Читаем без скачивания Корабль судьбы (Том II) - Робин Хобб

Да, теперь под ним не было совсем ничего, кроме воздуха и глубокой холодной воды. Рэйн сглотнул, давя подступающий страх.

— Ну? Куда отправимся? — поинтересовалась Тинталья.

— Туда, где Малта! — Вот и все, что он был способен ответить.

— Я уже объясняла тебе: я всего лишь чувствую, что она жива. А где именно она находится, никакого понятия не имею.

Видимо, Рэйн излучил такую волну острого отчаяния, что Тинталья сжалилась над ним.

— Давай посмотрим, может, у тебя что получится, — предложила она.

И Рэйна сразу же коснулось ее ощущение бытия Малты. Он закрыл глаза и полностью отдался этому чувству, нимало не родственному обычным человеческим представлениям о слухе, зрении и обонянии, но тем не менее очень реальному. Рэйн даже поймал себя на том, что принялся глубоко дышать через рот, словно пытаясь ощутить вкус ее запаха в порывах стылого ветра и даже посылая что-то от себя самого ей навстречу.

Они соприкоснулись в состоянии какой-то усталой и размягченно-теплой сонливости, почти как тогда, когда им подарила единение сновидческая шкатулка, и Рэйн уловил ее восприятие окружающего. Ей было тепло, и все кругом медленно, плавно покачивалось. Он дышал с нею вместе, вбирая отчетливо узнаваемые запахи корабля. Осмелев, Рэйн до некоторой степени отрешился от собственного тела и потянулся к ней всем существом. Малта лежала в теплой постели. Он уловил ритм ее дыхания и присоединился к нему. Она спала, сунув под щеку ладонь. Рэйн стал этой ладонью и притронулся к ее теплой щеке, бережно погладил ее. Малта улыбнулась во сне.

«Рэйн…» — пробормотала она, вряд ли понимая, что на самом деле происходило.

«Малта, любовь моя, — отозвался он тихо и ласково, боясь испугать и потревожить ее. — Где ты?»

«В постели», — вздохнула она и опять улыбнулась. Улыбка содержала призыв. Кажется, она решила, что ее посетило любовное сновидение.

«Но где все-таки?» — настаивал он, мужественно не поддавшись влечению.

«На корабле… калсидийском…»

«А куда идет ваш корабль?» — спросил он, уже понимая: ничего не получится. Его назойливые вопросы беспокоили ее, нарушая сон, и он почувствовал, как ослабевает установившаяся было связь. Рэйн прилагал все усилия, но ее разум начал пробуждаться, и его настойчивость была тому виной.

— Куда идет корабль? — прокричал он в пустоту. — Куда?

— Да в Джамелию, в Джамелию он идет! — пробормотала Малта. Что-то заставило ее резко сесть в постели, и она проснулась от собственного движения. — В Джамелию, — повторила она, понятия не имея, что это за вопрос, на который она отвечает. У нее было смутное чувство, будто ее выдернули из какого-то очень интересного сна, но, вот жалость-то, ни единой детали вспомнить не удавалось. Впрочем, так оно было даже легче. Днем ей удавалось держать свое воображение в узде. Ночи были чреваты мучительными сновидениями о Рэйне, полными чувства невосполнимой потери. Да. Лучше уж проснуться и ничего не помнить, чем пробудиться с лицом, мокрым от слез. Малта непроизвольно поднесла ладони к щекам и обнаружила, что одну щеку как-то странно покалывало. Она потянулась и поняла, что заново уснуть не удастся. Она отбросила покрывало и, зевая, поднялась на ноги.

Теперь она уже почти привыкла к роскошной обстановке каюты. Впрочем, привычка совсем не мешала упиваться и наслаждаться. Все началось с того, что калсидийский капитан отрядил ей в помощь двоих матросов и дал позволение забирать из трюмных запасов решительно все, что может обеспечить благоденствие и удобство сатрапа. Немного подумав, Малта приняла решение не стесняться. Очень скоро на полу оказался толстый ковер, а на стенах — яркие шпалеры приятных теплых тонов. Дымную лампу сменил хороший канделябр. Ложе сатрапа покрыли пушистые медвежьи меха и густые овчины, да и она сама теперь спала среди мехов и многочисленных одеял. Кроме того, матросы притащили для Касго роскошный кальян и повесили парчовую занавесь, защищавшую монарха от сквозняков.

Сейчас из-за этой занавеси раздавалось неровное всхрапывание. Ну и очень хорошо. Можно спокойно одеться, пока он еще спит. Тихо ступая, Малта пересекла каюту, раскрыла объемистый сундук и принялась со вкусом рыться в ворохе разнообразных нарядов. Ее руки ласкали ткани всех возможных цветов, видов и выделки. Ей приглянулось нечто мягкое, синее, теплое на ощупь. Она вытащила это нечто наружу и приложила к себе. Платье оказалось великовато, но Малта не сомневалась, что сумеет приспособить его по фигуре. Она еще раз оглянулась на сатрапскую занавеску, затем накинула одеяние через голову. Когда платье упало на плечи, Малта выскользнула из своей ночной рубашки и лишь потом продела руки в длинные мягкие рукава. Платье едва заметно пахло духами: наверное, ими пользовалась его прежняя обладательница. Несложно было догадаться, какими путями угодили к калсидийцам и одеяния, и сам сундук, но вряд ли стоило особо об этом задумываться. Помимо прочего Малта понимала: если бы она вздумала из принципа донашивать свои лохмотья, законную хозяйку нарядов это вряд ли оживило. А вот ей самой, скорее всего, пришлось бы весьма даже плохо.

