Читаем без скачивания Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

Павел Георгиевич всхлипнул и некрасиво, рукавом, вытер щеку.

— Выйди, Полли, — строго проговорил отец. — Жди у себя в комнате. Мне стыдно за тебя.

Порывисто вскочив, Павел Георгиевич выбежал за дверь. Я и сам с трудом удерживал невозмутимое выражение лица, хотя на меня, конечно, никто и не думал смотреть.

Бедный Павел Георгиевич, бремя августейшей ответственности давалось ему нелегко. В воспитании великих князей и княжон на первом месте стоит вырабатывание самоконтроля и выдержки, умения владеть собой в любых обстоятельствах. С раннего детства их высочеств приучают сидеть на длинных и утомительных парадных обедах, причём нарочно сажают рядом с самыми неумными и несносными гостями. Нужно внимательно слушать, что говорят взрослые, не подавать виду, что их общество скучно или неприятно, смеяться их шуткам, и чем глупее острота, тем искренней должен быть смех. А чего стоит христосование на Пасху с офицерами и нижними чинами подшефных полков. Иной раз приходится совершить лобзание более тысячи раз в течение двух часов! И не дай бог выказать усталость или отвращение. Но Павел Георгиевич всегда был таким живым и непосредственным мальчиком, ему плохо давались упражнения на выдержку, да и теперь, хоть его высочество и достиг совершеннолетия, ему ещё многому следовало научиться.

После того, как за великим князем хлопнула дверь, воцарилось долгое, мрачное молчание. Все вздрогнули, когда часы пробили одиннадцать без четверти.

— Однако если «Орлова» не отдать, — встрепенулся его величество, — этот Линд убьёт Мику, и завтра подкинет тело на Красную площадь или к Храму Христа Спасителя. Это выставит меня, русского царя, на позор перед всем цивилизованным миром!

— А с тобой и весь дом Романовых, — заметил Симеон Александрович.

Кирилл Александрович хмуро прибавил:

— И всю Россию.

— Бог свидетель, — горестно вздохнул государь, — я никогда не желал короны, но таков уж, видно, мой крест. Недаром я появился на свет в день Иова Многострадального. Господи, научи, вразуми, что делать?

За Господа ответил Фандорин, отчётливо произнёсший одно-единственное слово:

— П-прокат.

— Что? — удивлённо приподнял брови его величество.

Мне тоже показалось, что я недослышал.

— Нужно взять «Орлова» у Линда напрокат до окончания к-коронации.

Симеон Александрович покачал головой:

— Он бредит!

Старший же из великих князей сосредоточенно прищурился, силясь вникнуть в смысл дикого предложения. Не вник и спросил:

— Как так «напрокат»?

Фандорин хладнокровно пояснил:

— Нужно сообщить Линду, что его условие принято, однако до коронации по понятным причинам исполнено быть не может. Посему за каждый день задержки доктор будет получать некую сумму, весьма значительную — мы как бы возьмём у него «Орлова» напрокат. До коронации ведь ещё неделя?

— Но что нам это даст? — схватился за пышный ус Георгий Александрович.

— Как что, Джорджи, — время! — воскликнул Кирилл Александрович. — Целую неделю времени!

— И вероятность спасения ребёнка, — добавил Фандорин. — Наше условие будет т-такое: взносы передаются ежедневно, и при каждой передаче мы должны иметь несомненное доказательство того, что мальчик жив. Это семь лишних д-дней жизни для его высочества. И семь шансов зацепить ниточку, которая выведет нас к доктору. Как бы ни был хитёр Линд, он может допустить ошибку. Я буду начеку.

Георгий Александрович вскочил, выпрямившись во весь свой немалый рост.

— Да, теперь я вижу, что это отличная мысль!

Идея и в самом деле выглядела весьма удачной — даже Симеон Александрович не нашёлся, что против неё возразить.

— А в посредники я определю самого толкового из своих агентов, — предложил Карнович.

— У меня в Охранном есть настоящие львы, — немедленно вскинулся московский генерал-губернатор. — И отлично знают город, не то что ваши царскосельские шаркуны.

— П-полагаю, будет лучше, если в роли посредника выступлю я, — тихо проговорил Эраст Петрович. — Разумеется, в каком-нибудь маскараде. Я хорошо знаю и Москву, и повадки Линда.

Кирилл Александрович положил конец спору, твёрдо заявив:

— Это мы решим после. Главное, что у нас появился хоть какой-то план действий. Ники, ты его тоже одобряешь?

Вопрос был задан явно для формы, ибо не бывало случая, чтобы его величество возражал против чего-то, одобренного старшим из своих дядьев.

