Читаем без скачивания Сокол и Ласточка - Борис Акунин

Через пару минут явился нотариус, манерами и костюмом напоминающий мажордома из Букингемского дворца. Устрашающий документ был зачитан вслух и подписан с соблюдением всех формальностей.

Выписав счет за оказанные услуги, нотариус удалился, пожелав леди, джентльменам и даже попугаю приятнейшего вечера.

Попугай на пожелание не откликнулся. Последние минут пять он сидел в кресле напротив телевизора и увлеченно долбил клювом по сиденью.

– Обсудим план дальнейших действий, – предложил Делони. – У меня все продумано. Только сделайте что-нибудь с вашей птицей. Она уже достала своим долбежом.

– Иными словами, нельзя ли призвать вашего пернатого питомца к порядку, – поддержал его Миньон.

– Это не наш питомец. Он прилетел из библиотеки.

– Плевать, откуда он прилетел. Он меня отвлекает! – Делони раздраженно вскочил. – Я знаю, как их угомонить, у меня в детстве был волнистый попугайчик. Надо просто накрыть его салфеткой, и он притихнет.

– Тогда это лучше сделаю я.

Если нервный попугай оцарапает или клюнет джерсийца, грубиян может накинуться на бедную птаху, подумал Ника.

С большой салфеткой в руках он приблизился к креслу – и остановился как вкопанный.

Попугай тащил из-под обивки что-то тонкое, черное, длинное. В первое мгновение магистру показалось, что это червяк.

– Что это? – спросила тетя. – Зачем в кресле провод?

Ника уже держал в руках крошечную металлическую коробочку. По роду занятий ему доводилось сталкиваться с подобными устройствами.

– Это миниатюрный «жучок», – сказал Николас, холодея. – На литиево-ионном аккумуляторе. С флэш-памятью. Реагирует на частоту человеческой речи, в остальное время отключается.

Что тут началось!

Мисс Борсхед заохала, не в силах произнести что-нибудь членораздельное. Француз стал кричать о нарушении закона и об исках, которые следует предъявить «физическому либо юридическому лицу, совершившему это противоправное действие». Но яростней всех бушевал экспансивный Фил, обрушившийся на «сукиных сынов». Он желал знать только одно – кто именно приложил к этому руку: британская MI-6, американское ЦРУ или «русские Кей-джи-би».

– Вряд ли тут замешана спецслужба, – возразил Ника. – Я немного разбираюсь в технике этого рода. Такой «жучок» может купить кто угодно. Профессионалы обычно пользуются более сложной аппаратурой.

Вдруг тетя перестала охать и прошептала:

– Если аппаратура любительская, это еще хуже. Значит, кто-то нас подслушивает не в казенных, а в личных интересах…

Все умолкли, нервно озираясь. Компаньонам пришла в голову одна и та же мысль: что если за ними еще и подглядывают?

– Первое, что я сделаю в порту – куплю прибор для выявления шпионской аппаратуры, – пригрозил Делони, обращаясь к люстре. – И пройдусь с ним по всем трем нашим каютам. Тому, кто устроил эту гнусность, не поздоровится! Это будет скандал на всю Англию!

– И Францию, – пообещал мсье Миньон, воинственно погрозив все той же люстре. – Несанкционированное вторжение в частную жизнь является нарушением целого ряда законов. А именно, согласно законодательству Французской республики…

Он стал перечислять какие-то статьи и параграфы, а мисс Борсхед шепнула Николасу:

– Выкати меня на террасу. Я должна тебе что-то сказать.

Когда они оказались снаружи, где дул ветер и шумели волны, тетя взяла его за руку. В ее глазах стояли слезы.

– Просто меня, Ники. Я старая азартная дура! Думала: какое увлекательное приключение, а это, оказывается, совсем не игрушки. Я втравила тебя в скверную историю. Кто мог засунуть в кресло эту мерзость?

На этот счет у Фандорина было несколько версий, но в данный момент его больше занимало другое.

– Кто бы это ни был, ясно вот что. Во-первых, этот человек или люди – знают о сокровище и живо интересуются его поисками. А во-вторых, тому, кто прослушивал наши разговоры, известно, что мы с вами самозванцы и никакого ключа к тайнику у нас нет. Игра окончена. Нужно признаваться.

Синтия подумала немного, затрясла головой.

– Ничего подобного. Первое письмо, вспомни, ты читал глазами. А из второго прочел вслух лишь самое начало. Потом батлер привез чай и мы переместились на террасу. Тот, кто нас подслушивал, не может знать, что мы блефуем. Когда мы вернулись в каюту, говорил в основном Делони, а мы с тобой больше слушали и демонстрировали, будто нам все известно…

Она права, подумал Ника. Так и есть.

