Читаем без скачивания Путешественник с багажом - Владимир Железников

— Чего это она? — тихо спросил я.

— Думает, — ответил Серёжка. — Она, когда думает, всегда под нос читает стишок. Она в актрисы целит, а там без букв «л» и «р» нельзя. Где-то достала стишок и тренируется. Ей сказали: как научишься читать этот стишок, так возьмут в актрисы. А она упорная. «Шит колпак не по-колпаковски, вылит колокол не по-колоколовски. Надо колпак переколпаковать, перевыколпаковать, надо колокол переколоковать, перевыколоковать». Это её стишок.

— Язык сломаешь, — сказал я.

— Сломаешь. Но она упорная.

Вдруг Софка оглянулась и сказала:

— Пгидумава. Сейчас зайдём к нему и скажем: собигаем бумагу. Ну, и поговогим о чём надо.

— Силища! — обрадовался Серёжка.

А я промолчал. Ходил, как во сне. Точно всё то, что происходило, было не со мной, а с кем-то другим. Точно не я сбежал с поезда, не я обманул Наташу, подвёл Шерстнёва, точно не я искал встречи с отцом, а кто-то другой.

Мы вошли в подъезд, сели в лифт.

— Чуг, я нажимаю кнопку, — сказала Софка.

Она нажала кнопку десятого этажа, хотя нам надо было на пятый. Серёжка невозмутимо стоял в углу.

— Почему ты нажала на десятый? — спросил я. — Ведь он живёт на пятом.

— Гвупо ехать до пятого в десятиэтажном доме, — ответила Софка. Доедем до десятого, потом спустимся до пятого.

Мы ехали в лифте. Я в своей жизни первый раз. Он мягко скользил вверх, щёлкая на этажах. Потом остановился. Софка нажала кнопку пятого этажа, и мы поехали вниз.

Вышли на лестничную площадку, и я даже не успел опомниться, как Софка без всякой подготовки позвонила в сто восемьдесят пятую квартиру.

Он открыл нам на второй звонок. Одна щека у него была в мыле, он брился. Сразу было видно, что он торопился.

— А, знакомая братия. Ну, в чём дело?

— Мы за макуватугой, — сказала Софка.

— За чем? — переспросил он.

— За стагой бумагой, — поправилась Софка.

— Нет у меня бумаги, — сказал он.

Но Софка — это не Серёжка, от неё не так легко было отделаться.

— А у ваших соседей тоже нет стагых газет? — спросила она.

— Их нет дома. Давай, давай шагайте дальше! — Он захлопнул дверь перед нашим носом.

— В пвохом настгоении, — сказала Софка. — Ну ничего.

Серёжка совсем приуныл, и я тоже здорово приуныл. А Софка снова нажала кнопку. Он открыл дверь, и раньше, чем он успел возмутиться, она прямо выпалила в него:

— Госудагству нужна бумага, а вы не хотите помочь!

— Ну ладно, входите. — Он посмотрел на часы. — Проходите в комнату. Я добреюсь.

Мы вошли в комнату. У него была самая обыкновенная комната: стояли кровать, стол и один стул. А вещи висели на двери, они были прикрыты простынёй. На стене около окна висело зеркало, а под зеркалом портреты двух женщин. Я подошёл поближе, чтобы их рассмотреть.

— Агтистки кино, — сказала Софка. — Из жугнава выгезаны.

Наконец он вернулся. Он был чисто выбрит и аккуратно причёсан. Подошёл к зеркалу, чтобы полюбоваться собой. Видно, он себе понравился, потому что замурлыкал под нос песню: «А у нас во дворе есть девчонка одна…» Я эту песню отлично знаю, у нас её в совхозе все поют.

Он посмотрел впервые прямо мне в лицо и спросил:

— С пополнением?

— Приезжий, — вдруг сказал Серёжка.

У меня всё как запрыгало перед глазами: Софка, Серёжка, он и эти две женщины, которых он вырезал из журнала и повесил на стене. Я отвернулся, нарочно отвернулся. Думал, успокоюсь, повернусь к нему лицом, а он… Когда я поставил вазу и оглянулся, он уже забыл обо мне. Спросил, кто да что, а ответа толком не дождался: приезжий так приезжий. В общем, он был из тех, которые спрашивают: «Как у вас дела?», хотя им совсем это неинтересно.

— «А у нас во дворе есть девчонка одна…» — снова запел он и повеселевшим голосом спросил: — Значит, государству нужна бумага? — Что он так развеселился, непонятно было. — Что ж, сейчас будет бумага.

Вышел из комнаты и вернулся с пачкой старых газет. Снова вышел и снова вернулся: бросил на пол ещё пачку.

— Государству нужна бумага, — сказал он. — Пожалуйста.

— Неплохой урожай, — заметил Серёжка.

— А у вас вегёвки есть? — спросила Софка. — Мы бы сейчас всё связави и унесви.

— Верёвки? Это мы сейчас организуем. — Он опять вышел.

— Давай начинай, — сказала Софка.

Я промолчал.

— Ты видишь, он волнуется, — сказал Серёжка.

— Лучше я ему записку напишу.

Я оторвал от газеты длинную полоску бумаги и быстро написал: «Это тебе подарок от мамы. Твой сын Севка».

