Читаем без скачивания Аврора. Канта Ибрагимов (rukavkaz.ru) - Канта Ибрагимов

— Что я должен делать?

— Быть начеку.

Этот разговор и без того насторожил Цанаева, а тут еще жена из Москвы звонит:

— Все говорят, что перед референдумом в Грозный вновь войдут боевики, бойня будет… Приезжай. Никому твоя наука не нужна. Тем более, в Чечне.

— Я не могу вылететь.

— Как это не можешь? Всегда прилетал… Ах, я поняла. Тебя эта сучка Аврора охмурила. Ты, говорят, из-за нее дрался.

— Кто говорит?

— Все говорят. Про тебя уже анекдоты ходят. Приезжай немедленно, либо я вылетаю.

К ужасу Цанаева, буквально на следующий день супруга прилетела.

— С кем ты оставила детей? — первый вопрос Гала Аладовича в аэропорту.

— Не переживай, соседка присмотрит, — отвечает жена, и когда они приехали на квартиру: — Отличное жилье, какая большая жилплощадь. Вот только вид за окном — мрак! А квартира приватизирована?

— Я ее еще не оформил. Некогда. Да и служб таких здесь вроде нет.

— Ну, слава Богу, женщин ты сюда, видимо, не приводишь.

— Замолчи! Какие женщины?! Здесь война.

— Вижу, вижу. Я такого даже не представляла. Просто ужас! Как ты здесь живешь?.. А где твой институт?

— Зачем тебе мой институт?

— Сам повезешь, либо я сама найду?

— Поехали, — с напускным спокойствием произнес Цанаев.

Путь от аэропорта до центра, где квартира Цанаева, по возможности, обихожен, нет блок-постов, прикрыты признаки войны и разрушений. А вот институт почти на краю города.

Супруга Цанаева потрясена.

— Ужас, ужас! — шепчет она, плачет. — Наш город даже не узнать. Это не Грозный. Тут невозможно жить.

А когда они въехали во двор института, ее столичный апломб полностью угас.

— Это и есть твой институт? Эти развалины? Это ж руины.

— Почему? — оптимистичен Цанаев. — Новая крыша. Отремонтировали первый этаж. Есть подвал… Исполняем международный грант. Такое и в Москве не у всех… Так что наука в Чечне есть, несмотря на войну и весь этот бардак. А посмотри на это дерево — древняя ива, ей более полувека, — с огоньком говорит директор. — А видишь на ней птицы — двенадцать, шесть пар.

— Что это? — поражена жена.

— Это совы… Видишь, какие большие красавцы. Нас не боятся. Наоборот, знают, что у нас мир, у нас днюют. Знаешь, какое завораживающее представление, когда они в сумерках вместе взлетают, огромные крылья — магия, волшебство!.. А посмотри на тот тополь. Видишь кормушку, белочка.

— Прямо как в лесу, — говорит супруга. — То-то ты одичал… Как ты здесь живешь? Зоопарк! — в ужасе жена.

— Живу, чтобы ты в Москве хорошо жила. Зарплата гораздо больше. А иначе жена профессора такой наряд не имела бы, — он погладил ее шубу. — Пошли, помещение покажу.

Цанаев знает, что его кабинет супругу мало интересует, тем более, что он по-военному скромно обставлен. Она рвется увидеть Аврору:

— Вот наша наука, наша гордость! Мы сюда категорически никого не пускаем, но тебе… — раскрыл дверь в лабораторию: едкий воздух, пропитанный реагентами и бензином, шум генератора, и Аврора, в поношенной, грязной куртке, в огромных защитных очках, как раз вручную пытается освободить мощный пресс.

— Здравствуйте, с приездом, — Аврора явно смутилась, бегло, с ног до головы, будто сравнивает, осмотрела одежду Цанаевой, почему-то скинула с себя куртку. — Проходите… Может установку отключить? Шумит.

— Нет-нет, — сказал Цанаев.

— Нет! — словно всему окружающему бросила приезжая.

Она явно в шоке, побледнела, попятилась, прислонилась к стене.

— Тебе плохо? — забеспокоился директор.

— Это от самолета и смены климата… Отвези домой, — просит жена.

В квартире ей лучше не стало: отопления нет, спала в шубе. На следующий день супруга с энтузиазмом засобиралась на базар и по магазинам, дабы обустроить быт мужа. Но вид и бытность Грозного быстро погасили и этот пыл.

— Я волнуюсь за детей, отправь меня побыстрее в Москву… Здесь жить невозможно, — ее окончательный вердикт, но увидев зарплату Цанаева: — Дети растут, затраты растут. — А перед самой посадкой: — Ты квартиру приватизируй, продавай и — в Москву. Здесь жизни нет и не будет.

«А про Аврору забыла»? — напоследок хотел было спросить Цанаев, но интеллигентность помешала.

И помешало то, что он теперь почему-то сам про Аврору не может забыть, постоянно о ней думает, хочет быть рядом с ней. Почему-то рядом с ней ему спокойно.