– Во что я тебя впутала! – пролепетала тетя. – Мне это не нравится, совсем не нравится! Я ладно, у меня никого нет, но у тебя семья… Хочешь, я вернусь в каюту и во всем сознаюсь? К черту сокровище! Тем более ты прав: мы все равно не знаем, как его искать. Вези меня к ним! Мы сходим с дистанции.

Магистр истории смотрел на линию горизонта, над которой розовыми перьями пушились облака, и не спешил соглашаться.

– …Нет, – сказал он наконец. – Если я сойду с дистанции, это будет терзать меня всю оставшуюся жизнь.

– Меня тоже! – прошептала старая леди. – Будь что будет, Ники. Британцы не отступают.

Она протянула ему свою костлявую, морщинистую руку, и Фандорин пожал ее.

– А русские не сдаются, – с тяжелым вздохом молвил он.

Легкий фрегат «Ласточка»

(весна 1702 г.)

Глава первая

Жизнь и суждения Андоку-Минхера-Каброна-Трюка

Меня зовут Трюк. Бóльшую часть своей долгой и грустной жизни я провел в странствиях.

Это имя я носил не всегда. «Трюком» нарек меня штурман Ожье, грешную жизнь которого я опекал как умел последние одиннадцать лет. До того я жил с лейтенантом английского флота Бестом и звался «Каброн». Бест был неплохим малым, но очень уж азартным, никогда не умел вовремя остановиться. Я заботился о нем, как о родном, а он проиграл меня французскому штурману в карты, наврав, что я умею ругаться. Вот уж чего бы я ни в коем случае себе не позволил, даже если б устройство моей гортани позволяло имитировать человеческую речь! Учитель говорил: «Произносящий бранные слова отягощает свою карму».

О чем бишь я? Ах да, об именах.

До Каброна я был Минхером и жил на голландском бриге «Святой Лука». Он погиб со всей командой во время жестокого шторма близ Минданао. Никогда не забуду ужасной картины: обломок мачты среди вспененных гребней; несколько прицепившихся к нему людей. Один за другим, обессилев, они разжимали пальцы и уходили в пучину – кто с именем Господа на устах, кто с проклятьем. Первый из моих питомцев, капитан Ван Эйк, да упокоят его бедную душу Всеблагий Будда, Иисус Христос и духи предков, утонул молча. Потом еще два дня я просидел на куске дерева, готовясь к встрече с Вечностью, но судьба распорядилась иначе. Буря стихла, и меня подобрал английский корвет. Человек в синем камзоле протянул ко мне руки с кормы ялика и не рассердился, когда я из последних сил клюнул его в висок. «Cabron! – воскликнул он. – Да ты с характером, райская птица!». Но лейтенанта Мортимера Беста я, кажется, уже поминал.

Осталось сказать, что первое мое имя было Андоку.

Конечно, я его носил не с самого рождения. Откуда взяться имени у птенца? Бедные мои родители были обыкновенные, скромные попугаи. Если б они обладали способностью мыслить, нипочем бы не поверили, какая страшная участь уготована их круглоглазому малышу, которого выдул из гнезда ураганный ветер, нередкий в моих отчих краях.

Будучи крохой, я, разумеется, ничего этого не запомнил, но Учитель потом рассказал мне, как все произошло.

Он сидел под деревом гинкго, не обращая внимания на ярящийся тайфун, и размышлял о глубинной сути вещей, когда на голову ему вдруг свалился маленький пищащий комочек. Учитель положил меня на ладонь и испытал сатори.

Вот она, глубинная суть вещей, не подумал, а ощутил Он, бережно касаясь пальцем взъерошенных мокрых перышек и разинутого клюва. Этот плевочек, жаждущий жизни, такая же часть вселенской энергии, как я. Учитель наполнился праной и стал еще сильнее.

В благодарность за озарение Он взял меня в ученики. Спас мою крошечную жизнь, взрастил меня, сделал тем, кем я являюсь. И дал имя Андоку, «Мирное Одиночество», тем самым предугадав, а может, и предопределив мою дальнейшую судьбу.

Повезло мне в тот день или нет, сказать трудно. Бывают минуты, когда я жалею, что не разбился о землю в младенчестве. Но бывает и наоборот. «Жизнь одновременно ужасна и прекрасна, – говорил Учитель. – Ужас тоже благотворен, ведь без него не было бы Красоты». С этим, как говорится, не поспоришь.

Впрочем, Учитель редко говорил вещи, которые хотелось бы оспорить. Хотя, возможно, именно они были самыми важными.

Не знаю, сколько Ему было лет. Возможно, Он сам не мог бы с точностью это сказать. Или же не счел нужным помнить как нечто малосущественное. Но не сто и не двести, а гораздо больше, в этом я уверен. Посреди нашего рукотворного острова был курган, в кургане подземная усыпальница, а в самой ее глубине – саркофаг с телом древней императрицы. Учитель как-то обмолвился, что знавал ее лично и что она была лучшей из женщин.