Читаем без скачивания Иностранец - Иван Шмелев

Возвратясь к себе, Ирина увидала этот глаз, за ней следивший. Ее кольнуло: как-то сплеталось это с согласием, которое она дала американцу. Эта «штука», как говорили знающие, стоила по крайней мере тысяч десять, судя по фирме — Рю де ла Пэ! — «в трудную минуту, — говорили, — можно и загнать, тыщонки за две». Ирина сняла плято и спрятала. Кололи мысли: неужели это… и «сказочные» миллионы могли тут значить?.. Но это как-то связывало волю, неуловимо подавляло. Она раздумалась: а если бы не этот, а другой, обыкновенный… согласилась? Не знала. Вспомнилось — «Свет во тьме»… и сказанное искренно, с волнением, — «а что, Эйби… если бы это была Мэри… девочка твоя?..» Нет, это тут не причем: если бы и обыкновенный, всякий, — все равно… свободней только. Папа, бывало, говорил, чтобы «душа жила». Мучило еще, другое — тайна. Тайн у ней не было от мужа, а теперь… И в этом она невиновата, и — Виктор чуткий. А вдруг… уловка? Бывало разное. Часто ей посылали письма, или нащупывали взглядом: как?.. Письма она рвала, не сообщая Виктору. Бывали явные нахалы, — эти отступали перед взглядом. Бывали пробы через посредников. Был случай… «сделки». Некий «эндюстриэль», даже фамилию проставил, — нотариуса только нехватало! — писал: «в вас я встретил как раз то самое, что надо: созвучный sex-appeal. Мои условия: кокетливая вилла в Канн, все на ходу, Peugeot 40 Cv. последняя модель, 20 т. фр. в месяц, гарантия minimum 6 мес., возможно и продление, по соглашению. Если подходит, благоволите сообщить немедленно». Решительная подпись и точный адрес.

В дверь постучали:

— Можно?..

Не дожидаясь, можно ли, стремительно вошла — только на одну минутку! — Саша Белокурова и сразу затомила болтовней, духами, «египетской».

— Муженёк как?.. Ну, слава Богу. Вот счастливица, все-то тебя любят, а я… Можешь себе представить, дурак-то, из ле-Буки, Акинфов, прожженный казачишка… предложение вдруг сделал! — «Ступайте за меня замуж, Ляксандра Ивановна, буду вас го-лубить, а вы мне песни играть». Вот до чего, милая моя, спустились. Вот уж прожженый-то… и в Ле-Буке ганьит на заводе тыщи полторы, и у нас балалайчит лихо, и домишко сам себе слепил! А намедни, ужинаю с русским американцем, глаз у него косой… он и голландец будто… да какой он шут, американец, просто жулик, надрал золотого лыка за войну, — вдруг мне и говорит: «вы так похожи на Венеру Миловскую»…

— Милосскую.

— Я и говорю — Милонскую, а как же? «Главное, — говорит, — вы натуральная, а не какая-то ли-ния!» И вдруг, можешь себе представить… — «езжайте со мной в Россию-матушку, там и „закснем“! Плеснула ему в рожу, утерся только. Уж извините, не продаю себя. Ух, тощища… Маме вчера послала через Земгор, братишку-Мишутку в красную забрали… уж ноги у мамы опухают, на сердце жалуется, должно быть так и не увижу… только и осталось, мамулечка…

Она утерла слезы рукавом, по-бабьи.

— Да не могу не плакать… реву и реву все дни. Думают, веселая я… а я… будто никакая, случайная. И никто не любит, смеются… «семипудовая гусыня»!.. Наши казачишки-подлецы, я знаю. А чем я виновата, что так дует? И тоска грызет, а все толстею. Только и радости, что к тебе прибежишь, душу отведешь. И тебе со мной, знаю, скушно… минутку посижу только, дым я в окошко, ничего. Привыкла к этим — пьяным, англичаны выучили, легче как-то. Вот ты… счастливая какая, а куксишься. И муж хороший какой, как любит, да и все… И что за секрет в тебе! Денек не повидаю, так и рвусь… милочка-красавка. Смотрю вот… и нет в тебе, словно, правильной красоты, класиченской… а самая красота, для сердца! Глазки персидские, с разрезом… «дипломат» все так говорит, дурак-то наш в черкеске, ну — бирюза живая! А бровки… — вот я чему завидую, твоим бровкам!.. разлетные совсем, как крылышки, будто летишь, как взглянешь… все личико сияет… ах, красавка!

— Будет, уж захвалили, Александра Ивановна, — сказала Ирина утомленно, — а как у вас с Парижем?

— Да что с Парижем… а все-таки думаю поехать. Ресторан громкий, всегда полно, а тут вся шушера скоро начнет смываться, и с моря скушно… а там у меня «сердешный», на Рено, поручик мой голубчик. Пишет все, под две уж тыщи ганьит! Возьму да и закреплюсь навеки. Кончено с моей карьерой, уж тридцать годочков скоро. Бывало, первой хористкой была в Большом… А в Сибири, Юдифь я пела… в семнадцатом, в Иркутске!.. Уж вот выигрышная-то партия!.. Рост у меня, фигура статная, ручищи натерли краской, тут золотые бляхи… за волосы ухватишь олофернову башку… — вспрыгнула она на сомье и оглушила: — «Во-от голова Олофе-эрна-а! в-вот он, могущий воитель!..»