Я очень торопился, боялся, что он зайдёт. Сложил записку в комочек и положил в карман.

— А где ты её оставишь? — спросил Серёжка.

И в это время он вернулся в комнату. В руках у него была верёвка.

— Дядя Миша, а вам нгавится эта ваза? — вдруг спросила Софка.

— Ваза? Для ребятишек неплохо.

— Это я одному человеку в подарок привёз, — сказал я. Голос у меня был какой-то странный.

Он разорвал верёвку на три куска и протянул нам.

Софка и Серёжка тут же стали связывать газеты. А я как дурак стоял в центре комнаты: в одной руке у меня была пачка с печеньем, в другой верёвка.

— Ты что на меня уставился? — спросил он.

— Я? Просто так.

— Экий ты, брат, неловкий! Дай сюда твоё печенье. — Он взял у меня пачку печенья и слегка при этом коснулся моей руки. — И в пачке у тебя нет ни одного печенья, а ты за неё держишься.

А я даже не заметил, как съел всё печенье.

— Он сегодня ничего не ел с утра, — сказал Серёжка. — Он ведь проездом в Москве. Сегодня уезжает.

— А чего же он тогда с вами болтается?

— Ради компании, — сказал я.

— Ну, давайте, ребята, давайте побыстрее! — сказал он. — Мне надо уходить.

А мне наплевать на это, плевать мне на то, что тебе надо уходить! Я стою с тобой рядом, я ради тебя сбежал с поезда, а ты меня выгоняешь. А ещё отец! Ну и уходи. А я сейчас соберусь и уеду и больше никогда-никогда не приду. А в вазу брошу записку. А потом, может быть, ты когда-нибудь заглянешь на дно вазы и прочитаешь записку: вот тогда тебе будет стыдно.

Я изо всех сил старался, мне хотелось, чтобы мой пакет был самый увесистый. Я натянул верёвку покрепче, и она лопнула. Мне снова стало жарко, я почувствовал, что он мне смотрит прямо в затылок. Прямо прожигает его насквозь, а я ползал по полу, собирая эти несчастные старые газеты, потому что государству нужна бумага, а мне очень нужен отец.

— Ну-ка, дай я тебе помогу. — Голос у него стал какой-то другой. Я бы сказал, что голос у него стал поласковей. — У тебя что-то не ладится.

— У меня? — спросил я. — У меня-то всё ладится.

Я поднял свёрток и понёс к выходу, даже не оглянулся на него. Нечего мне было на него оглядываться. Потом незаметно бросил записку в вазу.

У двери я на секунду остановился, ждал, что он меня окликнет, что ли. Но он меня не окликнул, и я ушёл, а моя ваза с запиской на дне осталась у него в комнате.

На лестнице меня догнали Софка и Серёжка.

— Ты чего так быстро ушёл? — сказал Серёжка. — Можно было ещё немного посидеть.

Я промолчал. Нечего мне было говорить.

— Ты не пегеживай, — вдруг стала успокаивать Софка. — Не поговогив и не надо. Вазу ты ведь оставив?

— Вазу? А вазу я вёз другому человеку. А теперь вот провозился с ним и больше никуда не успею. Мне бы на поезд не опоздать. С Курского вокзала поезд отходит.

— А ты нам оставь адрес того человека, — сказал Серёжка. — Мы ему отнесём твою вазу.

— Ладно! — отмахнулся я.

У меня сильно щипало в горле, и трудно было разговаривать. Я боялся заплакать. Они тогда могут подумать, эти всезнайки-москвичи, что у нас в совхозе все такие плаксы. А они ещё не видели наших.

Мы вышли во двор.

— Пожалуй, я пошёл, — сказал я.

— Уже? — спросил Серёжка. — Ну, прощай!

Мы пожали друг другу руки, потом я пожал руку Софке. Ладошка у неё была длинная и худая. Постояли. Не люблю я этих расставаний до ужаса. Ведь прощались на всю жизнь. Может быть, никогда больше и не увидимся. Жалко было расставаться.

— Эй, ребята, ребята! (Мы задрали головы. В окне пятого этажа торчал он.) Слушай, парень, ты забыл вазу!..

— Что? — переспросил я.

Я отлично слышал, что он крикнул, но сделал вид, что ничего не понял. Он пропал из окна, потом снова высунулся. В руках у него была моя ваза. Он начал размахивать вазой. Из неё выскочила записка и упала к нашим ногам. Серёжка поднял её и протянул мне, а я тут же запихнул её в карман.

— Иду! — крикнул я.

Ну что ж, возьму и скажу ему сейчас всё. Мне вдруг стало легко и свободно. И непонятно было, как я мог так долго страдать и хитрить, вместо того чтобы сразу всё рассказать. Давно бы уже сидели и распивали чаи, а потом бы он отвёз меня на вокзал и я его познакомил с Наташей и Гелием.

Позвонил. Думаю, сейчас он откроет дверь, а я ему: так, мол, и так, принимай гостей. И тут он мне открыл… Я даже его сразу не узнал, так он преобразился, совсем какой-то другой. В новеньком костюме, в белой рубашке при галстуке, точно тракторист на свадьбе. Да что там тракторист, настоящий артист из заграничного кино!