Читаем без скачивания Шведские остановки - Владимир Чивилихин

Он был ни богатым, ни бедным, но боялся долгов. Он писал свои труды не из корысти, но из чести…

Он неохотно притворялся и лицемерил; в высокой степени ненавидел все, что называется высокомерием; спал зимой от девяти до семи, но летом с десяти до трех; записывал коротко и выразительно все, что разрабатывал; читал на Земле в камнях, растениях и животных, как в книге; был один из сильнейших, наблюдателей, которых мы знаем; был поэтому творцом, а не компилятором…

После того как в 1750 году он был в когтях смерти от подагры, он излечился земляникой, он ел ее каждое лето так долго, как она длилась, и так много, сколько мог достать и съесть, посредством чего он не только полностью излечился от подагры, но получил от этого и пользу, большую, чем другие от водолечении, а также победил и цингу, которой страдал каждую весну с молодых лет".

Во все времена, однако, человек был интереснее и сложнее, чем он о себе думал, и я расскажу о нескольких поступках Карла Линнея, связанных с особенностями его характера.

Однажды немецкий ботаник Сегезбек, служивший в Петербурге, человек недалекий и неуживчивый, с которым Линней, однако, поддерживал переписку и посылал ему семена, вдруг выступил со злобной критикой взглядов Линнея на половую систему растений, обвинив научные принципы своего учителя в нецеломудрии, безнравственности. Линней не отвечал на критику в печати и даже прокламировал:

"Я никогда не возвращал своим противникам стрелы, которые они мне посылали". Не удостоил он ответом и Сегезбека, послав все-таки в его адрес несколько необыкновенно острых и смертельно ядовитых стрел. Одно из открытых и описанных им растений, неказистое и неряшливое с виду, покрытое щетинками, за которые цеплялся всякий мусор, было названо им Sleqesbechla. Только этого ему показалось мало. В один прекрасный день Сегезбек получил посылку с семенами, среди которых значилось загадочное растение Cuculus Ingratus. Сегезбек с нетерпением оживил семя и высадил росток. Когда травка показалась, стало очевидным, что это и есть та самая Sleqesbechla, доставленная в Петербург под псевдонимом Cuculus Ingratus, что означает "Кукушка неблагодарная".

А спустя много лет, когда Сегезбек за сварливость и научную несостоятельность уже был отчислен из Петербургской Академии и отбыл на родину, Линней добил своего оппонента окончательно. Он оставил потомкам полушутливый список "членов офицерского корпуса Флоры", начав его так: "Генерал: Карл Линней, упсальский профессор". Далее шли полковники, майоры, лейтенанты, прапорщики, — немцы, французы, голландцы, англичане. Заканчивается этот интереснейший реестр убийственно: "Фельдфебель: Сегезбек, петербургский профессор". Безжалостно, конечно, однако поделом история науки подтвердила правоту Линнея, который не мог тогда знать, что сразу же по приезде в Петербург Сегезбек подал в Академию доклад со своими возражениями против системы Коперника…

Издалека и со стороны кажется, что в XVIII веке, не знавшем не только радио и самолетов, но даже паровозов и телефонов, контакты между учеными разных стран были слабыми и случайными. Связи почетного члена Петербургской Академии наук Карла Линнея с первыми русскими ботаниками были постоянными, плодотворными и дружескими. Он переписывался с С. Крашенинниковым, знал и высоко ценил работы Ф. Миллера, И. Гмелина, П. Палласа, Г. Стеллера и других обрусевших иностранцев, посылал им и получал от них книги, рефераты, гербарии, семена.

Советский исследователь доктор биологических наук Е. Г. Бобров, которому я благодарно обязан за эти сведения, вскрыл интересные поучительные подробности стародавних контактов шведской и русской ботанических наук. Когда, например, в 1746 году близ Тобольска умер, возвращаясь из путешествия, Стеллер, Карл Линней забеспокоился о судьбе его. последних работ и коллекций. Русский промышленник Григорий Демидов, позаботившийся о сохранности научного наследия Стеллера, послал Линнею дубликаты коллекций с просьбой определить и описать растения.

Между прочим, у этого Демидова, живо интересующегося наукой, был под Соликамском ботанический сад, в котором кроме сибирских и уральских эндемиков росли кактусы, пальмы, лавры, цитрусовые и кофейные деревья.

А в 1760 году он послал в Упсалу трех своих сыновей. Они проходили у Линнея выучку, по трем царствам природы, и великий учитель высоко отзывался о способностях юношей.

