Читаем без скачивания Армия, которую предали. Трагедия 33-й армии генерала М.Г. Ефремова. 1941-1942 - Сергей Михеенков

17 октября по московскому радио выступил первый секретарь Московского горкома партии и начальник Совинформбюро А.С. Щербаков: «Провокаторы будут пытаться сеять панику. Не верьте слухам!» Два дня спустя было введено осадное положение.

Удивительно другое: о панике в Москве 16 октября ровным счетом ничего не узнали немцы и, следовательно, не смогли этим никак воспользоваться. Это — к вопросу о том, как работала их агентурная разведка и как работали наши органы госбезопасности…

Кстати, о «работе» последних: в день московской паники в Москве на территории совхоза «Коммунар» по приказу Берии были расстреляны жены бывших высокопоставленных военных Нина Уборевич и Нина Тухачевская.

Не удалось найти в архиве документов, проливающих свет на то, почему же в 33-ю, вопреки назначению Жукова[48], прибыл генерал. Ефремов. Не потому ли, что обстановка буквально в последние несколько суток значительно осложнилась, и последние московские события заставляли и Ставку, и Сталина бросать в прорыв более мощные ресурсы, а на ответственные посты назначать тех, кто не подведет, не дрогнет даже в безвыходных обстоятельствах.

А 33-я дралась. Как героически и стойко дрались все армии на всех фронтах. Но у 33-й была особая миссия: ее дивизии и батальоны стояли в центре удара, и острие бронированного потока, который получил в ставке Гитлера кодовое название «Тайфун» и который в последних числах сентября рванулся из-под Рославля на Москву, — это тяжелое копье неслось именно сюда, пронзая километр за километром и сметая на своем пути армию за армией.

Просматривая боевые донесения из дивизий и отдельных подразделений, командарм невольно обратил внимание на одну цифру, которая почти во всех сводках была неизменно высокой, — пропавшие без вести. Когда штабные офицеры всмотрелись пристальнее в проблему, выяснилось, что большой процент среди безвестных составляют москвичи. Например, в кадровой 222-й стрелковой дивизии пропавших без вести, согласно поступившим сводкам, было значительно меньше, чем в бывших ополченческих, получивших общевойсковые номера сравнительно недавно[49].

Вскоре предположения подтвердились: заградзаставы и военкоматы начали возвращать дезертиров назад, на фронт. А 27 октября шифром из штаба Западного фронта поступила телеграмма следующего содержания: «Задержано более двух тысяч человек, ушедших с фронта. Срочно донести, почему Вами не приняты меры по наведению порядка и дисциплины в частях, вследствие чего люди 33 армии тысячами уходят с фронта в тыл»[50].

В одном из первых приказов генерал Ефремов обращался к своим командирам и бойцам: «Пусть поймет каждый командир, начальник, боец, что в нынешней обстановке в борьбе за Родину, за Москву лучше смерть храбреца, чем презренная трусость и паникерство»[51].

Конечно же я далек от мысли о том, что все, по сводкам тех дней проходившие в строке «пропавшие без вести», были дезертирами и москвичами. Бежали и в другие края. Но большинство из пропавших без вести погибли и попали в плен. Попадали в плен, когда кончались боеприпасы, когда отходили соседи и открывали фланги, когда боец получал рану или контузию и какое-то время неадекватно воспринимал действительность. Но, что греха таить, часть из числа пропавших без вести дезертировала и в другую сторону — в немецкую. И об этом мы не раз еще будем размышлять в этой книге перед лицом документов и свидетельств.

В войсках не хватало вооружения. Архивы открывают любопытные данные, которые теперь, по прошествии многих десятилетий, проливают тот необходимый и неизбежный свет, который необходим для безошибочного чтения книги истории нашей страны и истории Великой Отечественной войны в частности. Вот документ, который озаглавлен так: «Сведения о боевом и численном составе соединений 33-й армии по состоянию на 25.10.41 г.»[52] Из этого документа мы, например, узнаем, сколько действующих штыков имела каждая дивизия и сколько, соответственно, вся армия. Сколько пополнения получено. И сколько и какое имела вооружение.

1-я гвардейская мотострелковая дивизия. При численном составе 8569 человек, включая и командный состав, имела 6732 винтовки, в том числе и автоматические[53], 92 станковых пулемета, 181 ручной пулемет, 57 минометов.

151-я мотострелковая бригада. При численном составе 1115 человек имела 942 винтовки, 3 станковых пулемета, 13 ручных пулеметов. Минометов не имела.

113-я стрелковая дивизия. При численном составе 1157 человек имела 1003 винтовки, 2 станковых пулемета, 6 ручных пулеметов. Минометов не имела.

222-я стрелковая дивизия. Кадровая, как ее называли в штабе 33-й армии. При численном составе 3392 человека имела 1934 винтовки, 17 станковых пулеметов, 25 ручных пулеметов и 6 минометов.