А вот Аврора неспокойна:

— Гал Аладович, — говорит она, — какое-то предчувствие у меня нехорошее. Кажется мне, что Бидаев что-то замышляет.

— Пусть только покажется, — хорохорится Цанаев.

— Надо лабораторию перенести в подвал.

— Чего? Ты с ума сошла? У тебя и так дышать нечем, а ты — в подвал.

— Кстати, — вдруг улыбнулась Аврора, — давайте выйдем, подышим свежим воздухом, — она недвусмысленно осмотрела кабинет директора.

Уже был март, но погода еще держалась зимняя — влажный холодный ветерок, мокрый снег, слякоть. Вечерело.

— Ты думаешь, что в моем кабинете подслушивающие устройства? — во дворе спросил Цанаев.

— Береженого Бог бережет, — ответила Аврора, глядя на высокую густую иву. — Сейчас наши совы взлетят, — и точно, как в сказке, огромное заснеженное дерево зашевелилось, издав громкий гортанный звук «уху» взлетела одна сова, огромными крыльями как бы очищая путь. Облетев по кругу весь двор, словно убедившись, что все в порядке, эта сова издала еще раз, гораздо громче, «уху», и тогда, как по команде, вся стая взлетела — завораживающий шелест мощных взмахов, казалось, что магическая сила птиц перекрыла весь небосвод; они резко унеслись в сторону окраинных лесов. Стало еще сумрачней, печальней и пустынно. А Цанаев и Таусова все еще смотрели на небо, потому что откуда-то стал доноситься нарастающий гул вертолета.

— Пошли под иву, — предложил Цанаев, зная, что от таких летающих птиц лучше скрыться. Они долго стояли под деревом, видя под ногами щедрый белеющий совий помет и комочки погодков, потому что, как им показалось, вертолет завис над их институтом, и они даже чувствовали вихрь от его лопастей.

Лишь когда вертолет улетел и стало совсем тихо, Цанаев прошептал:

— Тревожная, пугающая тишина… Говори.

— Мне подбросили записку. На днях будет нападение на наш институт.

— Хотят сорвать референдум?

— Не думаю. Главная мишень, как я поняла, мое окно, наша лаборатория.

— Бидаев? — некая дрожь в тоне директора.

— Не знаю… Но почерк, мне кажется, знаком: лесные братья.

— Ты связана с боевиками?

— Клянусь, нет. Сама боюсь и ненавижу всех, кто с оружием. Но вы ведь знаете, что мои братья… а это их… — Аврора резко прервала речь.

После долгой паузы Цанаев сказал:

— Надо срочно сообщить Бидаеву. Вроде он здесь хозяин, как сам говорит.

— А я по своему опыту скажу, — тверд голос Авроры, — что все, кто с оружием, зачастую в сговоре. Правда, иногда лупят друг друга… Разве вы это до сих пор не знаете? Здесь царит абсурд.

— Да, спецслужбы что угодно творят, — согласился Цанаев. — Я обязан доложить Главе и позвонить Бидаеву.

— А если Бидаев спросит, откуда такая информация?

— Да, — задумался Цанаев. — Что делать?

— Надо лабораторию перенести в подвал.

— Ты не сможешь там работать, задохнешься.

— Смогу, вытяжку сделаем. И мне спокойнее, а то кажется, что все время кто-то в окно подглядывает… Потеряем установку — мне конец: это деньги, моя докторская, моя жизнь! Согласитесь.

Он дал согласие, планируя на завтра перенести оборудование в подвал, с этой мыслью он ушел из института домой. Как раз за ночь выпал небольшой снег. И когда, как обычно, спозаранку Цанаев пришел в институт — ничьих следов, даже Аврору опередил.

Полюбовавшись совами, Цанаев постучал в дверь. Сторож не открывает. Он еще сильнее стал стучать:

— Ну, ты спишь, — пожурил директор старика, а тот в ответ:

— Лишь под утро заснул, всю ночь помогал Авроре оборудование переносить.

— А где она?

— Теперь в подвале, — сразу же туда направился Цанаев.

Работает генератор: холод, сырость, сквозняк, спертый, угарный воздух.

В подвале лишь одна комната была более-менее благоустроена. Цанаев осторожно постучал, думая, что Аврора на своей раскладушке спит, а она отключилась, склонившись над микроскопом. Светятся два экрана компьютеров.

— Аврора! Разве так можно?! — озабочен Цанаев. — Ты не спишь, ты загубишь себя.

— Да вы что? — ее глаза устали, да горят, даже на щеках румянец. — Я занимаюсь любимым делом! Получаю такое удовольствие… А выйду отсюда — столько проблем. Война. Инвалиды… — И, словно пытаясь заглянуть в иной мир, она вновь прильнула к микроскопу. — Сейчас, еще один замер сниму, — и продолжая глядеть в микроскоп: — Гал Аладович, получаются потрясающие результаты. Все будут просто удивлены… Еще пять минут, и мы будем пить чай.