Читаем без скачивания Собрание сочинений. Том 1. Ким: Роман. Три солдата: Рассказы - Редьярд Киплинг

И действительно, Индийская Большая дорога — удивительное зрелище. Она идет прямо на протяжении тысячи пятьсот миль и служит главным торговым путем всей Индии. Это такой жизненный поток, какого не существует нигде более на свете. Они смотрели в даль, окаймленную зелеными арками, с пятнами тени на земле; смотрели на ширь белой дороги, усеянной медленно шедшими людьми, и на домик в две комнаты, где помещался полицейский пост.

— Кто здесь противозаконно носит оружие? — со смехом крикнул констебль, увидев саблю старика. — Разве для истребления преступников недостаточно полиции?

— Я и купил ее для полицейской службы, — ответил старик. — Все ли благополучно в Индостане?

— Все благополучно, сахиб.

— Я, видишь ли, похож на старую черепаху, которая высовывает голову и снова втягивает ее. Да, вот дорога в Индостан. Все идут этим путем.

— Сын свиньи, разве мягкая дорога предназначена для того, чтобы ты мог чесать о нее свою спину? Отец всех бесстыдных дочерей и муж десяти тысяч лишенных добродетели, твоя мать была предана дьяволу под влиянием своей матери, у твоих теток в продолжение семи поколений не было носов. Твоя сестра… Какое безумие филина подсказало тебе везти свои повозки по этой дороге? Сломанное колесо! Так вот тебе еще и проломленная голова и сложи их вместе, как тебе угодно.

Голос и зловещие удары хлыста вылетали, казалось, из столба пыли в пятидесяти ярдах от них, где лежала сломанная повозка. Худая, высокая каттиварская кобыла с горящими глазами, фыркая ноздрями, лягаясь, выскочила из толпы и, понукаемая всадником, понеслась по дороге, преследуя бегущего человека. Всадник был высокий человек с бородой. Он сидел на почти взбесившейся лошади, словно составляя часть ее, и искусно ударял хлыстом свою жертву.

Лицо старого воина озарилось гордостью.

— Мое дитя! — коротко сказал он, пробуя заставить пони изогнуть шею, как следовало.

— Неужели же меня можно бить на глазах полиции? — кричал возчик. — Я добьюсь справедливости.

— Неужели же меня смеет задерживать кричащая обезьяна, которая опрокидывает десять тысяч мешков под носом молодой лошади? Так можно испортить кобылу.

— Он говорит правду. Он говорит правду. Но она хорошо слушается своего господина, — сказал старый воин. Возчик укрылся под колесами повозки и угрожал оттуда всеми видами мести.

— Сильные люди твои сыновья, — спокойно заметил полицейский, ковыряя в зубах.

Всадник в последний раз сильно ударил хлыстом и поехал рысью.

— Отец мой!

Он остановился ярдах в десяти и сошел с лошади. Старик в одно мгновение спустился с пони, и отец и сын обнялись по восточному обычаю.

Глава четвертая

О, Фортуна не знатная дама,Хоть царицей проклятой слывет,Как беспутная женщина, прямоБез разбору любовь раздаетУгождай ей — полюбит другого!Побежит — не догнать никогда,А оставишь ее без вниманья —За тобою помчится тогда.О, Фортуна! Щедроты без мерыРассыпай или спрячь от меняО тебе не забочусь нимало —Благосклонность найду у тебя

Потом они понизили голос и заговорили. Ким собирался отдохнуть под деревом, но лама нетерпеливо дернул его за локоть.

— Пойдем дальше. Здесь нет реки.

— Ой-ой! Разве мы недостаточно прошли за такое короткое время? Наша река не убежит. Терпение, он даст нам что-нибудь.

— Это — Друг Звезд, — внезапно сказал старый воин. — Он принес мне вчера новости. Он видел в видении самого «его», отдающего распоряжения насчет войны.

— Гм! — сказал сын голосом, выходившим из глубины груди. — Он услышал что-нибудь на базаре и воспользовался этими слухами.

Отец рассмеялся.

— Ну, по крайней мере, он не приезжает ко мне, чтобы выпросить нового коня и несколько рупий. Что, полки твоих братьев также получили приказы?

— Не знаю. Я попросил отпуск и поспешно отправился к тебе, чтобы…

— Чтобы они не опередили тебя. О, все вы — игроки и моты! Но ты никогда еще не участвовал в атаке. Тут действительно нужна хорошая лошадь. Для похода нужны также хороший слуга и хороший пони. Посмотрим, посмотрим. — Он барабанил пальцами по эфесу сабли.

— Здесь не место для расчетов, отец мой. Поедем в твой дом.

— По крайней мере, заплати мальчику. У меня нет с собой денег, а он принес важные новости. Э, Всеобщий Друг, ты сказал, что приближается война?

— Да, насколько я знаю, большая война, — спокойно ответил Ким.

— Ну, что же? — сказал лама, перебирая четки.

Он горел желанием отправиться в путь.

