Читаем без скачивания Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев

вижу, я – очень сложная смесь черт матери и отца. Моей матери я обязан всем, что в моей натуре иррационально, поэтично и мистично. Моя мать, безусловно, умная женщина, одаренная – к счастью или к несчастью – некоторыми особенностями, говоря в общем смысле – к полному самозабвению. Вся ее жизнь в нас (детях) и в воспоминании об умершем брате. Ее отец, как и ее братья, были вполне одарены талантами (живопись), и в ее понимании это было нечто выдающееся. Моей матери я обязан также многими своими недостатками – слабоволием, особой замечательной логикой и т. д. Мой отец, как и его родственники, умные, сильные, но грубые крестьяне-купцы. Все мои внутренние борения – от этой отцовской силы. Но грубость, моя замкнутость и невозможность быть вполне откровенным унаследованы ныне от отца. Я полагаю, что материнские свойства во мне перевешивают. Возможно, в этом заключены также вечные внутренние противоречия во мне, мои «две души» – в этом большое отличие от детерминизма матери и отца. Все это так, и, тем не менее, я есть я – ни отец, ни мать. В общем мой характер мне совсем не нравится. Я по характеру фаталист. Судьба и внешние обстоятельства играют в моей внутренней жизни огромную роль. Моя кончина должна быть совершенно трагической. Я не могу далее следовать по жизни по общепринятым правилам. Кем я буду? Этого я не знаю, все зависит от моей трагической судьбы. В лучшем случае я стану очень плохим профессором физики. В худшем же, если к внутренней катастрофе присоединится внешняя, я стану бродягой или монахом (последнее вероятнее всего, это лучший способ ухода из мира и, кроме того, ведь я безусловно склонен к религии. Это я точно знаю, и я в прямом смысле, а не просто эстетически «православный»). Наконец, третья возможность – что вся моя жизнь останется столь же неопределенной, как и сейчас смесь плохого физика и плохого эстета.

29 октября 1913

[Записано по-итальянски; перевод: ] Думаю даже всерьез о смерти как об истинном выходе из положения.

21 ноября 1913

Хороших моментов совершенно не испытываю, даже сны отвратительны.

7 декабря 1913

Я или больной, или совсем несчастный человек; а главное я solo. Ведь существо, с которым у меня невидимые духовные связи, только мать. Она одна. Писать о том, что я сейчас думаю, не могу, слов нет, не выговоришь какие-то кошмарные кругозоры, откуда и «все» [ – ] и Бог, и мир [ – ] кажутся только esempio[76].

Сочельник

Сегодня ночью самые несчастные люди всякие атеисты, эстеты и прочие, люди, оставшиеся без праздника. Они чувствуют необходимость праздника, гадкость своей пустоты – но не могут. Правда, из-за одного сочельника сложно сделаться мистиком и поэтом. Я не атеист и, слава Богу, не эстет ‹…› Я каждую минуту могу сделаться самым религиозным человеком, ханжой ‹…›

Я ведь, в сущности, совсем не пессимист. В мире прекрасного много. Недоволен я собой, но и об этом говорить сейчас не хочу.

Физика, в сущности, самая настоящая метафизика – потому что она имеет дело с фактом, с индивидуальным. Ни дифференциальные уравнения вроде Maxwell’ овских, ни модели от метафизики не свободны, не свободна и математика от определенной логики. Поэтому религиозной метафизики бояться не нужно. И слава Богу, что еще не потеряна возможность быть метафизиком.

31 декабря 1913

Большая часть времени была занята лабораторной работой – этим истинным несчастием, мне ниспосланным. Теперь я ее кончаю и оживаю. Я нервничал и мечтал, мечтал об Италии – как символе красоты и эстетики. ‹…› Затем идет путешествие – глубокое и полезное, духовная баня, в которой я омылся от эстетизма и очутился в августе лицом к лицу с физикой и жизнью. Заодно, благодарю Бога, я понял, что я все-таки физик и что это лучшее, что я мог бы сделать. Этим годом кончается мое спокойное житие…

1914

1 января 1914

Я смирился. Не предъявляю к себе ультиматумов, а только задаю вопрос: «Сохраню ль к судьбе презренье?» Моя судьба печальна, и единственно возможное к ней отношение – презрительное. Надо сохранить непреклонно и терпенье гордой юности моей (ведь я еще юн) и остаться на холодно спокойном Олимпе физики. 1914 год для меня безусловно год судьбы. Я в открытом море и открыт всем ветрам. ‹…› Я хочу работать и мечтать. И это все есть в физике. Итак, от фанфар солипсизма и эстетизма я прихожу только к желанию покоя и работы.

28 января 1914

…высшим счастьем теперь кажется уйти в лес. ‹…› Но в лес я хочу с книгами. ‹…› Ах, книги, лаборатория и лес – вот и paradiso ritrovato[77]. А ведь ничего этого не будет. Я обречен so zu sagen[78]. В лучшем случае лет через 10 буду «professore»[79] и при том, что, несомненно, самый mittellmässiger[80]. Если уж и теперь questo idele mi sembra di essere così triste, cosa dirò io dopo dieci anni. Mi resta di pregare Iddio o dare mi uno vero talento o davvero fuggire in un bosco[81]. ‹…› Но все это не так печально. Надеюсь на судьбу, на ее забористые подъемы и провалы.

20 февраля 1914

…приятно бы полежать неделю в больнице…

12 марта 1914

Мне сегодня 23 года, и любопытно бы было погадать хоть на кофейной гуще о будущем, потому что, когда это будущее станет настоящим, едва ли оно будет интересным. Ведь вот в 1909 году 12-го марта мечтал я об Университете. Мечта исполнилась, я его собираюсь кончать. Но, Боже мой, как же это пусто и глупо. «Сердце будущим живет, что пройдет, то будет мило». А настоящее всегда дрянь, per sempre caro amico![82]

30 марта 1914

Чудеса! Почти всю мою туманную «философию» последних дней нашел в стихах, напечатанных сегодня в «Русском слове». Стихи прекрасны, давно я таких не читал, главное искренны и не декадентские. Впрочем, начинаются стихи не совсем ясно:

Жизнь – без начала и конца.

Нас всех подстерегает случай.

Над нами – сумрак неминучий

Иль ясность Божьего лица.

Первые 2 строки – положение, из которого единственный вывод 3-я строчка. 4-я же только «нас возвышающий обман». Между тем именно из этой четвертой строчки все и строится. Стихи надо бы