Читаем без скачивания В стране долгой весны - Евгений Рожков

— Тогда бронируй место вон там, — дед махнул рукой в сторону поселкового кладбища. — Север из таких, как мы, даже смерть не вытравит. Здесь привольно, здесь нет материковской суеты.

Перед складом небольшая лощина, вся в зеленой осоке. В траве поблескивают капельки влаги. Августовская желтизна лизнула ее верхушки.

В детстве Матвей любил сенокос. На покосах всегда было многолюдно, весело, хотя от тяжелой работы болели руки и ныла поясница. Это было перед самой войной. Четырнадцатилетний Матвей работал наравне с мужчинами. Как-то в траве он не заметил кочку и сломал косу. Строгий отчим косил следом и все видел. Кос тогда было мало. Отчим вгорячах так сильно стукнул Матвея по голове, что пошла носом кровь. Матвей на отчима не обиделся и не заплакал, хотя было до слез больно.

Мать, боявшаяся мужа, который взял ее с двумя детьми, как он говорил, «по воле и милости божьей», приложила мокрую тряпочку к переносице сына. Ока и вида не подала, что жалеет Матвея. Потом, вечером, когда отчим ушел к реке, Матвей слышал, как мать, рыдая в кустах, причитала:

— Господи! Господи, заступись за нас, заступись за моих кровинушек, моих сироток! Господи, смягчи его душу.

Отца Матвей почти не помнил. Ему было всего пять лет, когда его убили. Он работал в колхозе кассиром, вез какие-то бумаги из города, а думали — деньги. Отца нашли в лесу и рядом окровавленный топор. Как хоронили отца, Матвей помнил. Тогда он впервые увидел музыкантов. Печально блестели медные трубы на солнце, горячо говорили у могилы люди, неутешно плакала мать.

Отчим погиб на войне, мать умерла в эвакуации, сестры затерялись в детских домах, а Матвея долго носило по стране, пока он не осел на Крайнем Севере.

В жизни Матвей всегда довольствовался малым. Судьба его не баловала. Молодость прошла в тяжелой работе, когда забота о хлебе была главной. Матвей по натуре робок, к тому же некрасив; женился поздно. Женщина попалась на редкость непутевая: ленивая и, самое страшное, — гулящая. Чего она так мужиков любила? Болезнь, что ли, у нее какая была? Сама-то вроде худая, неприглядная…

Пять лет терпел Матвей, а потом бросил жену и уехал. Жил один. Правда, вечерами, когда приходил с работы, в маленьком балке одному так тоскливо было, что хоть криком кричи. А если на улице ветер, дождь хлещет — тяжелее было втройне: ветер и Дождь для одинокого человека непереносимы.

Подошло время открывать склад. Когда Матвей сел за стол просматривать заявки — он всегда продумывал перед работой, кому и что быстрее отпустить, — неожиданно вспомнил о Вере, своей второй жене. Приметил он спокойную, стеснительную женщину, которая частенько, как и он сам, ходила в кино на вечерние сеансы. Расспросил о ней: женщина одинокая. Как-то вышло так, что места в кино у них оказались рядом. Фильм был индийский, про неудачную любовь, и так обоих разволновал, что домой они пошли вместе, познакомились, а вскоре поженились.

Вера была на удивление покладистым и сердобольным человеком. Она за всех переживала: за сослуживцев, знакомых и вовсе незнакомых людей. Два года они жили душа в душу. Потом у Веры обнаружилась болезнь с очень длинным и трудным названием. После неудачной операции в областной больнице Вера умерла.

Из больницы Вера писала длинные письма о женщинах, лечившихся с ней в одной палате, радовалась их выздоровлению, и совсем ничего о себе.

Теперь Матвей иногда перечитывает эти письма, после этого не может заснуть, и по утрам у него сильно болит сердце.

До обеденного перерыва Безруков наводил порядок в складе, а после потянулись клиенты за запасными частями, и Матвей так закрутился, что забыл о сне, что привиделся этой ночью.

Окончив работу, Матвей опечатал двери склада, сдал печати новому сторожу — пожилой сонливой женщине, за молчаливость прозванной Немой, и направился к поселку.

По дороге Матвей вновь вспомнил о сне.

Тяжелое, северное солнце еще не коснулось горизонта. Небо было в рваных облаках, и синь между ними казалась особенно голубой. Сопки рыжие, как всегда в конце лета и начале осени, но на их вершинах еще нет снега. Когда солнце пропадало за облаками, синяя тень повисала над поселком.

Матвей не заметил, как свернул с привычного пути. Дорога повела его за поселок, теперь уже в сторону моря, где на высоком берегу находилось кладбище. Кладбище было небольшим, оно и понятно — Север осваивают молодые. Навсегда в этой земле остаются те, кто провел тут долгие годы, кто сроднился с ней, кого не страшит вечная мерзлота и вечное в ней нетленье.