— Мой господин не беспокоил звезд из-за платы. Мы принесли новости, будь свидетелем, мы принесли новости и уходим.

Ким слегка подбоченился.

Сын бросил серебряную монету, сверкнувшую в лучах света, и пробормотал что-то о нищих и фокусниках. Этих денег было достаточно, чтобы хорошо прокормить путников в течение нескольких дней. Лама, заметив блеск металла, монотонно пробормотал благословение.

— Иди своим путем, Всеобщий Друг, — слабым голосом проговорил старый воин, поворачивая свою тощую лошадь. — Раз в жизни я встретил истинного пророка, который не служил в армии.

Отец и сын поехали рядом. Старик сидел так же прямо, как и более молодой офицер.

Пенджабский констебль в полотняных желтых штанах, тяжело ступая, перешел через дорогу. Он видел, как пролетела монета.

— Стой! — выразительно крикнул он на английском языке. — Разве вы не знаете о таксе в две анны с головы за каждого кто выходит на эту дорогу с боковой? За двоих четыре анны. Это приказ сиркара, и деньги тратятся на посадку деревьев и украшение дорог.

— И на желудки полицейских, — сказал Ким, ускользая от протянутой к нему руки. — Поразмысли немного, человек с глиняной головой. Ты думаешь, мы вышли из ближайшего пруда, как лягушка, твоя теща?.. Слышал ли ты когда-нибудь имя твоего брата?

— А кто был он? Оставь мальчика в покое! — крикнул старший констебль. Наслаждаясь этой сценой, он присел на корточки на веранде и закурил трубку.

— Твой брат взял ярлык с бутылки белайти-пани (содовой воды) и, приклеив его к мосту, в течение месяца собирал пошлину со всех проезжавших, говоря, что таково приказание сиркара. Потом один англичанин разбил ему голову. А, братец! Я ведь городской ворон, а не деревенский.

Полицейский в смущении отступил, а Ким преследовал его насмешками всю дорогу.

— Ну был ли кто-нибудь таким чела, как я? — весело крикнул он ламе. — Твои кости лежали бы в земле в десяти милях от города Лагора, если бы я не охранял тебя.

— Иногда я думаю, что ты дьяволенок, — медленно, с улыбкой, проговорил лама.

— Я — твой чела.

Ким приноровился к шагам ламы и пошел той неописуемой походкой, которой ходят все бродяги мира.

— Ну, идем, — сказал лама, и при пощелкивании перебираемых четок они молча проходили милю за милей. Лама, по обыкновению, погрузился в глубокое раздумье, но блестящие глаза Кима были широко раскрыты. Он думал, что эта широкая, улыбающаяся река жизни являлась значительным улучшением в сравнении с узкими, переполненными народом улицами Лагора. На каждом шагу встречались новые люди и картины — знакомые касты и касты, о которых он не имел понятия.

Они встретили группу длинноволосых, омытых благовониями сансисов с корзинами ящериц и других нечистых животных на спинах. Худые собаки, чуя присутствие животных, шли по пятам за ними. Эти люди держались своей стороны дороги и шли как бы крадучись, быстрыми шагами. Люди других каст уступали им дорогу, чтобы не оскверниться прикосновением к ним. За ними, широко шагая, держась теневой стороны, еще сохраняя воспоминание о ножных кандалах, шел только что выпущенный из тюрьмы преступник. Толстый живот и лоснящаяся кожа свидетельствовали о том, что правительство кормит своих узников лучше, чем может питаться большинство честных людей. Киму отлично была знакома эта походка, и он упражнялся в грубых насмешках, пока они проходили мимо преступника. Затем мимо них гордою поступью прошел Акали, святоша-сейк с дикими глазами, всклокоченными волосами, в синей клетчатой одежде людей его веры, с полированными стальными кружками, блестевшими на верхушке его высокого синего тюрбана конической формы. Он возвращался из одного из независимых сейкских государств, где воспевал былую славу предков перед учившимися в колледжах князьками в сапогах с отворотами и белых штанах. Ким старался не раздражать этого человека, потому что Акали вспыльчивы и скоры на расправу. Временами им встречались или обгоняли их нарядные толпы сельских жителей, отправлявшихся на какую-нибудь местную ярмарку или возвращающихся оттуда: женщины, держа детей на бедрах, шли сзади мужчин, мальчики постарше гарцевали на стеблях сахарного тростника, таща за собою грубые медные модели локомотивов, продающиеся за полпенни, или направляли дешевыми игрушечными зеркалами лучи солнца в глаза старших. Сразу можно было видеть покупки, сделанные на ярмарках, если же оставалось какое-нибудь сомнение, то стоило только взглянуть на жен, которые, вытянув смуглые руки, сравнивали между собой свои новые браслеты из тусклых бус, получаемых с северо-запада. Веселые прохожие шли медленно, подзывая друг друга, останавливаясь, чтобы поторговаться с продавцами сладостей или помолиться перед каким-нибудь из придорожных жертвенников — иногда индусским, иногда мусульманским, — к которым низшая каста обеих религий относится с полнейшим беспристрастием.