Читаем без скачивания Похоть - Эльфрида Елинек

Ущелья магазинных полок тянутся к далекому горизонту. Толпа рассыпается, последние желания покупателей, словно лямки пропитанных потом маек, сползают с плеч, утомленных утренними заботами. Сестры, матери, дочери. А святое директорское семейство снова, в вечном повторении, отправляется в исправительную колонию своего пола, где можно молить о спасении сколько угодно. В их клетку и на их протянутые руки из клапанов и отверстий выливается лишь отвратительное, еле теплое варево. Наш пол, равно как и вся природа, существует не без стремления наслаждаться своим маленьким кругом поклонников. Наш пол дружелюбно окружают шикарные изделия текстильной и косметической промышленности. Да, и еще, половая принадлежность, возможно, и есть сама природа человека, я имею в виду, что природа человека заключается в том, чтобы гнаться за полом, пока он, человек, увиденный в целом и в его пределах, не приобретет такую же важность, как и его пол. Вы убедитесь в этом, припомнив: человек есть то, что он ест. Пока, наконец, работа не превратит его в кучу грязного тряпья, в растаявшего снеговика. Пока, наконец, у него, располосованного до крови своим происхождением, не останется даже последней норы, в которую он мог бы заползти. Да, таковы люди, пока их, наконец, не допросят и не раскроют им правду о самих себе… Послушайте меня: эти недостойные люди значимы и гостеприимны один-единственный день в жизни — на своем бракосочетании. Однако уже год спустя они напрочь прикованы к своему жилью и к своим автомашинам. Их берут в заложники, если они не в состоянии больше оплачивать проценты по кредиту. Они приобретают в рассрочку даже кровати, в которых кувыркаются! Они улыбаются лицам чужаков, ведущих их к кормушкам, чтобы под их дыханием во сне колебалась пара соломинок, прежде чем им отправиться дальше. Мы же каждый день встаем в самое невозможное время. Мы чужие здесь, и мы — далеко, мы смотрим на нашу узкую улочку, где наших милых вожделеет и использует кто-то другой. Говорят, в женщинах всегда должен пылать огонь. Однако это всего лишь остывшее пепелище, на которое уже с утра падает послеполуденная тень, когда они ползут прямо в чрево фабрики из распахнутого зева своих кроватей, где им пришлось баюкать раскричавшегося ребенка. Ступайте же домой, если вы устали! Вам никто не завидует, и ваша красота давно уже никого не обезоруживает. Наоборот, ОН удаляется от вас легким шагом, заводит свой автомобиль и направляется в ту сторону, где еще лежит роса, в первых лучах солнца вспыхивающая ярким блеском, — не то что ваши тусклые волосы.

Фабрика. Как же обращается она со своим необученным материалом, вливающимся в нее из неисчерпаемых труб? Как она заглушает любые стереоустановки несмолкаемым шумом! Дом этого человека, то есть дом директора на его участке, где решается участь семейной пары, дом этот дает нам возможность освежиться, если мы обслуживаем автомат по разливу кока-колы! Огромная палатка из света и живых существ, в которой производят бумагу. Конкуренция жестко давит на всех, кто занят на фабрике, и обстругивает их до самых тонких досок. Концерн, владеющий фабрикой, находится в соседней федеральной земле, он более мощный и расположен на более полнокровной транспортной артерии, в которую фабричный люд может истечь кровью и излить свои соки. Древесину измельчают до неузнаваемости и отправляют на целлюлозную фабрику, а потом целлюлозу отправляют на бумажную фабрику, где все то, что было измельчено до неузнаваемости, проходит обработку, — по крайней мере, так мне говорили, и я довольна тем, что я, свободный человек, в полуденный зной могу отправить свое эхо в притихший лес. Целая армия безответственных, как я, людей, читающих в уборной газеты, помогают лишить лес деревьев, чтобы присесть потом в другом месте и развернуть еду, упакованную в бумагу. А потом люди пьют по ночам и пребывают в тревоге. Подъемлет крылья раздор, и толпа, раздувшаяся и ослепленная, низвергается в ночные стремнины.

Фабрика пристроилась к лесу, однако ей давно нужна другая местность, чтобы снизить себестоимость продукции. Плакаты с райскими призывами на выезде из городов завлекают людей, и они на всех парах движутся к фабрике по своим игрушечным железным дорогам. Переводят стрелки, и господин директор тоже пребывает в руце Божией, поглощая государственные дотации. Неисповедима политика владельцев, имена которых неизвестны никому. В пять утра люди, преодолевшие на пути к фабрике сотню километров, задремывают у светофора и на последнем перекрестке становятся жертвой благословенного красного света, который играет с ними в жестокую игру, ведь они позабыли снять ногу с педали газа, вообразив во сне, что еще танцуют на субботней вечеринке. Им больше никогда не увидеть изысканных движений на телеэкране, перед которым они, посапывая и похрапывая, годами получают свою жвачку.