Отсюда нетрудно подсчитать общее количество стрелкового оружия всей армии. Но обратим наше внимание вот на какую цифру: 222-я стрелковая дивизия имела порядочное, хотя и недостаточное количество пулеметов, а вот винтовок…

Считаем так. В дивизии 42 пулемета. Умножаем на два человека. Хотя, надо заметить, вторые номера «Максима» и «дегтяря» должны были иметь винтовки. 360 человек начсостава. При 6 минометах могли состоять не более 30–35 человек. Таким образом, 937 человек ходили в бой «парами» или с гранатой.

Что это такое, мне рассказывали ветераны 49-й и 50-й армий Западного фронта. Можно не сомневаться, что и в 33-й было то же самое.

Из рассказа бывшего бойца 1-го батальона 1130-го стрелкового полка 336-й стрелковой дивизии 50-й армии Василия Ивановича Антипова (поселок Износки Калужской области. Запись 1986 года):

«Зачислен я был в роту связи. Экипировали нас не сразу. Я долго ходил в своем черном студенческом пальто, где- то с месяц так, в пальто, и воевал, Потом выдали гимнастерку, ботинки неимоверно большого размера, шинель. Винтовку выдали тоже не сразу. Дали две гранаты Ф-1. Это и было мое личное оружие. Потом батальон подвели к передовой, в первый эшелон.

Была весна, 1942 год. Мы сменили на передовой наших товарищей. Нам досталась залитая водой траншея и блиндаж, в котором можно было только сидеть. Вначале было холодно. Закрыли вход плащ-палаткой, и вскоре в нашей тесной землянке стало даже душновато. Хотелось пить. Я взял котелок, вылез из блиндажа, зачерпнул воды из лужи неподалеку, напился вволю сам и зачерпнул еще — для товарищей. Утром, когда рассвело, выбрался я из блиндажа и вижу: в луже, где я набирал воду, вытаял немец, убитый, видимо, еще во время зимних боев. А нам ребята, которых мы меняли, сказали, что эта траншея немецкая, что ее отбили зимой. Тем временем из блиндажа, один за другим, вылезли остальные бойцы нашего отделения. Стоят рядом, тоже разглядывают. И кто-то спрашивает, вроде в шутку: «Антипов, ты, случаем, не из этой лужи воду ночью брал?» — «Из этой», — говорю. Эх, что тут началось! А я стою и смотрю: немец распух, лицо синее, пилотка сбилась набок, волосы примерзли к пилотке… Так я впервые увидел на фронте врага. Долго его обходили, перепрыгивали. Потом увидел лейтенант и приказал убрать. Стали мы его выдалбливать. А под ним — винтовка! А винтовок-то у нас вообще ни у кого не было. В дозор, когда надо идти в боевое охранение, давали автоматы. А в своей траншее так, с гранатами, и ходили. А тут — винтовка. Стали ее друг у друга из рук вырывать».

Из рассказа бывшего бойца 330-й стрелковой дивизии 49-й армии Петра Васильевича Демичева (поселок Бетлица Калужской области. Запись 1999 года):

«Наш 1111-й стрелковый полк формировался в Барятине. 8 сентября 1943 года мы были уже на передовой. Дивизия шла от Кирова. Освобождала село Мокрое и окрестности. Когда мы прибыли, Мокрое было уже очищено от немцев. Догорали дома. Дымились головешки. А Грибовку еще удерживали немцы. И вот пошли мы на них. А шли так: парами. Что это значит, сейчас расскажу. Винтовок-то не хватает. Одна на двоих! Нам с товарищем досталась старенькая, с лопнувшим прикладом, который мы кое-как подладили, стянули ремнями. Он побоевей меня был и говорит: «Петь, я пойду вперед. Давай мне патроны». Я отдал ему две обоймы. Когда нас подняли в атаку, он пошел вперед, а я за ним, шагов на пять — семь. Так и бежал следом и тоже «Ура!» кричал. Слава богу, товарища моего тогда не убило. А потом, на Снопоти, где немцы пытались удержать нашу дивизию, меня приставили к пушке-сорокапятке. Чтобы, мол, просто так не слонялся по передовой. Без винтовки. Вот тут-то я и понял, что пушчонка эта, сорокапятимиллиметровая, и вправду — «прощай, родина». Когда началась стрельба, артиллеристы сделали всего два выстрела. И сразу вокруг нас все разорвалось, ходуном заходило. Тут-то меня и ранило в бок».

Можно предположить, что и генерал Ефремов, наблюдая контратаки своих частей, видел подобные картины, когда стрелки шли в бой «парами». И поэтому им был издан приказ по армии, согласно которому бойцы и командиры должны нести строжайшую ответственность за личное оружие. Результат не замедлил сказаться.