Читаем без скачивания Печальный Лорд - Елена Грушковская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По выходным дням они были дома, но иногда ездили навещать лорда Райвенна и Альмагира, а те, в свою очередь, сами также навещали их. В отличие от лорда Райвенна, к лорду Дитмару редко приезжали гости, и он сам не был большим любителем визитов — не считая праздничных случаев, конечно. Словом, они жили весьма уединённо и спокойно. Джим занимался сыном и учёбой, готовясь через год с небольшим получить аттестат об общем альтерианском образовании, а также учился играть на органе, который в доме лорда Дитмара тоже был.
Утро Джима начиналось с ванны — не горячей, а лишь слегка тёплой. Каждый раз он, принимая её, перекидывался с Эннкетином парой пустяковых слов. Это вошло у него в привычку, и он не придавал этому значения и не задумывался, что при этом испытывал Эннкетин. Ему было приятно, когда красивый слуга, обернув его полотенцем, вынимал из ванны и на руках относил на диванчик в форме причудливой раковины, а Джим в это время играл его волосами. Каждое утро Эннкетин одевал его и причёсывал, и Джим привык к его мягким искусным рукам и скоро уже не мыслил своей каждодневной жизни без них. Так же, как каждое утро вставало солнце, раздавался стук в дверь и слышался мягкий голос:
— Ванна готова, ваша светлость.
И Джим погружался в тёплую воду и лежал, укрытый белым одеялом из пены, поднимая то руку, то ногу и растирая по ним пену, потом вставал и подставлял тело губке. Он не знал, что руки, мывшие его, каждый миг боролись с желанием обнять его, а глаза были скромно потуплены, чтобы не выдать того, что происходило у их обладателя в душе. Он страдал, и его муки были танталовыми: прикасаясь каждый день к тому, что он так любил, он, тем не менее, не мог этим обладать. Долго так продолжаться не могло, и однажды тайное стало явным.
После ванны Эннкетин, как всегда, обернул Джима полотенцем и бережно взял на руки, перенёс на диванчик и стал массировать ему ступни с кремом для ног. Стоя на коленях, он держал в своих руках эту маленькую ножку с нежными белыми пальчиками и голубыми жилками под полупрозрачной кожей, втирал приятно пахнущий крем и уже в который раз любовался тонкой точёной щиколоткой, плавным изящным изгибом икры и наслаждался мягкостью и шелковистостью кожи, и им овладело неодолимое желание поцеловать её. Он чуть приподнял любимую ножку и в первый раз приник к ней трепещущими от страсти губами. Его охватил жар, голова поплыла, и он прильнул к ножке губами снова и снова, перецеловал все пальчики, осыпал поцелуями розовую пяточку и изящный свод, перешёл на тыльную сторону, щиколотку. Он целовал, как безумный, он и правда как будто сошёл с ума.
— Что ты делаешь, Эннкетин? — услышал он тихий испуганный голос.
Эннкетин поднял лицо. Видимо, то, что его господин увидел на нём, удивило и испугало его ещё больше, потому что он поджал ножку и спросил:
— Что это значит? Эннкетин, отвечай! Что с тобой?
Эннкетин завладел его второй ножкой, которую он не успел поджать, и сказал чуть слышно, нежно, почти выдохнул:
— Не бойтесь… Не бойтесь, ваша светлость. Я не причиню вам вреда. Никогда! Ведь я люблю вас…
— Что ты говоришь, Эннкетин!
— Да, я люблю вас… С того самого момента, когда впервые взял в руки вашу ножку. Я никогда не видел ничего милее, ничего прекраснее, чем эта маленькая ножка с маленькими пальчиками… Каждый день касаться её — о, какая это сладкая пытка, какое мучительное наслаждение! Каждый день касаться ваших волос, чувствовать, как они струятся между моими пальцами, вдыхать их аромат… Брать вас на руки и чувствовать тепло вашей ручки, которая обнимает меня за плечи и ворошит мои волосы… Касаться вашей кожи, такой гладкой, нежной, как атлас… О, ваша светлость, что всё это за невыносимая, непередаваемая, но что за дивная мука!
С каждым словом Эннкетина руки и ноги Джима холодели, а лицо сначала запылало, а потом кровь отхлынула, вниз по шее и плечам побежали холодные мурашки, а в кишки как будто вонзилась ледяная сосулька. Руки Эннкетина тянулись к Джиму, готовые вот-вот обнять, глаза были безумные и тоскующие. Джим в панике вскочил и побежал из ванной босиком, не разбирая дороги, придерживая спадающее полотенце. На лестнице, ведущей к спальням, он столкнулся с лордом Дитмаром, который шёл, чтобы позвать его в сад завтракать.
— Дружок, куда ты так разогнался? — удивлённо спросил лорд Дитмар, поймав Джима в объятия. — Разве можно так бегать в твоём положении — а если ты споткнёшься?.. Да на тебе лица нет, милый! Что такое?
— Милорд, я…
Джим не смог дальше говорить, просто прижался к груди лорда Дитмара. Тот подхватил его на руки и отнёс в спальню. Там, опустив его на кровать, он стал встревоженно расспрашивать, нежно пожимая его руки в своих. Джим долго не хотел говорить, боясь навлечь на Эннкетина гнев хозяина, но лорд Дитмар требовал, чтобы он рассказал ему, что случилось. Запираться было бесполезно. Джим был вынужден рассказать, что Эннкетин признался ему в любви и целовал ему ноги.
— Это ещё что такое! — возмутился лорд Дитмар. — Что этот щенок себе позволяет? Джим, он ещё что-нибудь сделал?
— Ничего… Ничего, милорд, — заверил Джим, весь холодея. — Он только целовал мне вот эту ногу… И всё. И я сразу убежал.
Лорд Дитмар разгневанно ходил по комнате.
— Каков нахал! Ноги его не будет в моём доме! Немедленно же рассчитаю его и выставлю отсюда на все четыре стороны!
Джим заплакал и стал просить его не выгонять Эннкетина, уверял, что тот больше не будет, но лорд Дитмар ходил по комнате, как разозлённый тигр в клетке. Потом он пошёл в свой кабинет и потребовал Эннкетина к себе. Накинув халат и обмотав волосы тюрбаном из полотенца, Джим последовал за ними. Дверь кабинета была прикрыта неплотно, и он имел возможность видеть и слышать всё, что там происходило.
— Как ты посмел, щенок?.. — обрушился лорд Дитмар на Эннкетина. — Я доверил тебе моего спутника, а ты что сделал?
Джим, до сих пор ещё не видевший лорда Дитмара в гневе, нашёл, что он просто ужасен. Он и не знал, что лицо, которое он так любил, — доброе лицо с лбом философа — было способно так преображаться выражением жестокости и холодной ярости, а глаза, в которых он привык видеть только мягкость и доброту, могли становиться такими страшными и ледяными. Если прибавить к этому его огромный рост и внушительное телосложение, то впечатление он производил поистине устрашающее. Эннкетин в ужасе упал на колени и клятвенно заверил, что этого больше никогда не повторится.