Печалей вид северных кладбищ. Не обсажены ни деревьями, ни цветами, ни кустами сирени. Покосившиеся кресты, бетонные памятники с трещинами, ржавая проволока от венков — вся эта неухоженность ранит душу.

Матвей ходил от могилы к могиле, читал по слогам фамилии и думал: «Кто теперь делает их дела, кто помнит о них?»

С высокого берега далеко видно море. Вода под заходящим солнцем местами отливает тусклой желтизной. Синь моря, смыкаясь у горизонта с синью неба, образует единое бесконечное целое.

Матвей спустился к воде, ополоснул руки, умылся. Потом он стал подниматься по крутому обрыву и увидел торчащие из сырой земли доски. Это его поразило. Было ясно, что в сильный шторм волны докатывались до обрыва и из года в год подмывали его. Со временем море обнажит не один гроб. «Непорядок это. Им-то каково!?» — подумал Матвей о покойниках, как о живых.

Опять не спалось ночью Матвею. Вспоминал о тяжелом, голодном детстве; пережитой войне, которая истребила всю их семью; думал о неудачах в личной жизни, о том, ради чего человек живет и работает. Оттого, что Матвей был одинок, ему казалось, что все люди на земле одиноки, что любовь человека к человеку угасает и надобно всем что-то делать.

— Вера, дорогая моя, Вера — шептал Матвей имя своей второй жены, и сердце его заходилось от боли.

А за окном была темная ночь, дул морской ветер, пахло льдом, и все это предвещало приход осени.

За час до окончания рабочего дня отпросился у начальника и пошел в поссовет.

Секретарша поссовета — глазастая девушка с родимым пятном на щеке, которое она обильно запудривала, — встретила Матвея вопросом:

— Вы к кому?

— К председателю.

— По личному вопросу Иван Леонидович принимает только в среду и пятницу, а сегодня, как видите, вторник.

— Я не по личному, — нахмурившись, ответил Матвей Безруков. — Я по всечеловеческому вопросу.

Секретарша боязно покосилась на Матвея: шутит он? Потом она объяснила, что председатель болен, но если дело действительно важное, то можно пройти к заместителю, хотя тот очень занят.

Небольшой кабинет заставлен цветами. На Севере во всех кабинетах так: начальство красоту и кислород любит. Вдоль стены ряд очень хрупких стульев. За большим столом сидит молодой мужчина, не в меру полный.

— Здравствуйте, — громко произнес Матвей и, не дожидаясь, когда его пригласят, сел на стул, который жалобно и устрашающе заскрипел под ним. Мужчина за столом, не отрывая головы от бумаг, кивнул и выронил вяло:

— Слушаю вас.

— Что ж вы за кладбищем не смотрите? Водой гробы подмывает. Не дело это! Надо соответствовать.

Хозяин кабинета поднял голову, круглые, будто накачанные воздухом, щеки покраснели, брови медленно поползли вверх. Молодой человек молча глядел на вошедшего, как смотрит сильный бык на слабенького теленка, осмелившегося его боднуть.

— Эт вы зря. Я человек новый и не в курсе.

— Какой курс? Все просто: берег подмыло, и три гроба из мерзлоты торчат.

Безруков для пущей важности слегка приврал: гроб-то торчал один.

— Вы, собственно, кто? — Лицо у заместителя приняло такое выражение, будто он вот-вот кинется обнимать Безрукова.

— Человек, — брякнул Матвей.

— Понятно. Где вы работаете?

— В «Сельхозтехнике» заведую складом.

Хозяин кабинета ничего не мог понять.

— Может, организация уполномочила?

— Нет, я сам по себе. Море — это природа. Оно не понимает, на берег катится в шторм и подмывает кручу. Море-то не может осознавать уважение к мертвым. Это мы, люди, должны осознавать… Вот я и думаю, что кладбище переносить на другое место дорого, да и старое место сухое и высокое, опять же сердцу простор открывается.

— Простор тем, кто там лежит? Однако…

— Им порядок нужен, а простор тем, кто приходит туда. Живым, чтобы жизнь больше любили. Туда машин пять — десять скального грунта завезти — и еще сто лет никакой заботы. Холода вот-вот наступят, и самое время отсыпку сделать. Заборчик бы нужно соорудить.

— Вы-то чего? — сорвался хозяин кабинета. — Делать, что ли, нечего? У всех прямо зуд поучать других.

А на дело, за которое он сам отвечает, ему наплевать.

— Дело свое знаем. Они тоже на совесть работали, ну и, сами понимаете, не вечно жить… Тут морс и шторм. Кое-кто на Север приезжает за коврами и за машинами, а им-то, что там лежат, не это важно было. Они тут работали, тут навсегда остались. Тем-то, у которых совесть рублем заклеена, действительно все равно, как делать и что делать.