— Да-да, дядя Кир, целиком и полностью.

— Отлично. Полковник, садитесь, берите шифр и составляйте послание… — Его высочество, заложив руки за спину, прошёлся по гостиной. — «Согласны. Нужна отсрочка в семь дней. За каждый день готовы выплачивать по сто… нет, по двести тысяч рублей. Передача порциями, ежедневно, в любом месте и в любое время, но с непременным предъявлением пленника». Ну как? — спросил он, причём не у своих августейших родственников, а у Фандорина.

— Неплохо, — предерзко ответил тот командующему императорской гвардией. — Но я бы п-прибавил: «Иначе сделка не состоится». Линд должен понять, что мы признаем его карту сильной и готовы заплатить дорогую цену, но вить из себя верёвки не дадим.

Высокие гости не разъехались и после принятия трудного решения, ибо Фандорин высказал твёрдое убеждение, что ответ от Линда последует в самом скором времени: такими же световыми сигналами, телеграфом (в Александрийском дворце имелся аппарат), телефонным звонком или каким-нибудь совершенно необычным способом. Эраст Петрович сказал, что однажды в подобных обстоятельствах послание от доктора влетело в окно вместе со стрелой, пущенной с большого расстояния.

Подумать только — самодержец всероссийский, генерал-адмирал флота, командующий гвардией и московский генерал-губернатор терпеливо ожидали, когда им соблаговолит ответить какой-то проходимец! Уверен, что ничего подобного в русской истории не происходило со времён тильзитских переговоров с Корсиканцем, но Бонапарт по крайней мере был император.

Чтобы не терять времени даром, великие князья стали инструктировать высочайшего племянника по части приёма иноземных послов и августейших особ, прибывающих на торжества. Именно в этих встречах и состоит главный политический смысл коронации, ибо под видом протокольных аудиенций нередко решаются многие деликатнейшие вопросы межгосударственных отношений, делаются ответственнейшие дипломатические демарши, составляются новые альянсы.

Безусловно, его величество был ещё слишком неопытен в подобных тонкостях и нуждался в наставлении. Не говоря уж о том, что покойный государь, бывший не очень высокого мнения об умственных способностях цесаревича, не считал нужным посвящать его в секреты высшей дипломатии. К примеру, новый император лишь после вступления на престол, да и то не сразу, узнал, что направление русской внешней политики тайным образом повернулось в совершенно противоположную сторону: хотя по видимости мы остаёмся другом его величества кайзера, нами заключён негласный оборонительный союз со злейшим врагом германцев Францией. И это был далеко не единственный сюрприз для молодого наследника.

Инструктаж носил весьма щекотливый характер, и я, убедившись, что на столе есть все необходимое, счёл за благо удалиться. Щекотливость состояла не столько даже в секретности сведений, сколько в сугубо родственном тоне, который приняла беседа. Дело в том, что его императорское величество не очень быстро усваивал сказанное, и августейшие дядья стали терять терпение, иногда употребляя в адрес племянника выражения, возможно, допустимые между близкими родственниками, но немыслимые в присутствии слуг.

Что ж, у меня были собственные гости, хоть и менее именитые, но несравненно более взыскательные. Устроив господина Фандорина, полковника Карновича и князя Глинского в большой гостиной, где мой помощник Сомов подал им кофе и сигары, я отправился в лакейскую, маленькую уютную комнатку на первом этаже, расположенную по соседству с кухней. Там пили чай дворецкий генерал-губернатора Фома Аникеевич, дворецкий старшего из великих князей Лука Емельянович, камердинер его величества Дормидонт Селезнев и фандоринский японец Маса. Я попросил мадемуазель Деклик время от времени заглядывать к моим гостям, чтобы они не чувствовали себя покинутыми — и ещё для того, чтобы чем-нибудь занять бедную женщину, раздавленную обрушившимся на неё несчастьем. Отлично знаю по собственному опыту, что в минуту тяжких нравственных страданий нет лучшего средства, чем исполнение светских обязанностей. Помогает держать себя в руках.

Войдя в лакейскую, я обнаружил там кроме бледной, но по видимости совершенно спокойной гувернантки, ещё и мистера Фрейби, сидевшего чуть поодаль от всей компании с неизменной книжкой в руках. Впрочем, удивляться тут было нечему. На улице шёл дождь, английские джентльмены отправились на свой вынужденный променад, и мистеру Фрейби, должно быть, прискучило сидеть у себя в комнате. Всякому дворецкому известно, что лакейская — это нечто вроде гостиной или, выражаясь на британский манер, клуба для старшей прислуги.