Читаем без скачивания Последний бой (СИ) - Дмитрий Лифановский

— Ставка обещает помочь броней. Откуда она там возьмется, я не знаю, меня в известность не ставили, — Маргелов со Стаиным кивнули, приняв сказанное к сведению. Хотя, Александр начал догадываться, откуда может взяться такая помощь. И если его догадки верны, за Василия Филипповича можно быть спокойным. А Жуков продолжил: — Здесь и здесь, — он ткну в два небольших красных кружочка в глубине лесного массива, — партизанские аэродромы. Можете учитывать их при планировании операции. Тут тебе карты в руки, — он посмотрел на Стаина. Аэродромы эти были хорошо знакомы Александру. Один из них работал по заявкам Штаба партизанского движения, а второй служил для снабжения «Ковчега». Хотя, вроде как, с лета сорок второго, когда немцы усилили борьбу с партизанами, он был законсервирован. Наверное, в Ставке, решили, что пришла пора использовать все имеющиеся козыри. Значит, Сталин больше чем на сто процентов уверен в успехе. — Все, что есть по вашему театру, пришлю с фельдъегерем вместе с картами. Вопросы есть?

— Сколько планируется нам держаться до соединения с Калининским фронтом, — тут же спросил Маргелов.

— Столько, сколько потребуется, — отрезал Жуков, — не больше трех суток. Если за это время не возьмем Рудню, уйдете в леса. Ваша задача обрубить немцам снабжение, а не геройски умереть, удерживая три никому не нужных деревни. На Перекопе держались дольше. Со связью у вас как? — он посмотрел на обоих полковников.

— Обеспечен полностью, — кивнул Стаин.

— Тоже, — кратко ответил Маргелов и добавил, грустно усмехнувшись, — мне бы так в сорок первом под Шлиссельбургом.

— Это да, — неожиданно мягко и как-то поникнув плечами согласился маршал, — Стаин, у тебя есть вопросы?

— Нет, товарищ Жуков.

— Тогда оставайтесь, договаривайтесь, планируйте. Завтра жду ваши соображения. Доберешься сам, — Жуков обратился к Маргелову, — или вон друг твой отправит на своем роскошном автомобиле. У маршала такого нет, а у него есть, — Георгий Константинович о ли осуждающие то ли восхищенно покачал головой, — Все, — он хлопнул ладонью по столу и стал сворачивать карту. Вдруг, словно что-то вспомнив, замер и, широко улыбнувшись, посмотрел на Стаина, — И да, Александр, поздравляю.

— Спасибо, товарищ маршал, — приятно удивился Стаин, вроде специально никому не сообщал о свадьбе, а смотри-ка, все знают. Не зря говорят — слухи распространяются быстрей степного пожара, — Георгий Константинович, обед уже, девушки стол накрыли.

— Некогда, Саша, — по-простому отказался Жуков, засовывая сложенную карту в планшет. Но спустя мгновение махнул рукой, — Ай, черт с вами! Подождут! Только и жену позови. Я же ее еще по Ленинграду помню. Маленькая такая. Совсем девчонка, — Георгий Константинович тепло и немножко грустно улыбнулся.

— Конечно, — расплылся в улыбке Сашка, — махнув за спиной рукой Короткову, чтоб тот бежал вперед, распорядиться на счет обеда и Насти и проконтролировать все. Не хочется ударить в грязь лицом перед будущим маршалом Победы.

Отобедав и залихватски, словно самогон, махнув за товарища Сталина, молодых и победу марочного коньяка Жуков уехал. А Маргелов со Стаиным закрылись в кабинете у Александра, в ожидании начштаба Василия Филипповича. Заодно и усугубили. Без фанатизма. Им еще работать и работать. Завтра на доклад к маршалу с уже готовыми решениями по выполнению поставленной задачи. А это дело не простое и не быстрое. Благо у Короткова нашелся набор нужных карт, можно начинать, не дожидаясь фельдъегеря.

