Читаем без скачивания Дика, своевольна, не обуздать… - Ненси Кресс

Она ждала не шевелясь — и дождалась: из-за нависших над головой машин выскочила одна из сотрудниц. Выскочила решительно и целеустремленно.

— Ваша светлость! Что вы здесь делаете?

Анна не удостоила ее ответом, просто поднялась и двинулась назад в замок. Значит, среди машин тоже не спрятаться: женщина точно знала, где искать беглянку.

Трио делегатов Всемирного форума вступило во владения Института времени с явной опаской. Их нельзя было не понять: для тех, кто никогда не покидал своего пространственно-временного континуума, пересечь границу силового поля и очутиться в месте, которого не существует ни в одном привычном смысле, — переживание довольно сильное. Делегаты вглядывались в почву под ногами, осматривали бытовые отсеки и задавали те же вопросы, что и все посетители, — и лишь через несколько часов освоились настолько, чтобы действительно приступить к следствию.

Для начала им был предложен обзор осуществленных перебросок во времени, с которым выступил сам директор. Лемберт, не принимавшая участия в подготовке текста, оценила взвешенную сентиментальность рассуждений о предотвращении войн, о высоком положении заложников в своих эпохах, о глубочайшем уважении Института времени к Всемирной конвенции 2154 года и об альтруистическом расширении святого дела мира на иные временные потоки. Затем Брилл мягко перешел к рассказу о конкретных заложниках, особо нажимая на самого первого. В течение четырех лет после того, как герр Гитлер был взят заложником, национал-социалистская партия Германии практически распалась. Президент Пауль фон Гинденбург умер в положенный срок, однако его преемники придерживались умеренных взглядов и мало-помалу навели в стране порядок. Правда, экономика Германии оставалась по-прежнему слабой, то и дело вспыхивали мелкие волнения, но мировой бойни не произошло.

Лемберт прекратила вслушиваться. Делегаты безусловно знали все это и без директора. Вся Солнечная система знала, что взятие Гитлера заложником обернулось грандиозным успехом, и именно первый успех послужил Институту предпосылкой для получения последующих разрешений. Герра Гитлера содержали в изолированных апартаментах, и он проводил дни за чтением крутых боевиков, — в его время авторов этих книжек еще и на свете не было.

— Весьма впечатляюще, директор, — заявил Горо Соширу, маленький, тоненький, весь вытянутый, типичный космопроходец, созданный для невесомости, с острым умом и репутацией абсолютной неподкупности. — Можно нам теперь поговорить с самими заложниками по очереди?

— И без мониторов. Полученные нами инструкции подчеркивают это категорически, — добавила Анна Влахав.

В следственной комиссии она была старшей. Элегантная, седовласая, с явной примесью китайской крови и с нарочитым отсутствием дополнительных органов. Нельзя было не заметить, что ее левая рука непрерывно подрагивает. Она входила во Внутренний совет Всемирного форума, а некогда сама провела три года в заложницах.

— Будьте любезны, — улыбнулся Сорен Туллио.

Он был молод, красив и очень богат. И малоинтересен. Очевидно, его ввели в комиссию просто за компанию. Каких-либо оригинальных высказываний за ним не числилось, а те, что были, никак не свидетельствовали об особой преданности Церкви. Выходит, ее святейшеству не удалось повлиять на состав комиссии, а может, она и не пробовала этого делать.

— Безусловно, — ответил Брилл. — Такая возможность будет вам предоставлена. В ваше распоряжение выделен малый конференц-зал. Согласно указаниям Церкви, он превращен в святилище, где нет мониторов какого бы то ни было вида. Однако я порекомендовал бы, чтобы вы разрешили присутствие при беседе с герром Гитлером хотя бы одного охранника. Хотя решать, разумеется, вам.

— Против охранника возражений нет, — высказалась Влахав. — Герр Гитлер — отнюдь не главная наша забота.

Вот это номер, подумала Лемберт. Ну а кто забота главная, догадаться нетрудно…

Гитлера делегаты отпустили через десять минут, а пребывающую в ступоре Елену — через три: из нее не вытянули ни слова. Разговор с царевичем продолжался полчаса. Зато Анна Болейн провела в малом конференц-зале четыре часа двадцать три минуты. Вышла она спокойно и сосредоточенно, с ничего не выражающим лицом, и прошествовала в свои покои. А трио делегатов осталось сидеть поджав губы, в полном молчании. Наконец Анна Влахав, бывшая заложница, объявила Тошио Бриллу:

— В данный момент мы воздержимся от комментариев. О нашем решении вам сообщат.

Брилл прищурился, — но что он, в сущности, мог сказать?

На следующий день ему повесткой предложили предстать перед Всемирным форумом по тягчайшему из обвинений — в дурном обращении с заложниками, удерживаемыми ради сохранения мира. В качестве судей выступит Внутренний совет в полном составе. Поскольку за директором сохраняется право встретиться с обвинителями лицом к лицу, заседание будет проходить на территории Института времени.

Что же такого она им брякнула? — изумлялась Лемберт. Они ведь не поверили бы никаким бездоказательным утверждениям. Как же она, негодяйка, добилась своего?

— Похоже, — поделилась Лемберт с Калхейном, — делегаты не видят разницы между политическими заложниками из нашей эпохи и заложниками, выхваченными из призрачных параллельных миров…

— А с какой стати им углубляться в различия? — холодно отозвался Калхейн.

Идеалист! Ну и куда тебя завел твой идеализм?

В тот вечер Лемберт дежурила у мониторов. Царевич мирно спал в своей кроватке. Тогда она переключилась на покои Анны Болейн и слушала, как та играет на лютне и напевает себе под нос баллады, написанные для нее Генрихом VIII в дни, когда их страсть была юной и свежей, то есть шесть столетий назад.

Анна наносила вышивку на бархатный рукав цвета корицы. Прядями черного шелка она выводила переплетенный вензель — Г и А, Генрих и Анна. Пусть их шпионящие машины и они сами думают, что им заблагорассудится.

Дверь отворилась без стука, и появился Калхейн, даже не испросив разрешения войти. Остановился над ней, всмотрелся в ее работу, заглянул ей в лицо.

— Зачем, Анна? Зачем вы это сделали?

Она рассмеялась. Наконец-то он назвал ее просто по имени — Анна. Именно теперь, когда это, скорее всего, уже не имеет значения.