Один из них, Павел Демидов, позднее познакомился с другим выдающимся натуралистом, французом Бюффоном, закончил Геттингенский университет и Фрейбергскую горную академию. Возвратившись в Россию, он стал советником Берг-коллегии, но прославился больше как меценат и коллекционер. Учредил паевой средства так называемый Демидовский лицей, отказал большие деньги на строительство университетов в Киеве и Тобольске. Его последний дар, возросший до ста восьмидесяти тысяч золотых рублей, был употреблен потом на строительство Томского университета. Ценнейшая библиотека Павла Демидова и его обширные коллекции поестественней истории, описанные в трехтомном сочинении 1807 года, были пожертвованы им Московскому университету.

Из других учеников Карла Линнея должно вспомнить "русско-сибирского дворянина"

Александра Карамышева и москвича Матвея Афонина. Первый позже стал членом Российской Академии наук и Стокгольмской академии, второй профессором Московского университета.

Надо бы заметить, что биологическая наука начиналась с описательной ботаники, а любительское коллекционирование растений было довольно распространено в России. У од ного из таких любителей, Прокопия Демидова, двоюродного брата учеников Линнея, содержался в Москве на территории, занятой теперь Нескучным садом и учреждениями Академии наук, богатейший ботанический сад, описанный еще Петром Палласом. В каталоге, изданном в 1786 году владельцем собрания, значились почти четыре с половиной тысячи различных растений — в три с лишним раза больше, чем в саду самого Линнея.

Карл Линней, будучи страстным собирателем — в Упсале у него росло, согласно подробной описи Александра… Карамышева, 119 сибирских растений, писал в 1764 году шведу Эрику Лаксману на Алтай, где тогда работал этот член-корреспондент Российской Академии наук: "Из сибирских растений у меня едва сотня живых в саду. Никакие другие растения так хорошо не растут в наших садах, как эти. Англичане и французы посредством многих и редких дерев и растений, привозимых ими из Северной Америки, превращают сады и замки свои в рай, но у нас эти североамериканские растения не принимаются так хорошо и редко достигают зрелости. А сибирские придали бы садам нашим новое великолепие, и Вы, государь мой, можете украсить отечество наше и сделаться бессмертным в потомстве, если будете высылать мне семена трав, растущих в Сибири в диком состоянии…"

Впрочем, кто бы ни укоренил кедры в столице лена Норботтен — швед или русский, — я был уверен в одном: человек этот любил свою родину, понимал природу и чувствовал ее красоту…

Должен признаться, что в поездку по Швеции я взял с собой две семенные кедровые шишки, привезенные в прошлом году из Сибири, снятые с дерева в кедровнике возле моей Тайги. Предполагал, что встречусь тут с лесоводами, подарю им семена кедров, посоветую, как их прорастить, и о кедре расскажу, его орехах. В них ведь жиру до семидесяти процентов, белков в жмыхе в четыре раза больше, чем в пшенице, а само дерево, скажу, красивое, долгоживущее. годится на мебель и карандаши; я, мол, заинтересовал им немецких лесоводов, понимающих толк в деревьях, и даже на священной японской горе Фудзи семь лет назад посадил семь семигодовалых кедров…

Однако зачем, думал теперь я, дарить семенные шишки в Лулео, где уже есть свои, местные семена? Только вот собирает ли их кто-нибудь? Навряд, потому что за кедрами, замечательно украшающими центр города, ухода, как я заметил, никакого нет. Подстилка вокруг вытоптана, под самым большим и красивым деревом утрамбованный песок, а в могучий ствол его было зачем-то забито множество гвоздей. Должно быть, здешние дети, беря пример со своих отцов и праотцев, относятся к этим кедрам, как к чему-то вечному — небу, земле или камням. А назавтра в парке, окружающем резиденцию губернатора, я увидел еще один кедр, десятый. Он роскошно цвел под солнцем, и ему было весело в окружении молодых берез. Но как он все же попал сюда в XVIII или в самом начале XIX века?

XIX века, пока не прошла в Лулео железная дорога, часть продовольствия и так называемые колониальные товары завозились сюда из Архангельска, через землю саами.

Норботтен занимает четверть территория Швеции. Здесь добывается основная часть шведской железной руды, разрабатываются залежи меди и свинца, семнадцать процентов лесных запасов страны, треть гидроэнергии.

Лен дает пятнадцать процентов всего экспорта Швеции, располагая лишь тремя с половиной процентами населения.