Вязьма. Славный город. Древний. Испокон веков вместе со Смоленском стоял ты на рубеже западных границ Руси. Сколько войн прокатилось через тебя, сколько захватчиков глумилось над тобой. Ты была в центре усобицы русско-литовской войны XV века и спустя сто лет «Смутного времени», полыхала, подожженная собственными жителями, чтобы не достаться врагу во время нашествия европейских орд Наполеона. И снова с Запада к тебе пришли захватчики, оставив после своего ухода лишь руины и страшные пропитанные запахом смерти, огороженные колючей проволокой черные бараки лагерей смерти[i]. Враг в бессильной злобе сжег, что горело, а что не смог сжечь, было безжалостно взорвано. Относительно целыми остались лишь здание вокзала, да маковки Свято-Троицкого собора и храма Фомы и Лавра возвышались над разрушенным городом. В нем-то и временно разместилась временно типография фронтовой газеты «Красноармейская правда» политуправления Западного фронта. Куда и приехали Стаин с Ивелич за, как объяснил замполит, агитационным материалом. Вот этого Саша в этом времени так и не понял и не осознал. Ну, какая польза от этих агитлистовок, если они тут же после раздачи политработниками в лучшем случае пускались бойцами на самокрутки, а в худшем, не смотря на грубоватую бумагу, по еще более приземленному назначению. Но политуправление упорно печатало и раздавало листовки на радость курящим и не только курящим бойцам. Может именно в этом и заключалась тайный смысл агитационных материалов, дабы в момент наивысшего раздумья, боец приобщился к глубокой мудрости ГлавПУРа.

Стаин стоял опершись на покатый капот штабного ГАЗика и с интересом глядел по сторонам. С Ивеличем он поехал без всякой цели, просто из интереса. Полки корпуса тайно, ночью переброшены и рассредоточены по аэродромам, взятым под охрану заградотрядов НКВД[ii], вертолеты и самолеты замаскированы, личный состав изучает карты театра боевых действий, особо не отсвечивая. Десантники Маргелова так же скрытно расположились неподалеку от аэродромов и в любой момент были готовы приступить к погрузкуе. Осталось только дождаться приказа к началу десантной операции. Вот это «дождаться» и выматывало больше всего.

Так получилось, что за всю войну Вязьма оказалась первым освобожденным городом, в котором ему довелось побывать. Правда, был еще Джанкой, но там скорее поселок, а не город. То, что видел Александр вызывало у него чувство неконтролируемой ярости. Если бы не суетящиеся вокруг военные да снующие туда-сюда подводы и редкие грузовички пейзаж сильно напоминал тот, что он уже когда-то видел. Давно. Там, в своем мире. Такой же разрушенный войной город, ощерившийся в небо обломками домов, в которых когда-то кипела жизнь, слышался смех и детский гомон, разносился уютный запах готовящейся еды, а сейчас лишь чей-то домашний скарб виднеющийся из-под битого кирпича напоминал о некогда царившем тут мирном счастье. И ни одного гражданского. Словно вымерли все.

Хотя нет, вот откуда-то из-под земли вынырнул серый от пыли колтун волос над чумазой настороженной мордашкой. А следом появился целиком хозяин — малек лет семи-восьми в огромном с обрезанными кое-как рукавами пиджаке, перехваченном в поясе куском провода, заменяющем мальчугану пальто. Он делово огляделся, подтер рукавом нос и выдернув из норы мятое ведро припустил сверкая босыми пятками по холодной еще не просохшей после зимы земле покрытой колючим щебнем к бочке с водой стоящей неподалеку, вокруг которой столпилось группа красноармейцев. Послышались смех и шутки. Было видно, что мальчишка здесь уже примелькался и принимается бойцами, как свой. Возвращался он уже слегка скособочившись под тяжестью полного ведра воды, второй рукой прижимая к груди румяную буханку хлеба. Стаин хотел окликнуть паренька, отдать ему завалявшуюся в планшете шоколадку. Но тот уже исчез в своем подземелье, а со стороны храма показался Ивелич, следом за которым тяжело вышагивал худенький боец в огромных очках велосипедах криво висящих на оттопыренных ушах груженный двумя пачками, завернутыми в оберточную бумагу и перетянутыми бечевой.

— Кулебяка! — крикнул Стаин вальяжно развалившемуся за рулем водителю, — Помоги доходяге, а то сломается.

Водитель недовольно скривился, спрятав лицо от начальства, чтоб не дай бог гвардии полковник не заметил, а то Стаин может и в аэродромные перевести за недостаточную резвость, и рванул на помощь очкарику.

— Заждался? — радостно улыбаясь, поинтересовался Ивелич.

— Да не особо, — пожал плечами Стаин, — Ты не девка красная, чтоб я тебя ждал изнемогая.

— Тебе и девок ждать не положено, ты мужчина теперь женатый, — как конь заржал майор.

— Что у тебя там? — Стаин кивнул на тяжелые тюки укладываемые Кулебякой в багажник ГАЗика.

— Вот, — Ивелич протянул Стаину листовку величиной с тетрадный листок, на котором сверху большими буквами бросался в глаза заголовок: «Раненый фашистский коршун, нами вышвырнут из Орши» а ниже красноармеец в каске с «папашей» в руках удивленно смотрит на какую-то черную кляксу, видимо по задумке художника изображающую то, что осталось от раненого коршуна и незатейливое четверостишье:

Честь и слава храбрецам— –