Ирина улыбнулась. Голос у Саши Белокуровой был очень сильный, фигура «героини», нос только подгулял — курносил, глаза — огромные, пустые, чуть с глупинкой, но добрые. Кто она, откуда, как «запела»… — не знали точно. И сама не знала: «так как-то… тенор услыхал, на огороде, под Девичьим». Рассказывали, что сама Фелия Литвин пророчила ей славу, и подарила портрет с сердечной надписью. Коронным ее было — «В селе Новом Ванька жил, Ванька Таньку полюбил». Нравилась иностранцам — «настоящей славянской красотой», и они охотно приглашали ее поужинать. Но была очень строга к себе, и единственная ее любовь — «поручик», которого никто не видел. Часто ходила в церковь, молилась на коленях, со слезами. Могла отдать последнюю копейку, кто ни попроси. Ее любили.

— Разок бы хоть сказала — «ты, Санечка»… Мама, бывало, приголубит, только… — «бедные са-ночки мои… и куда-то они пока-тят»… — все так, бывало. Вон куда докатили «са-ночки»!.. А я, если уж полюблю кого, никак не могу уж вы-кать. Я ведь необразованная, знаю свой ранг, а образованных страсть люблю. Поручик мой голубчик, вот какой образованный, как с Рено своего придет, все в книжку, Бога отыскивает. Давно меня зовет — приезжайте, Александра Ивановна, наполните мою жизнь духовным содержанием… Вот и ты тоже говоришь — почему не еду? Да боюсь, ску-шно будет. Я веселых люблю, а он будто в монахи собирается. А чего Бога отыскивать? разве Он в книжках, Бог-то! Пойди в церковь, затаись в уголочке, вот и Бог, сразу почувствуешь. Как я ребеночка хочу… пятерых бы, кажется, сродила, стала бы обшивать-обмывать, питать… а муж бы радовался… чай бы пила — сидела, на даче бы с парусиной, и цветочков бы насажали, жасминцу-бы… и огород непременно завела бы, папаша огороды в Москве снимал, спаржа была какая, прятались даже в ней… Акинфов вон говорит — «все заведем, Ляксандра Ивановна, и спаржа будет, и тераску пристрою вам, будете чай кушать с мармеладцем, и арбузы какие будут… Первая балалайка наша! Казаки — они прожженные, все умеют. Да… что слышала сейчас, Геранька твоя меня поймала, заолялякала… — из „… — Отеля“ тебе звонили? на телефоне чуть ли не полчаса висела… это не „носорог“ звонил, а? Ну, ни одной душе не скажу, как умру… по глазкам вижу, что „носорог“… ну, вот ей-Богу, не скажу… Да, нет, ты мне все-таки сказки, я тебе присоветую, они прилипчивые, а ты отгрызаться не умеешь…

Ирина старалась улыбнуться.

— Вот и не угадали… Это мне директор санатория звонил, где муж.

— Неправда, по глазкам вижу… как же он из «… — Отеля»? там миллионеры только…

— Ну, я не знаю… может быть вызвали к больному, это известный доктор. Ну, и… очень обстоятельно сообщил, что… опять делали рентгенизацию… все хорошо, но советует подержать еще, для окончательного… На-днях поеду туда, тогда решим…

— А я-то подумала, что этот.

Постучала горничная: просили к телефону, из санатория. Ирина побледнела, заметалась. Доктор звонил обычно часов в восемь, с мужем говорила она утром.

— Родная моя, лица на тебе нет… — обняла ее Саша Белокурова, — увидишь, все будет хорошо, дай, перекрещу…

Вышли вместе. Саша Белокурова сказала, что подождет:

— Нет, нет, я не могу тебя оставить, такую… ты и меня разволновала. Ну, ступай, Господь с тобой, все будет хорошо.

Звонил директор санатория. Ирина переполошилась:

— Что с мужем?.. Ради Бога…

…Ну зачем же так… надумывать всяких ужасов! Позвонил раньше обычного? Просто так случилось… а, какие нервы! Все прекрасно. Определенно выяснилось, что «тело» инкапсюлировалось, и с этой стороны всякие опасения отпали. И вообще, нет показаний ожидать осложнений, если строго держаться предписаний. Сейчас, по телефону, он не может во всех подробностях… масса работы, все дергают, а он хотел бы лично переговорить обо всем детально, и главное — относительно дальнейшего лечения мосье Ка… Какая же трудная фамилия! Двадцать второго она будет… превосходно… но… —

— Завтра я как раз в Биаррице, у моих больных, милая мадам Ка… Простите, никак не могу выговорить! Без фамилии… прекрасно. И рассчитываю вас повидать и дать вам обстоятельный отчет… наш консультационный акт о положении вашего супруга. Ну вот, опять вы нервничаете… а, какая вы нехорошая!.. Уверяю же вас, ровно ничего серьезного. Успокойтесь, и дайте мне объяснить вам… О, какой же… пылкий темперамент! вы, как… мимоза, «ноли ме тангере»! Надо, дорогая, и вас лечить… Уверяю вас наш вывод исключительно благоприятный…