Потому-то они и заставляют всех своих женщин громко звучать, чтобы по крайней мере до следующего дня зарплаты не слышать судебных фанфар. Слухи и судебные процессы в этом местечке никогда не прекращаются, и те, кого банк бросил на произвол судьбы, щебечут в бороздах и съедают последнюю крошку, а за спиной у них стоит женщина, которой нужны деньги на хозяйство, на новые учебники и на тетрадки для детей. Все они зависят от директора, от большого ребенка с добродушным нравом, который, впрочем, может с треском перемениться, как резко меняет свое положение парус, и тогда мы все оказываемся в одной лодке и быстро перелетаем через высокий и крутой борт, вываливаемся с той стороны, к которой мы в последнюю секунду прижались, потому что не умеем иначе распорядиться нашим тысячеголосым пением сирен. И в гневе нашем не избежать нам забвения, и растет в нас нарыв, и мы растем и плодимся как сорная трава.

6

Женщина, в смятении не способная найти запасной выход из своих воспоминаний, бредет вдоль забора рядом со старым сараем местной добровольной пожарной команды. Женщина сегодня без поводка. Недомытая посуда выброшена из головы. Она больше не слышит привычного позвякивания колокольчиков на своей сбруе. Она, словно языки пламени, безмолвно облизывает саму себя. Женщина покидает оживленное общество своего запатентованного и надежного мужа, с которым можно хоть лошадей красть, и он по-прежнему растет, бездумно топча языки пламени, выбивающиеся из его гениталий. Позади себя она оставляет и общество своего ребенка, запатентованного учителем музыки, оставляет общество, где оба они могут звучать и рыдать во всю мощь. Впереди один лишь холодный порывистый ветер с гор; местность вокруг испещрена узкими тропками, ведущими в лес. Опускаются сумерки. Домохозяйки, запертые в своих клетках, истекают кровью, сочащейся из мозга и из прекрасного пола, к которому они принадлежат. Им приходится ухаживать за тем, что они возделали, поддерживать жизнь своими руками, которым и так уж нелегко от избыточных несбывшихся надежд.

Женщина движется в сторону ледяного канала, прорезающего долину. Она плетется по замерзшим колдобинам. То там, то здесь в открытых дверях хлевов она видит животных, потом — снова ничего примечательного. Она видит животных с хвоста, видит их пульсирующие кратеры. Крестьянин вовсе не спешит счистить остатки дерьма с задних ног животных. В огромных хлевах и конюшнях в более зажиточной местности коровы подвергаются наказанию за несвоевременные испражнения, получая удар электрического тока через специальный ошейник, так называемый «коровий тренер». Рядом с хижинами жалкие поленницы дров, льнущие к стенам. Самое малое, что можно сказать о человеке и о его скотине: и тех, и других укрывает мягкий снег. По-прежнему тянутся к свету редкие кустики растений, торчит жесткая трава. Обледенелые ветки плещутся в воде. Прибиться к берегу именно тут, где обрывается даже эхо, к берегу, раздавленному льдом! В природе нас привлекает величие, что-то меньшее, чем она, не возбудило бы нашего интереса и не подстегнуло бы тягу к самолюбованию настолько, что мы купили бы себе платье в народном стиле или охотничий костюм. Как автомашины к дальним краям, так и мы, словно созвездия, приближаемся к бескрайности этого ландшафта. Мы просто не в состоянии остаться дома. Трактир стелется перед нами, чтобы шаги наши обрели в нем опору и чтобы природа знала свои пределы: здесь загон для робких косуль, а там — учебная лесная тропа. И вот вокруг снова знакомые места. Скалы не сбрасывают нас в самый низ, кипя гневом, наоборот, мы смотрим на берег, засыпанный пустыми молочными бутылками и жестяными банками, и познаем пределы, которые кладет природа нашему потребительскому отношению. По весне все всплывет на поверхность. Солнце бледным пятном глядит с небосвода, а на земле сохранилось лишь малое количество видов. Воздух очень сухой. Женщина идет — дыхание застывает у нее на губах, и она прикрывает рот воротником розового нейлонового халата. В принципе, жизнь открыта для любого и каждого.