Во внутреннюю сторону крышки сундука было встроено зеркало, но Малта как могла обходила его взглядом. В самый первый раз, когда она в тихом восторге запустила руки в сундук, ей тут же пришлось столкнуться с собственным отражением. И оно оказалось таково, что лучше было вообще на него не смотреть, ибо шрам на лбу поистине превзошел самые худшие ее ожидания. Он выдавался двойным и довольно толстым валиком бледной плоти, нижним концом почти достигая переносицы, а верхним — теряясь в волосах. Помнится, она не поверила собственным глазам и в ужасе принялась ощупывать жуткий рубец, потом на четвереньках поползла от зеркала прочь.

А сатрап расхохотался.

«Вот видишь? — сказал он насмешливо. — Именно об этом я тебе и говорил. Миг красоты миновал для тебя, Малта. Надеюсь, у тебя хватит ума научиться быть услужливой и полезной, ибо это единственное, что теперь тебе остается. Так что, если у тебя и осталась какая-то гордость, это всего лишь самообман…»

Она бы и хотела по достоинству ответить на эти поганые слова, но язык прилип к нёбу, а мысли в голове на некоторое время просто исчезли. Так что она просто смотрела на этот кошмар, называвшийся ныне ее лицом, не в силах ни двинуться с места, ни оторвать взгляд.

Сатрап вывел ее из ступора, легонько пихнув ногой.

«Давай-ка вставай да делом займись, — сказал он. — Вечером мне предстоит ужинать с капитаном, а ты даже мою одежду еще не разложила! И, во имя Са, прикрой наконец эту мерзкую дыру у себя на лбу! И так уже вся команда осведомлена о твоем безобразии, что для меня поистине унизительно. Не думаешь же ты еще и хвастаться этим уродством?»

Она повиновалась с тупостью марионетки. И когда дошло до ужина, сидела подле сатрапского кресла, словно комнатная собачонка. Она вспоминала Кикки и старалась вести себя так же. Изображать раболепие и быть все время настороже. Вот только разговор за столом шел по-калсидийски, и она понимала даже не с пятого на десятое, а еще хуже, лишь разрозненные слова. Время от времени Касго угощал ее подачками. Постепенно до нее дошла закономерность: сатрап начинал ее кормить, если, отведав блюдо, он обнаруживал, что оно ему не по вкусу. Малта, естественно, помалкивала, храня на лице спокойную полуулыбку, и умудрилась не дрогнуть даже тогда, когда Касго по рассеянности вытер руки о ее платье. В какой-то момент разговор зашел о ней. Сатрап что-то сказал, капитан ответил, и все за столом рассмеялись. После чего Касго пренебрежительно ткнул ее ногой, словно она действительно была блохастой собачонкой, посмевшей слишком близко подобраться к сиятельной хозяйской особе.

Малта даже удивилась обиде, которая при этом охватила ее. Она крепче приклеила улыбку к лицу и стала глядеть в никуда. Они пировали, попивая драгоценные вина и закусывая деликатесами, без сомнения разбойно взятыми на других кораблях. А после ужина воскурили изысканные «травы наслаждения», почерпнутые из личного запаса капитана Дейяри, хранимого в лакированной шкатулке. Позже сатрап с негодованием пояснил ей, что калсидийский корабль отнюдь не пиратствовал, но был одним из его, сатрапа, вполне законных сторожевиков, а добыча в трюме была опять-таки законно отобрана у контрабандистов и «настоящих» пиратов. «Следует тебе знать, — сообщил он Малте, что один из моих вернейших вельмож вложил немалые деньги в найм именно этого корабля, а потому имеет долю во всем, что тот добудет».

В общем, вечер выдался, мягко говоря, нескончаемый, но Малта умудрилась отыграть свою роль, так ни разу и не сфальшивив. Выдержка не изменила ей и тогда, когда она препроводила сатрапа обратно в «их» каюту, переодела его на ночь и как могла уклонилась от его приставаний — правду сказать, достаточно вялых. И только уверившись, что Касго крепко заснул, она позволила себе разреветься. «Научиться быть услужливой и полезной…» Неужели это и вправду все, что ей в жизни осталось? Малта вдруг с ужасом осознала, что примерно такой, кажется, была жизненная позиция ее собственной матери. Вот уж была образцовая жена для Малтиного отца-калсидийца. Услужливая и полезная, ни убавить ни прибавить. Интересно, что сказал бы папа, если бы мог сейчас ее видеть? В ужас пришел бы? Или сказал бы, что его дочь наконец поняла, что такое настоящая женственность? Малту больно ранили собственные сомнения в человеке, которого она так любила. Она ведь всегда верила, что и он любил ее, причем даже больше, чем сыновей. Но, спрашивается, что именно в ней ему нравилось? То, что она была независимой девушкой, дочерью торговцев из старинной семьи? Или ему больше по вкусу пришлась бы ее нынешняя роль? По-калсидийски приниженная?