рук, отправился работать в ту самую церковь Сан-Джованни, которая так необычайно хороша и с удивительным мастерством построена на античный лад. Он трудился там над мозаиками, где изображены были ангелы, архангелы, херувимы, серафимы, власти, престоли и господствия [51]; главнейшие деяния божии от того дня, как господь сказал: да будет свет, — и до того, как он повелел быть потопу; истории Иосифа и его двенадцати братьев [52], земное бытие Иисуса Христа от зачатия во чреве матери до восшествия на небеса, а также житие святого Иоанна Крестителя. Тафи очень усердствовал, вставляя кусочки стекла в грунт и искусно сочетая их между собою, а посему ожидал прибыли от этой большой работы с таким множеством действующих лиц.

Итак, не успел учитель уйти, как Буффальмако приступил к осуществлению своей затеи. Он опустился в погреб, сообщавшийся с погребом булочной и полный тараканов, которых привлекал запах мешков с мукой. Известно, что булочные, трактиры и мельницы кишат тараканами или же карапузиками. Это плоские дурно пахнущие насекомые с рыжеватым щитком, которые неуклюже передвигаются на длинных мохнатых лапках. Вернее было бы сказать "надкрыльями". "Щиток" — название неподходящее, совершенно неподходящее. Здесь речь идет о восточном таракане, распространенном по всей Европе.

В эпоху войн, обагрявших Арбию и питавших оливковые деревья кровью благородных рыцарей, у этих противных насекомых было в Тоскане два имени: флорентинцы называли их сьенцами, а сьенцы — флорентинцами. В России их зовут прусаками, в Пруссии — русскими, во Франции — ханжами.

Шутник Буффальмако ухмылялся, глядя, как они движутся, точно крошечные щиты бесчисленных рыцарей-карликов на волшебном турнире.

"Эге! — подумал он. — Видно, это были угрюмые майские жуки. Они не любили весны, и Юпитер покарал их за холодный нрав. Он повелел им ползать во мраке под гнетом бесполезных крыльев и тем показал людям, что в пору любви надо наслаждаться жизнью".

Так рассуждал про себя Буффальмако, ибо он, по примеру остальных смертных, был склонен находить в природе подобие своих чувств и страстей; он же превыше всего любил пить, развлекаться с честными женщинами и вволю спать зимой в теплой, а летом в прохладной постели.

Но так как в подвал он спустился не за тем, чтобы размышлять об аллегориях и символах, то и поспешил осуществить свое намерение. Он набрал две дюжины тараканов без различия пола и возраста и бросил их в мешок, который прихватил с собой. Затем отнес мешок к себе под кровать и возвратился в мастерскую, где его товарищи Бруно и Каландрино писали, по рисункам учителя, святого Франциска, получающего стигматы [53], и обсуждали способы усыпить ревность башмачника Мемми, у которого была красивая и покладистая жена.

Буффальмако, отнюдь не менее искусный, чем они, поднялся на лесенку и принялся писать крест из ангельских крыл, который спускался с небес, дабы нанести святому пять стигматов любви. Он старательно раскрасил небесное оперение самыми нежными цветами радуги. Эта работа заняла у него весь день, и когда старик Тафи вернулся из Сан-Джованни, он не мог удержаться от похвалы, на которую был скуп, ибо годы и деньги сделали его сварливым и высокомерным.

— Дети мои, — сказал он подмастерьям, — крылья эти раскрашены не без блеска. И Буффальмако пошел бы далеко в искусстве живописи, если бы усерднее предавался ему. Но он больше помышляет о кутежах и пирушках. Великое же достигается упорным трудом. Каландрино, к примеру сказать, мог бы при его прилежании обогнать вас всех, не будь он не в меру глуп.

Так со справедливой суровостью поучал Тафи своих учеников. Наговорившись вдоволь, он поужинал на кухне соленой рыбкой; потом поднялся к себе в спальню, лег в постель и вскоре захрапел. А Буффальмако тем временем совершал обычный обход всех злачных мест города, где вино стоит недорого, а девки-еще дешевле. Затем он вернулся домой примерно за полчаса до того, как Тафи имел обыкновение просыпаться. Вытащив из-под кровати мешок, Буффальмако поодиночке достал тараканов и с помощью короткой и тонкой булавки укрепил у каждого на спине восковую свечечку. Потом зажег свечки одну за другой и выпустил тараканов в комнату. Насекомые эти так тупоумны, что даже не чувствуют боли или, во всяком случае, не удивляются ей. Но тут они заползали по полу несколько проворнее, чем обычно, то ли от растерянности, то ли от смутного страха. Вскоре они стали описывать круги, однако не потому, что фигура эта, по словам Платона, совершенна, а в силу инстинкта, заставляющего насекомых кружиться, дабы избегнуть неизвестной опасности. Буффальмако снова улегся на кровать и, глядя, как они бегают, радовался своей выдумке. И в самом деле, куда как занимательно было созерцать эти огоньки, в уменьшенном виде повторяющие движение сфер, в согласии с описанием Аристотеля и его истолкователей. Тараканов видно не было, только огоньки на их спинах двигались точно живые. И вот, когда из этих огоньков в темной комнате составилось больше циклов и эпициклов, чем Птоломею [54] и арабам довелось когда-либо узреть при наблюдении за ходом планет, раздался голос Тафи, особенно скрипучий спросонья и со злости.